Теперь он не боялся потерять контроль: плюхнувшись на подушки, разлегся на диване, словно боров. Действительно, что-то стало происходить с ним. Он был доволен, даже весел, но его лицо стало расплываться, отчего нос стал похожим на свиной пятак, а улыбка — на рыло огромного жирного вепря с желтыми засаленными клыками. Черные глаза его уменьшились и превратились в отвратительные свиные глазенки. Пуговицы на рубашке полопались, обнажив жирное волосатое пузо.
Девушка перестала улыбаться, отвращение и лютая ненависть появились на ее лице, словно она увидела врага всей своей жизни. Точными движениями она подбросила кинжалы вверх. Взлетев, они сделали в воздухе сложные пируэты и, стремглав вернувшись, впились в диван, пригвоздив к нему когда-то дорогой пиджак и рубашку, а вместе с ними и удивленное рыло черного вепря.
Огромные барабаны ахнули, и на этом танец прекратился.
Артаи покрепче, словно ошейник, затянула некогда элегантный галстук на черной волосатой шее кабана и передала его в руки подошедших служителей. Сняла с себя последние пояса золота и, уходя, с отвращением кинула их под ноги какому-то молодому мужчине, который в страхе и спешке собирал сокровища, желая побыстрее сбежать из этого страшного места.
Представление закончилось. Люди, обгоняя друг друга, тащили мешки и тяжелые сундуки к выходу.
За некоторыми столиками тоже слышались свиной визг и хрюканье: мощными вилами и длинными кинжалами служители загоняли огромных свиней, кабанов всех мастей в потаенную глубь замка.
Какие тайны хранила эта крепость? Какие подвалы и казематы были спрятаны в необъятных покоях этого улья?
Артаи удалились. На полу всё еще лежало бесчувственное тело бедной девушки. Спасшая ее подруга подала знак служителям с кабаньими головами, и те унесли ее во внутренние комнаты.
Саша, совершенно потрясенная увиденным, беззвучно плакала. Она так растерялась, что не знала, о чем спросить Хапилену прежде всего.
— С девушкой всё будет хорошо, не беспокойся. Ты еще слишком мала, чтобы понять это, девочка, но это не такая уж грустная история. Сколько слез и сколько боли причинили и причиняют сами артаи, сколько разбитых семей, разбитых сердец… — грустно вздохнув, произнесла Елена.
— А свинки? — прохлюпала носом Саша.
— Видишь ли, мир становится всё более алчным, люди желают получить больше, чем сами могут принять. От такой жадности они теряют человеческий вид, либо частично, либо полностью превращаясь в свиней. А потом они становятся пищей для таких же, как они сами. Ну, хоть такая от них польза… Но если кто-то становится хуже, то обязательно где-то рядом случается чудо. Не плачь, девочка, у каждой сказки обязательно будет добрый конец, — сказала Хапилена вслед уходящей артаи, спасшей подругу по проклятью.
— Пойдемте, дети, — нежно позвала своих друзей Хапилена. — Представление окончено.
* * *Все открыли глаза и молчали, пребывая под сильным впечатлением от увиденного. У Саши в голове было столько вопросов, что она стала сомневаться, всё ли увидела и поняла верно. В этот момент Хапилена взяла ее на руки и прижала к груди. От ласки, тепла и аромата чего-то родного у Саши сначала вылетели из головы все вопросы, а потом — воспоминания и тревоги.
До нового года осталось несколько минут. Это был первый год по возвращении Королевы Желаний. Сегодня должны исполниться все самые заветные мечты.
Саша уже дремала на руках Хапилены.
Хозяйка обычной московской квартиры на последнем этаже расставила кукол по местам, поправила красивую вязаную скатерть и погасила свет, оставив гореть волшебными фонарями лишь елку. Положила Сашу на подушку и прилегла рядом.
Хапилена была уверена и полна надежд, как и все пятьдесят предыдущих новогодних ночей.
Глава Десятая
Душевные и телесные муки миссис Вридли
Миссис Вридли страдала ревматизмом и определенного вида страстью. Нельзя употреблять выражение «страдать страстью», но в отношении миссис Вридли оно было единственно верно употребимым. Каждый день ревматизм и страсть к куклам приносили ей настоящие душевные и телесные муки.
