Полковник, улыбаясь, встал в места, оперся руками о стол, откашлялся, готовясь заговорить. Но вдруг громкий заливистый плач грудного ребенка остановил его. Все обернулись к столам в дальнем конце двора. Оттуда отделилась фигура взлохмаченной женщины с ребенком на руках и пошла прямо на Салииджана-ака.

— Стой! — крикнула она. — Речи говоришь, молодоженов поздравляешь?! Лучше бы ты о ребенке своем позаботился!

С этими словами женщина бросила орущего ребенка на руки растерянного Салимджана-ака, потом повернулась к гостям и, потрясая кулаками, заорала:

— Что ж вы, люди, смотрите, не призовете к порядку этого блудливого пса! Видите ли, он не желает признавать собственного сына, подлец! Об алиментах я уж и не говорю, хоть бы копейкой помог! Обещал, что женится, когда умрет первая жена. Вот уже год, как ее не стало, а он все водит меня за нос! Бери теперь своего ребенка, наглец, сам корми, сам расти!

— Ты это кому говоришь? — спросил Салимджан-ака с совершенно потерянным лицом. Не раз в лицо смерти глядел спокойно, но такое…

— Ах, бесстыжие твои глаза! — завопила женщина опять. — Ты еще надеешься отвертеться?!

— Ты что, сумасшедшая? — Салимджан-ака пожал плечами, беспомощно посмотрел вокруг. — Да я тебя первый раз в жизни вижу!

Женщина прикрыла руками лицо и, громко вопя, кинулась вон из двора.

Вот тебе и свадьба! Вот тебе и веселье! Все оторопело молчали, только крик ребенка штопором ввинчивался в уши. Дикая сцена словно околдовала всех. Первой пришла в себя Каромат-опа. Она медленно, словно боясь потревожить сон этой массы людей, приблизилась к полковнику, осторожно взяла из его рук ребенка. Потом, снова превратившись в капитана Хашимову, резко приказала, ни к кому определенно не обращаясь:

— Бегом! Приведите эту бесноватую обратно.

Пятеро здоровенных парней вылетели на улицу, но через несколько минут вернулись не солоно хлебавши. Женщина словно сквозь землю провалилась.

Свадьба обратилась в траур. Гости маялись, не смели взглянуть друг другу в глаза. Иные кидали на Салимджана-ака быстрые сочувствующие взгляды, другие старались высмотреть, вытягивая шеи, ребенка, который все еще орал где-то возле очагов, третьи осторожно, полушепотом переговаривались между собой:

— Кто бы мог подумать, что полковник… в таком возрасте…

— А я считал его кристально чистым…

— Не зря ведь говорят, душа чужая — потемки…

— Э, бросьте вы, я уверен, что это — наглая клевета… Зы же знаете, сколько у нас врагов.

— Я знаю эту девицу. Официанткой работала в столовой на Чорсу.

 — По-моему, это очень ловко подстроенная западня.

— Как бы то ни было, прямо кинжалом ударили Салимджана-ака в сердце!

— Вот об этом-то я и горюю, друг!

— Добрее его не сыщешь человека, всем помогает, советует…

— Хороший человек, но все же… ребенка своего нельзя бросать.

И вдруг над столами взвился крик:

— Принесите валидол! Скорее! Скорее!

Я глянул и обомлел: Салимджан-ака, схватившись рукой за сердце, упал на стул, беспомощно откинув голову назад. Губы его начали синеть…

Полковник не спал всю ночь. Все ходил по кабинету взад и вперед, мучаясь какими-то мыслями. О чем, интересно, он думал? Наверняка, об этих клеветниках…

Да, тут задумаешься. Кто такая женщина с ребенком? Какую цель она преследовала, устроив этот шум?! И почему Салимджан-ака так взволновался, зная, что все это провокация, подстроено специально?! Так ничего и не решив для себя, я уснул беспокойным кошмарным сном. Когда открыл глаза, небо начинало светлеть. Кровать Салимджана-ака была не разобрана. Отсутствовал он и в кабинете. Выбежал во двор — здесь тоже никого. Странно, куда он мог уйти в такую рань? Может, у соседей? Тихо отворив калитку, я прошел к ним. Тишина. В открытое окно видно, как спутанным клубком спят дети. Голова одного на животе другого, ноги третьего на подушке, четвертый лежит поперек братьев и сестер, пятый вообще скатился с постели. Сопят себе спокойненько на стопке одеял, как зайчата, не ведая, что мир этот полон забот и тревог…

Я потрепал Нигмата-ака по плечу. Спросонок он, видно, принял меня за одного из своих сорванцов и пригрозил запустить ботинком, если не оставлю его в покое, но, узнав меня, сел на постели и зевая почесал плечо.

— Надеюсь, нигде не горит?

Я сообщил ему об исчезновении полковника.

