А самому князю жалко стало денег. Вот он изловил молодого жаворонка, принес в горницу и посадил под блюдо, и говорит попу: «Ну-ка, ворожея, отгадай, что под этим блюдом? Коли отгадаешь, твоя будет и другая куча золота, а не отгадаешь, – и прежнюю назад возьму». Поп вздохнул и проговорил про себя: «Вот когда попался, Жаворонок». Князь плюнул: «Ну, батька, твоя взяла. Забирай и остальные деньги». Поп взял и другую кучу. Приехал домой и говорит дьячку: «Вот когда поправились – так поправились; в целую жизнь не пропьешь. Одначе полно ворожить, а то еще в беду попадешь. Давай-ка этой ночью сожгем книгу».

Как скоро стемнело, поп выбрал из дому все деньги и зажег свою избу. Набежали на пожар люди. Поп орет: «Православные, помогите; книгу-то, книгу-то вытащите». Нет, не вытащили. Поп выстроил себе новый каменный дом и зажил с дьячком богато, в свое удовольствие, а ворожить перестал: «Не могу, – говорит, – книга сгорела».

Попадья попу говорила: «Поп, что нам Северная пчела принесет?» – «Вестимо, не смолу, а мед; к нам не прильнет – размешаем мы с кутьей да съедим с тобой, любезною попадьею». – «Да нет, поп! Я тебе говорю не задор». Поп рассердился, попадье в шею сунул, пошел полосьмушки клюнул. Не проспится поп ни ночью, ни днем; повезли попа на прием. Поп возопил: «Прощай, моя питательная кутья; оставайся, моя горемышная попадья! Будешь теперь ты ни матушкой, ни маткой, а навеки солдаткой!» Попал поп в солдаты, говорит себе: «Наполню теперь водою манерку, забуду до веку пить горелку; насыплю в ранец сухарей – я солдат, не иерей. Может, заслужу чин генерала, а покамест хоть дойти до капрала».

Жил-был поп да пападзья, дзьякон да дзьяконица. Тольки и случись так, што попадзья-то полюби дзьякона, а ни попа. У папа был казак,[489] такой парень работсяга. А йон и узнай, што пападзья-то любит не папа, а дзьякона; только и думаит, как бы эдак отучить дзьякона ат пападзьи, а пападзью ат дзьякона. Вот ланно! Анной парой поехали яны с папом на пустыш. Пападзья и блиной, и пирагов напекла, а сама атпустила сваво папа с коркай хлеба. Казак смикнул, што яна настряпала для дзьякона. «Постой-ка, – байт, – я те дам знатсь!»

Лишь только поп с казаком уехали, а дзьякон и шмык к пападзьи и ну угащатсьцы. Дзело приходит к вечиру. Поп, наработавши, стал ложитьцы спать, а казак: «Пусти-ка, – байт, – батя, я схожу на беседки к дзевкам, а на зари – байт, – опятьсь приду к тебе работатсь». – «Што дзелатсь, – байт поп, – ступай погуляй, да матри приходзи раньше». – «Нешто», байт казак и ушол. Только не к дзевкам, а к пападзьи – посмотреть, што яна дзелает.

Пришел да пад акном[490] и слушает. А дзьякон сидзит у пападзьи да и гаварит: «Ну што, – байт, – если поп или казак придет таперичка, куда мне будзет дзеватьця?» – «Я тя, – байт пападзья, – спрятаю так, што ни каторый из них не найдзет; вот матри: тольки лишь стукнет к нам в окно каторый нибудзь, ты скорея под печку». Только лишь яна этое молвила, казак стук в окно. «Хто тама?» – «Я», – байт. «Зачем ты?» – «Черт бы вас драл с папом-та: день работай, да и ночью покою нет! Откутай-ка»[491] – «Ну што?» – «Вишь, – байт, – поп велел завостринныя кольи пад печку накидать, штобы яны тама высохли». – «Ланно, – байт пападзья, – ступай атдыхай; я сама пакидаю». – «Да черт знает, каво из вас слушатсь! Мне батька велел, так я сам перекидаю. Посто-ка. Што это так, как ровна мешает?» – «Эта камни», – байт пападзья. – «Ну, так ланно! прощай покаместо; я опять пойду к папу на пустыш».

Еще гдзе да зари, а уж казак будзит папа: «Ставай, – байт, – батюшка, пара на работу!» Поп скочил и ну работатсь. Весь день бенной работал – не линился. Приходзит ночь. «Пусти-ка, батя, опять меня на беседки; мне нешто полюбилось!» – «Ступай, – байт поп, – да матри, приходзи завстра нонешней порой». – «Нешто!» Пашол, да вместо посидзелок к пападзьи.

Падашол под окно да и слухат. А дзьякон-та тама так все и гостил. «Ну што, – байт, – если апятсь тот азарник придзет, куды мне дзеватьця-та?» – «Вот уж таперичка знаю, – байт пападзья, – я тебя спрятаю туды, што ион уж никогда не найдзет. Матри, как тольки ион стукнитцы пад акном, ты вота в этот мешок, што с рожью-та, и садись, а я тее[492] завяжу». – «Ланно, – байт, – дзело будет».