Ревматизм перешел к ней по наследству, как и профессия. Отец Вирджинии был психиатром. Он страдал ревматизмом всю свою жизнь, и психологически это было неизлечимым, ибо как психиатр он мог объяснить симптом любой болезни и зачастую вылечить ее своими сеансами. Этот талант и сделал фамилию Вридли широко популярной в психотерапевтическом кругу. А вот себя лично этот талант не касался, поэтому страстью отца миссис Вридли был поиск себя в чтении и многочасовых раздумьях и рассуждениях. Премногочасовых и зачастую абсолютно бесплодных и занудных рассуждениях, героем которых был гадкий ревматизм.
«Он был плохим психологом», — подумала миссис Вридли, поглаживая свою несчастную спину и в тысячный раз осматривая страсть своей жизни — комнату, уставленную сотнями старинных кукол давних эпох и дальних стран.
— Он был плохим психологом, — грустно и устало, теперь уже вслух, повторила миссис, и большинство фарфоровых головок согласилось с ней. — Он никогда не уважал дедушку, бабушку и маму, — продолжала этот странный разговор миссис Вридли, и куклы с этим тоже соглашались, но как-то особенно устало, будто слыша это вот уже в тысячный раз. — А тот, кто не уважает папу и маму, — некрасиво потерла миссис Вридли свой нос, помятый от ношения очков и ставший со временем крючковатым и немного красным, — тот долго так не проживет.
Последний слог миссис пропела. И тут же стеклянные и пластмассовые глаза фарфоровых девочек и мальчиков вспыхнули, некоторые наполнились слезами, прокатился детский ропот и шепот.
— Да-да, дорогие мои, мое время пришло. Я слишком долго ждала. Мои жизненные страницы стали похожи на слезы Джулии.
И миссис взяла на руки свою любимицу, фарфоровую девочку в платьице настоящей дамы, с антикварным жемчугом на пухлой девичьей шее. Девочка была ростом с настоящего ребенка шести-семи лет, а по возрасту насчитывала более двухсот лет, и все еще плакала своими кристально чистыми застывшими слезами. Ничего не понимая, в полной растерянности Джулия стала вертеть туда-сюда своей головкой.
— А как же мы?
— Девочки, старое должно уступить место новому. Я и так слишком цеплялась и царапалась за эту жизнь. О, есть люди, которые будут совершенно правы, назвав меня настоящей стервой, — улыбнулась миссис каким-то старым воспоминаниям. — Но в душе я уже просто старая черепаха, — миссис Вридли взяла зеркальце из рук красавицы малышки Клариссы, которая вот уже как 168 лет не расставалась с ним, посмотрела на свое отражение и сказала: — Господи, как я стала похожа на своего отца! Одно лицо… Бр-р-р…
И в зеркале ей криво улыбнулось унылое бесцветное лицо с глубокими продольными морщинами, с такими же бесцветными ресницами и бровями, окаймленное короткими волосами непонятного цвета, через которые уже просматривалась седина. Некогда это лицо озаряли гениальные терапевтические планы, глобальные проекты и новаторские идеи. С годами от изворотливого ума и коммерческой жилки глаза приобрели тот блеск и разрез, которым обладают лишь хитрецы и интриганы. А губы, некогда крашеные лишь в пурпурный цвет, застыли в кривой ухмылке, подсвеченной сухими морщинами лилового цвета.
Действительно в отражении сейчас трудно было понять, мужчина это или женщина. В целом лицо было волевое и характерное, про таких говорят «старая лиса» и стараются держаться подальше.
— Лучшее, что было в моей жизни, — это вы, мои дорогуши. Вас я любила по-настоящему.
Из толпы малышей, сгрудившихся у ног хозяйки, вышла маленькая пухленькая деловитого вида девочка с надутыми губками и сдвинутыми бровками и голосом, скорее напоминавшим голос карлицы, скрипучим и неживым, сказала:
— Мы тебя любим, Риджи. Давай к нам, — и карлик-девочка протянула фетровые ручки к миссис, просясь на колени.
— Вчера после обеда я вот что подумала, — миссис Вридли устало откинулась в кресле, не отвечая на призыв, и куклы синхронно повернули свои головки ушком к хозяйке, чтобы лучше слышать.
— Мой отец всегда говорил: я сошла с ума, что таскаю кукол в дом. Он называл вас хламом. Говорил, лучше бы я вышла замуж за Виктора и родила десяток детей и они бы продолжили нашу практику. Ибо лечить людей от них самих и зарабатывать — это сущий пустяк и проще простого. Дети, мой отец был истинно прав. Но я никогда не хотела иметь детей и тем более заботиться о муже. Меня просто не научили любить. Я бы не сделала счастливым и котенка. Может быть, и хорошо, что все мои дети рождались мертвыми?! Леолин и Берта, девочки, вы помните, чтó я из себя представляла в девятнадцать лет?