— Что же они делают? Говори скорее, а то уже я буду рычать и плакать. Ну, пожалуйста! Нас ведь, маленьких детей, обижать нельзя, правда, папа?

— Правда. Никого обижать нельзя. А уж вас, маленьких, совсем стыдно. Так и быть, скажу тебе по секрету. Тигры, когда разговаривают, то не рычат, а урчат.

— Это как?

— А так. Знаешь, как будет по–тигриному «здравствуйте, как ваши дела?»

— И как?

— Ур–ур–уррр..

— Здорово! Запоминается так легко! Пап, а пап! Научи меня по–тигриному разговаривать! А как по–ихнему «папа»?

— Ур–ур–уррр..

— А «мама»?

— Ур–ур–уррр..

— А «мороженое»?

— Ур–ур–уррр..

— Да уж. Запомнить–то легко. А как отличить: когда и что сказано? Что–то всё одинаково получается. Язык–то простой, это хорошо, но я так ничего не понимаю, пап. Я сейчас рычать начну. От горя, конечно.

— И чего ж тут непонятного?! Одно и то же слово можно ведь совсем по–разному произнести. И тигры своё «Ур–ур–уррр…» никогда друг с другом не перепутают. Слух у них отличный, музыкальный, как у всех больших кошек. Когда они говорят по–тигриному «мама» или «папа», то «Ур–ур–ур» становится нежным–нежным, совсем домашним. А когда здороваются, то это же «Ур–ур–уррр..» очень вежливое такое и внимательное. А когда про мороженое говорят, то «Ур–ур–уррр..» сразу получается сладким–сладким и холодненьким.

— Ой! Ой–ёй–ёй-ёй! Как замечательно! Вот послушай: «Ур–ур–урррр….» Тебе понятно? Да? Ну, пожалуйста, переведи, папа! Ну, папа!

— Ладно, хорошо. «Дорогой папа, включи мне, пожалуйста, мультики по телевизору!»

— Точно! Пап, а что: мы с тобой теперь настоящие тигры, да? Мы же теперь по–тигриному вон как разговариваем!

— Настоящие, настоящие. Только, давай, договоримся: сначала покушаешь, а мультики потом, хорошо?

— Ага! То есть, нет–нет, не так, а «Ур–ур–уррр…». Вот как теперь. Правильно?

— Правильно–правильно! Молодец!

— Не молодец, не молодец! «Ур–ур–уррр…» Вот как надо.

— Ты что такой маленький, лохматенький, плачешь? Что случилось?

— Ничего, ничего. Это я так, нечаянно. Всё хорошо.

— Надо же: маленький, а терпит, не жалуется. Ну, если всё хорошо, то, как тебя зовут?

— «И вдруг» меня зовут. Имя у меня такое, вот.

— Очень интересно. Что же это за имя такое? Ты, вообще, кто? Заяц? Бурундук? Хомяк? Суслик? Чьих ты будешь, уважаемый «И вдруг»?

— Я не из чьих. В том–то и дело. Я — сам по себе чудо. Так меня и дразнят: одни говорят, что я чудо, которое чудо–юдо, другие — что я и не чудо, а чудёныш натуральный, да ещё в перьях. А у меня и перьев–то нету, мохнушки у меня одни… ы–ы–ы-ы…

— Ну, не реви, не реви. Ладно. Будь кем хочешь. Все мы кем хотим, тем и бываем. Пойдём, дорогой «И вдруг», счастья искать. Ты хоть знаешь, что такое счастье?

— А вы не боитесь со мной ходить? Вы хоть знаете: почему у меня имя такое странное? Потому что со мной всегда что–нибудь внезапно происходит.

— Так это ж интереснее всего! Чего ж тут бояться?! Ночь–то сегодня непростая, новогодняя! Обязательно что–нибудь случится…Ой! «И вдруг»! Что это было сейчас? Что такое сверкнуло, грохнулось на дорогу, рассыпалось и сверкает всюду пылинками?

— Да так, ничего, ничего. Обычное дело. Звезда упала. Вы желание загадали?

— Ничего себе обычное: идем мы просто так, разговариваем и… вдруг звезда упала! Твои проделки?

— Нет, нет, я не виноват! Я же предупреждал, что рядом со мной вечно что–нибудь случается. Вот вы думаете, что мы по зимней снежной дороге идем? Да? А сделайте ещё шаг!

— Ох! Море! Волны шумят вокруг! «И вдруг», «И вдруг», а мы не утонем? Вон, уже акула нас заметила! Сюда мчится! Караул! Спасите–помогите!!!

— Не бойтесь, сделайте ещё шаг! Только не бойтесь: ничего не бойтесь — и ничего не будет! Зажмурьте глаза, если страшно, и сделайте шажок по воде! Нет–нет, не успеете утонуть!

— Делаю! Всё равно деваться–то некуда! Ах! Как здорово! Какие необыкновенные цветы кругом. Да ещё и живые! Порхают! Где мы?

— В чаще лесной! Вон — родничок журчит. Пойдём, водички попробуем! А порхают здесь не бабочки, здесь настоящие цветы порхают — с крылышками… Нежные–нежные. Не бойся. Дотронься до них! Поцелуй крылышки!

