– Покорми моего поросёнка, скажу, куда ворон полетел, – пообещала ещё одна жительница Филльвильдии.

Справился с задачей Дим споро и ловко. Времени совсем мало осталось до темноты. Потеряет во тьме чёрную птицу – не видать ему больше принцессы. У ворона глаза зоркие, ему ночь нипочём.

– Не видал ли ворона? – снова обратился он с вопросом к прохожему.

– А ты ружьишко у меня дома начисть да смажь! – назначил цену своему ответу прохожий.

Пришлось снова за труд приниматься.

Совсем стемнело, едва-едва видна дорога.

– Вон он, твой ворон, на соседском участке зерно клюёт.

Посмотрел Дим – и правда, притомился в дороге, подкрепляется ворон, а Идию крепко в лапе держит и колечком посверкивает. Взял Дим ружьишко только что начищенное, зарядил, к плечу вскинул и пошёл смело на ворона.

Ворон каркнул, посмеялся над Димом. Где уж ему, юнцу, в птицу на лету да впотьмах попасть? Глаз не тот, хоть и руки золотыми стали! Хотел ворон взлететь, да тут вдруг на него сеть упала – это сосед пришёл птицу ловить, которая его посевы уничтожить решила. Забился ворон в сети, крыльями замахал, каркал во всю мощь, а Идия тем временем к Диму спешила. Он поднял её на ладонь.

– Что это у тебя? – спросила она, присаживаясь на его руке.

Дим посмотрел на свои руки, а на них живого места не было после починки крыши да другой работы – сплошь ссадины да мозоли.

Пошептала Идия над его ладонями, и всё зажило на глазах.

Посадил Дим Идию в карман, а сам с вороном пошёл разбираться.

Грозил ему, ружьём в воздухе потрясал, велел немедленно расколдовать принцессу и все злодеяния свои прекратить. А ворон всё каркал в насмешку, не боялся ни ружья, ни угроз, через несколько минут в городе такая тьма будет, что перед носом пролетишь – никто и не заметит!

Выползла Идия из кармана, спустилась по руке Дима до самого воронова крыла и зашептала ему что-то. И вдруг даже в густых Филльвильдских сумерках стало видно, как чёрный ворон обернулся в белого голубя.

Спасли его из сетей, обернулся он снова человеком, расколдовал принцессу и покаялся перед Идией и Димом, рассказал, как стал причиной раздора между их матерями и зачем сегодня принцессу украл. Стал он отныне добрым волшебником. А кольцо подарил юноше и девушке, которые теперь ни на миг друг от друга не отлучались.

После того, как камень в кольце стал целым, руки Дима налились силой и ловкостью, а речи Идии стали нести исцеление. Так и сбылось заговорённое на камне заклинание: руки и голос всё превращают в драгоценности. А ДИМИДИЯ, как выяснилось, на одном из языков означает ПОЛОВИНА. Как искал и нашёл камешек свою половинку, так и Дим искал и нашёл свою Идию.

Вернулись молодые во дворец, созвали в гости всю Филльвильдию, а на самых почётных местах сидели Корофета и Галаферд, все названные братья и сёстры Дима, Розенфильда и Фиолита. Больше никто и никогда из родных Дима не нуждался, а его самого никто не называл неумехой, а от Идии никто больше не слышал никогда грубого слова.

– Настоящий договор устанавливает условия передачи недвижимого имущества, а именно дома № 4 по улице Кипарисовой, принадлежащего господину А. Бравербургу, в собственность мистера Т. Гришейма. Прошу стороны ознакомиться с договором и, если вы согласны со всеми указанными условиями, подписать, – лощёный нотариус вынул из кожаной папки два экземпляра документа.

Т. Гришейм, цветущий мужчина под сорок, принялся внимательнейшим образом вчитываться в договор, неоднократно обсуждённый и исправленный. Уже почти бывший владелец дома номер четыре, представлявший собой полную противоположность будущего хозяина, лишь мельком взглянул на ровные строчки и, отыскав нужное место, размашисто подписал.

– Мистер Бравербург? – нотариус недоумённо посмотрел на него, уязвлённый таким пренебрежением к своему шедевру. – Неужели вы не собираетесь прочесть договор ещё раз?!

– Нет, – устало ответил бледный человек. – Я предпочитаю устные договорённости бумажной волоките.

– Но как же так?! – возмутился нотариус. – Неужели вы не понимаете, что в наше время нельзя верить на слово?! Лишь документально заверенные обязательства и свидетельства имеют законную силу!