Только лишь успела это вымолвить, а казак как тут да и стучитцы пад акном. Наш дзьякон как прыснет, развязал мешок и сел в нево, а пападзья завизала да и кричит: «Хто там?» – «Я», – байт казак. «Зачем ты?» – «Вишь поп-та покою мне не дает: день работай, ночью на мельницу поезжай!» – «Экой какой! Да так и быть, – байт пападзья, – отдыхни ночь-та, а на мельницу-та съездзишь и завтра, а не то и послезавтра; а то што теперь за езда! Ступай, ступай, атдахни». – «Да ведь черт знает, каво из вас слухать! Мне што велено, то я и дзелаю». Взял мешок, поднял на плечо. «Ох, – байт, – что-та дюжа грузна». Да как с плеча-та фуркнет. Дзьякон тольки тама здыхат. Вот ион апятсь да и апятсь: поднимит да кинит, поднимит да кинит. «Ну, – байт, – измучился… Черт с ним, што хочет, то и дзелает, а теперичка ни за што ни паеду на мельницу; и без таво устал. Прощай, матушка».

Паутру ранешинько, а уж казак апятсь на работи. Папу ничево ни байт а вчерашнем, работаит сибе. Апятсь вечир на дворе. Наш казак папрежнаму проситцы у папа пагулятсь. «Ступай, братец, да матри приходзи раньши!» – «Небось». Пашол опятсь туды жа, стал пад акном да и слухат. А дзьякон весь избитай, абвязавшись сидзит в переднем углу да охает: «Ох, – байт, – как меня ваш казак изувечил. Беда, как апятсь придзет!» – «Вот уж таперичка, – байт пападзья, – амману – так амману». – «А как?» – «Тольки лишь ион стукнитцы пад акном, ты, – байт, – скарея и пабегай в клев,[493] разденься да распусти воласта, да и ходи на карачках».

Тольки лишь успела яна вымолвить, как тут казак и стучитцы; а дзьякон уж давно тама. «Што скажешь?» – «Черт вас дзери и с папом-та! измучился, а он йешщо велел напоить телят». – «Ланно, – байт пападзья, – я сама напою». – «Йевота! я сам пойду; гдзе плетсь-та? Все ли телята дома?» – «Все». – «Ну так ланно».

Вашол в хлев, поставил пойво; тппррось. тппррось, тппррось! Теляте все падашли, только адзин стоит в углу прижавшись. «Тппрруся, бог с тобой, тппрруся!» – не идзет. Вот ион и плетсью йиво – нейдзет. Вот йищо, йищо да и йищо. Дзьякон видзит дзела неланно, стал на ноги. «А, отсец дзьякон! эта ты? Как так?» – «Малчи, брат, – байт дзьякон, – ни гавари папу; вот тси[494] сто рублев». – «Ланно, ланно, отсец дзьякон. – байт казак, – так и быть – никаму не скажу. Только матри к пападзьи не ходзить!» Пришол дамой в избу с дзьяконам; а пападьзя йиму: «Батсюшка, вот тси двестси рублев, ни гавари никому». – «Так и быть, хазяюшка, никому ни скажу; тольки матри дзьякона не любитсь!»

Наш работник прожил летсину у папа, взял йищо с ниво дзенежек за работу, и стал жить да поживать, да йих паминать.

Жил себе поп. Нанимается к нему в батраки дурак. «Что же с меня, – говорит поп, – возьмешь?» Батрак отвечает: «День работать, а ночь на улицу гулять». Поп тому и рад. Вот он день работал с попом в поле; ночь приходит – батрак на улицу пошел. Вернулся домой, стучит в воротах; встречает его попадья. «Что ты, батрак, зачем?» – говорит. «Да вот день паши, а ночью опять работай на вас, – говорит батрак, – поп велел под печь колья класть – сушить». Приносит батрак колья и начал под печку пхать; а под печкой-та сидит любовник попадьи – дьякон; все ему бока исколол. Дьякон жался, жался, не в мочь стало – лезет из-под печки. «Батрак, молчи, пожалуйста, не сказывай, что был у попадьи».

Батрак смолчал; приходит он опять к попу в поле работать. «Ну что, батрак, хороша ли улица была?» – «Эх, батюшка, славная!» Настает вечер, поп опять отпускает его на улицу. Приходит батрак домой, слушает под окном, что попадья разговаривает с дьяконом. «Ну, как дурак опять придет? куда тебе спрятаться?» – «Да куда! В закуту к овцам». Вот батрак стучится: «Отворитя ворота!» – «Что ты?» – спрашивает попадья. – «То-та, у вас день-то паши, а ночью иди скотину пой!» – «Сама поила». – «Да не знаю: не то поила, не то нет; батька велел напоить».

Батрак выгнал скотину, а дьякон с овцами на четвереньках ползет; боится, чтоб как его не признал. Скотина пьет, а дьякон уперся – не идет в реку. Вот батрак его раз десять дубиной огрел. «Что ж ты, скотина, нейдешь?» Дьякон жался, жался, да домой бежать. Батрак вернулся в избу и давай сажу обметать. «На что это, батрак?» – спрашивает попадья. – «Я не знаю; так попу захотелось». Намел кошву большую сажи, поставил на полати, а сам пошел к попу в поле пахать.

Вот опять настал вечер – батрак на улицу идет. Слушает опять под окном: дьякон тут, али нет? Дьякон спрашивает: «Куды-то мне спрятаться будет?» – «Лезь в кошву[495] с сажею – на полатях стоит; авось дурак не догадается», – отвечает попадья. Батрак застучал в ворота. Попадья спрашивает: «Кто это?» – «Это я, матушка!» – «Зачем ты, батрак?» – «Вот тогда увидишь зачем». Схватил веретье,[496] идет в избу, накрыл кошелку с сажею, где дьякон сидел, увязал-упутал, вынес на телегу и повез со двора. «Куда ты? погоди, не езди, поужинай». – «Некогда».