— На кладбище, наверное, пошел. — Нигмат-ака вздохнул. — Ты же знаешь его обычай: в любое время может отправиться к жене. Эх, судьба, судьба… Ладно, пошли.

Мы быстро зашагали к кладбищу.

Салимджан-ака сидел на мраморной скамеечке, крепко обхватив голову руками. Под красивым узорчатым навесом горела лампочка. Вся могила была покрыта цветами. Заметив нас, Салимджан-ака виновато поднялся на ноги.

— Простите, друзья, я вас побеспокоил…

— Да какое там беспокойство, — ответил Нигмат-ака. — Но лучше, конечно, уходя вот так, в неурочный час, предупреждать нас. — В его голосе послышались укоризненные нотки.

— Простите. Я сам не заметил, как очутился здесь. Ну и решил посидеть, поговорить, посоветоваться с ней. Когда мне приходилось туго, часть горя она принимала на себя, поддерживала во мне силы, помогала советами. Она и сегодня помогла. Велела не сдаваться, не падать духом.

— Что опять случилось? — встревожился сосед.

— А Хашим не рассказал тебе разве?

— Нет, он ничего не говорил.

— Вот и хорошо, что не рассказал. В свое время все узнаешь, дружище. Здорово меня вчера околпачили! Тут, конечно, была рука Адыла Аббасова, отдаю ему должное: коварен, как шакал, бестия! Что ж, бороться, так вот с такими бороться! Не люблю противника, готового сигануть в кусты от любого шороха. Разве это противник — старушка, торгующая семечками? Тут враз жирком обрастешь, обленишься, не правда ли, товарищ сержант?

— Так точно, товарищ полковник! — вытянулся я. — Торговки куртом тоже не преступники.

Слово за слово, мы и не заметили, как добрались до дома. На завтрак тетушка Лутфи испекла лепешек со шкварками, принесла свежей сметаны. За столом не смолкали смех и шутки. Салимджан-ака всегда становится таким, когда приходит к какому-либо решению: веселым, бодрым, во всем облике его сквозит воля и целеустремленность. Потом отправились на службу. Полковник шагал быстро и крупно, так что я почти бегом едва поспевал, за ним. Прохожие провожали нас взглядами, видно, думали, что мы спешим на происшествие.

Войдя в кабинет, полковник прямо подошел к сейфу, вставил ключ в замок… и тут же, точно от удара током, отпрянул назад.

— Сейф-то открыт, Хашимджан!

— А?! — Я точно прирос к месту.

— Постой, постой, тут ведь… документы исчезли!

— Какие документы?

— Все документы по кафе «Одно удовольствие». Находились в желтой папке. А ее-то как раз и нет. Беги, зови людей!

В диком волнении я выбежал в коридор. Первым, разумеется, сообщил о случившемся начальнику отделения полковнику товарищу Усманову. Весть, которую я принес, поразила его так же, как Салимджана-ака. Потом я зашел в парткабинет, к Каромат Хашимовой. Это был единственный человек, более или менее спокойно воспринявший мое сообщение.

Вернувшись в отдел, я обнаружил, что помещение полно людей. Салимджан-ака лежал на диване, растянувшись во всю длину своего роста. Лицо белое, как мел, одна рука безжизненно повисла… Что это с ним? Неужели… неужели я лишился человека, который мне дороже родного отца?!

— Салимджан-ака!.. — только и смог сказать я: к горлу подступил горький комок.

И вот я возвращаюсь из кишлака. В моем чемодане лежат две банки сметаны, шесть гроздей винограда, восемь слоеных лепешек, горсть джиды[6], горсть сушеного персика и горсточка сушеного урюка. Все это мне дала любимая моя бабушка и велела отнести в больницу Салимджану-ака.

— Сиди у его изголовья, не отходи ни на шаг, — строго-настрого велела она. — Этот полковник тебе как второй родной отец, держись за него покрепче, и он сделает из тебя человека.

Из кишлака я в общем-то возвращаюсь довольным. Очень приятно было встретиться с дорогими моими папой, мамой, ненаглядными сестренками. Ох и соскучились они по мне: совсем зацеловали, до сих пор болят щеки, словно терли их наждаком. Одно плохо, не удалось встретиться с закадычным другом Закиром. Как раз перед моим приездом его направили в областной центр на совещание передовых доярок. Правда, оно завершило свою работу тогда, когда я еще был в кишлаке, и Закир немедля отправился домой. Но по дороге уснул в автобусе и тот увез его обратно. Так и не привелось нам свидеться на этот раз.

Выйдя из машины на автобусной станции, я решил испытать свою драгоценную Волшебную шапочку. Как бы она не потеряла свою силу… Вот надел на голову, произнес магические слова: «Наверху небо, внизу земля, исполни мое желание, шапочка моя. Сделай меня невидимым». И в ту же секунду стал невидимым.