– Не всегда, не всегда, – покачал головой мужчина. – Нити судьбы слишком хрупки, а будущее нигде не записано. Оно не терпит, когда его пытаются загнать на бумагу. Нити судьбы лопаются, и будущее отматывается назад, становясь прошлым. И никакие бумаги уже не имеют прежней цены – ведь они остались в прошлом, – Бравербург смотрел перед собой пустыми глазами и, казалось, говорил для самого себя.

– Я чужд философии, – ответил Гришейм, подписывая договор и возвращая его нотариусу. – Но верю в силу документов. А согласно им, дом теперь принадлежит мне.

– А философом быть и не надо, – ответил Бравербург, поднимаясь со своего места. – Все эти письменные договоры и обязательства – не более чем тщательно продуманное бумагомарательство. Устные же обещания – обещания самого сердца. Вот их-то и нужно выполнять в первую очередь… – он вдруг встряхнулся от своей сонности и заговорил уже энергичнее, – Что ж, мистер Гришейм… позвольте поздравить вас с приобретением, – Бравербург протянул руку.

– Благодарю. Это чудесный дом, – от улыбки усики Гришейма топорщились, придавая ему неимоверно довольный вид.

Он пожал руку Бравербурга, а тот вдруг вцепился в собеседника так, что побелели костяшки.

– Мистер Гришейм, я могу попросить вас об одном небольшом одолжении?

– Конечно. Буду рад вам помочь, – ответил тот, пытаясь вежливо разомкнуть затягивавшееся рукопожатие.

– В доме осталась одна вещь… старая музыкальная шкатулка. Не могли бы вы оставить её на прежнем месте? – Бравербург продолжал удерживать ладонь мужчины.

– А разве вы не собираетесь её забрать?

– Собираюсь… но не сейчас. Понимаете ли, эта вещица осталась мне на память от покойной жены. Она слишком хрупка, чтобы подвергать её тяготам переезда. Не возражаете, если она пока останется у вас? Я заберу её, как только обоснуюсь на новом месте.

– Хорошо-хорошо, – Гришейм отбросил вежливость и пытался выдернуть руку.

– И, пожалуйста, не двигайте её, пока я не заберу шкатулку сам. Обещаете? – Бравербург умоляюще смотрел ему в лицо.

– Обещаю.

– Спасибо, – странный человек с облегчением отпустил руку Гришейма.

– 166—

– Ух ты! Какой красивый дом, папочка! – маленькая Элиза, запрокинув головку, с восхищением рассматривала огромный особняк.

– Пошли внутрь, милая, – счастливый Гришейм подхватил дочку на руки и, улыбнувшись жене, поднялся по ступеням парадной. – Вот здесь у нас будет коридор, а это гостиная, – он привёл своих дам в просторную залу, в которой из обстановки был пока только массивный камин.

– А не слишком ли это все пышно, Томас? – с сомнением произнесла Луиза, любуясь изящной резьбой по мрамору. – Наверняка стоит целого состояния. Мы же не можем позволить себе…

– Нет, дорогая, он достался мне почти задаром. Жена прежнего владельца умерла, и он пожелал продать этот дом, чтобы не было лишних напоминаний о ней.

– Бедняжка…

– Папочка, а что это? – Элиза, восседавшая на руках у отца, безуспешно пыталась дотянуться до небольшой шкатулки, покоившейся на каминной полке.

Она была потёртой, будто от частых прикосновений. Краски на крышке выцвели, но всё ещё можно было разобрать ставший блёкло-розовым узор. На боку виднелась небольшая замочная скважина для заводного ключика.

– Не трогай, детка. Это чужая шкатулка. Папочка обещал, что мы не будем трогать её, пока дядя не заберёт.

– Прелестная вещица, – Луиза коснулась крышки, но та не пожелала открываться.

– Наверное, она с каким-то секретом, – предположил Гришейм. – Но видно, что шкатулка очень старая и очень ценная. Пусть стоит – нам она не помешает. А теперь пойдем-ка посмотрим, что у нас наверху.

Луиза улыбнулась, видя, что муж просто светился от счастья. Когда Томас только получил предложение работать в Новом Орлеане, он так переживал из-за вынужденной разлуки с ней и Элизой. Но, к счастью, им удалось довольно быстро скопить нужную сумму, а теперь нашёлся и такой замечательный дом.

Дом действительно был замечательным, изысканный и добротный, он оправдал все самые смелые чаянья, став не только уютным семейным гнёздышком, но и подходящим местом для приёма гостей из общества, в котором они теперь вращались. Целый месяц миссис Гришейм при бесценной помощи Элизы украшала и обустраивала свой новый дом, пока Томас трудился на благо семьи.

И вот наконец повешена последняя картина, пристроена последняя ваза – наступил долгожданный день переезда. Элиза с удовольствием водила отца по особняку, рассказывая, как здорово они с мамой всё обустроили, пока Луиза накрывала праздничный стол.