— Ой! Ой–ёй–ёй! Дождь пошёл! Ливень! Да ещё какой!

— Смотри, смотри, дальше что будет! Смотри: радуга расцвела! На полнеба! А знаешь, отчего радуга появилась?

— Знаю: от дождя и солнца!

— Какой ты смешной! От твоего поцелуя радуга началась! Понимаешь? От того, что ты цветку обрадовался и поцеловал!

— Милый, добрый «И вдруг»! Да как же тебя можно не любить?! Как тебя можно дразнить и бояться, чудо ты мохнатенькое! Всем зайчикам, всем лисичкам, всем бурундучатам- волчатам–медвежатам надо о тебе рассказывать! Нет без тебя ни детства, ни сказок, ни любви на земле… Иди ко мне на руки, «И вдруг»! Не плачь больше никогда! Делай что хочешь, гуляй где хочешь, дружи с кем хочешь, только не оставляй нас никогда, ладно?

— Ладно…

— Надо же!.. Сказал и тут же исчез. Ну, и дела. Наверное, отправился туда, где его сейчас ждут. Нужно только верить и ждать, верить и ждать, и тогда он обязательно случится. Он ведь — чудо. Настоящее. Мохнатое. Ласковое. Новогоднее.

Ехали из деревни три мужика на телеге. Весёлые, с песнями. Вдруг слышат, как в придорожных кустах бьётся кто–то. Да, страшно так бьётся, аж, подходить боязно.

— Эй! — кричат мужики, — ты кто? Может, подсобить, а??

— Сердце я, — слышится в ответ, — бьюсь тут давненько. Да всё бестолку. Езжайте, мужики, своей дорогой. Не мешайте мне. По–хорошему прошу.

Мужики переглянулись. Кивнули голосу незнакомому и, айда, назад в деревню. Разбежались по своим избам. Думу думают.

Ничего не удумали. Вечером собрались возле речки. Как так? Не может сердце само по себе разговаривать и биться. Должен кто–то ещё там быть. А вот кто? Что за человек такой, у которого сердце само по себе говорит?

Судили, рядили, спорили до хрипоты. Чаю деревенского напились сверх всякой меры. Гармошку принесли. Перемигиваются. Песни поют. Потом в баню париться побежали… В общем, спалили баню, как обычно. Нечаянно, конечно. Ну, и спать полегли, чумазые, кто где прикорнул.

На следующее утро с больной головой все трое проснулись. Чаю по чашечке пропустили и опять ехать собрались по срочной надобности. Вот так уж приспичило им. Чтоб не страшно было ехать, положили они в телегу с собой дубья всякого ужас сколько. А что? Смелость ведь города берёт, говорят. Молодцы — орлы.

Доезжают до того самого места. Тишина. Нет в кустах никого. Искали, искали, ничего не нашли. Стали голос вспоминать. И все трое разное вспоминают.

Один говорит, что голос был такой и такой, другой перечит ему: нет, сякой и сякой был голос. А третий слушал обоих, слушал, потом рукой махнул, слез с телеги и обратно молча пошёл. Почему?

Приуныли его товарищи. Подумали и тоже оглобли к деревне своей повернули. Вечером собрались по–привычке на бережку. Дождались третьего своего. А тот молчит. В сторону смотрит.

— И чего ты в сторону глядишь? О чем молчишь? Сказывай, не мучь нас более. Что нам всем послышалось–то вчера на дороге?

— Гляжу я в сторону и молчу, мужики, оттого, что стыдно мне. А стыдно мне за вас. А за себя и того стыдней. Мы зачем из деревни своей ехать собирались? Куда? В город. За жизнью легкой. Обленились мы, разучились землю–матушку пахать, с утра раннего вставать. Гляньте на избы свои перекошенные, на ограды развалившиеся, на скотину недоенную, голодную. Ни косить не хотим, ни сеять. Одно только на уме: чаю деревенского нахлестаться да с гармошкой поплясать.

А теперь и того нам мало сделалось. Вовсе решили сбежать из деревни–то. В городе ведь мёдом намазано. Бессердечными мы стали, бессовестными.

Так вы знаете, почему каждый по–своему голос тот слышал? Потому что каждый своё сердце только и слышал. Как оно бьётся в кустах, как мучается, землю родную покидать не хочет! Слышал да не узнал.

Так вот, что я вам скажу, мужики. Нельзя нам землю эту оставлять. Ну, уйдём мы. Уйдём. А сердца наши, пока мы живы, не с нами в городе будут, а здесь будут. И биться будут одни. И вот не уйду я никуда из нашей деревеньки. Не уйду и всё! Здесь мы родились, здесь нам и жить. Только жить по–другому. По–человечьи.

Вздохнули мужики. Взоры свои потупили. До того совестно стало…

И вот с тех пор всё в этой деревне переменилось. А в какую сторону — понятно, наверное. Спасибо тебе, доброе сердце. Спасибо, что бьёшься.

Жила–была рыба–утка. Плавала она невысоко, возле самого дна, всё искала места, где пожиже, чтобы можно было в иле покопаться, себя порадовать. А то, бывало, заберется в самые водоросли и крякает оттуда, в прятки с подружками играет, вертлявой головой своей крутит в разные стороны, на мир подводный глазеет.