– Ход мыслей императора не доступен никому. Одно только могу сказать наверняка: что-то случилось.

Желтые, круглые, как копеечные монетки, глаза Васьки вперились в бесстрастную каменную морду египетской богини:

– Случилось?

– Да. Говорят, прошлой ночью император целых два часа совещался с Кутузовым. Сомневаюсь, что они обсуждали какие-то пустяки.

Васька тут же начал соображать: портрет фельдмаршала Кутузова висит в Военной галерее вместе с изображениями множества других военачальников. О чем эти двое могли столь долго беседовать? Из глубокой задумчивости его вывел вежливый, но еще более похолодевший голос Бастет:

– Поторопись, о кот Васька. Император не любит ждать.

Пригладив лапой встопорщившиеся от таких новостей усы, кот послушно засеменил за Бастет. Они пошли обычным путем – по лестнице к старой железной двери, ведущей из подвала на склад, а потом в книжный магазин на первом этаже музея. Для Бастет не составило особого труда пройти через двери там, где Васька лез через сделанный для кошек лаз. В пустом магазине вполнакала горел свет. Васька так задумался, что не заметил на полу оброненную кем-то монету и задел ее лапой. Монета тут же весело зазвенела, покатилась резво в темный угол. От неожиданности кошачий предводитель подскочил на месте. Зашипел угрожающе, выгнув дугой спину. Привел его в себя лишь доносившийся из буфета неподалеку запах копченой колбасы. Оставив позади буфет, они свернули налево, к покрытой красным ковром парадной лестнице. Затем миновали бодрой рысью Фельдмаршальский зал. Обитавшие здесь картины военачальников выглядели серьезными и сосредоточенными как накануне решающего сражения. Перед следующей дверью Бастет резко остановилась:

– Дальше, о Васька, ты должен идти сам. Император желал видеть тебя одного.

Слова Бастет еще звучали в ушах, а сама она уже растворилась в воздухе. Тут Ваське стало страшно по-настоящему, до окаменения во всех лапах и хвосте. Будто он тоже, как и египетская богиня, превратился вдруг в каменную статую. Двери в Малый Тронный зал, до того закрытые, беззвучно распахнулись перед ним. Делать было нечего. Задрав как флаг хвост, Васька снова пригладил лапой усы и шагнул за порог.

Трехметровая фигура Петра I, казалось, целиком заполняла собой небольшой и темный зал, освещенный лишь отблесками уличных фонарей, проникавших сюда через большое окно. Император стоял у окна и разглядывал внутренний дворик, где с десяти утра выстроится предлинная, извилистая очередь желающих попасть в Эрмитаж. Едва Васька переступил порог зала, хозяин дворца резко повернул голову и, как показалось коту, сурово глянул на паркет, где, далеко внизу, почтительно застыл крохотный по сравнению с его исполинской фигурой пушистый комок.

– Ваше… превосх… э… величеств… – промямлил Васька, не зная, как обратиться к императору и проклиная сам себя за недогадливость. Почему он не задал этого вопроса Бастет?!

Исполинский Петр вдруг добродушно ухмыльнулся:

– Петр Алексеевич я. Лишних почестей и при жизни особливо не жаловал, а теперь они мне и вовсе ни к чему. Спасибо, что пришел, Василий. Как ты у нас по батюшке-то?

Васька, судорожно сглотнув, вспомнил свирепую рыжую морду своего родителя. Ваську в отрочестве тот драл нещадно за малейшую провинность.

– Тимурович.

– Доброй ночи тебе, Василий Тимурович. Или у вашего кошачьего племени, я чаю, день только-только начинается? У котов-то, верно, все наоборот?

Васька даже и не знал, что ответить. Очень уж неожиданным для него оказалось столь задушевное начало разговора с грозным императором.

– Нао… Наоборот, – наконец согласился он, не особо понимая, правда, что имеет в виду.

За спиной Петра I из темноты выросло гигантское, ему под стать, кресло. Он с грохотом пододвинул его к окну и шумно уселся, положив руки на подлокотники и закинув ногу на ногу. Лампочка сигнализации на стене, вспыхнув на долю секунды, тут же потухла под грозным взглядом.

– Сигай ко мне на колени, Василий Тимурович, не дрейфь. Это чтобы я тебя получше мог видеть. Глаза-то мои не вровень кошачьим. Сможешь допрыгнуть или подсобить?

Презрительно фыркнув, Васька одним прыжком взлетел на царственные колени, едва не ткнувшись носом в здоровенную рукоять шпаги. Рука императора слегка дернулась, словно захотел он погладить кота, но потом передумал.

– Слышал я про тебя, Василий Тимурович, что зело [1]умный ты кот. Даже среди моих подданных о том молва идет. Мышам спуску не даешь, ссоры между соплеменниками прекратил вовсе. Вот потому и решил, что сможешь ты мне помочь.

Васька от неожиданности едва не навернулся обратно на паркет. Чем он, обычный земной кот, пусть и вожак всей эрмитажной кошачьей братии, сможет помочь всемогущему бессмертному императору?

– Не ослышался ты, Василий Тимурович. Помощь мне твоя надобна. Ибо, в противоположность всем нам, ты есть существо из плоти и крови. Любой смертный тебя узреть способен и не убояться.

«Вот так дела! Понадобилось, значит, что-то императору в мире людей», – быстро смекнул Васька. И на всякий случай дипломатично промяукал:

– Крайне польщен… крайне польщен.

Тут император неожиданно чихнул, да так, что Васька подпрыгнул на его колене на добрых полметра.

– Ох и лютый же здесь климат, даже после смерти пробирает, – недовольно пробурчал Петр I, безуспешно шаря в поисках носового платка по гигантским карманам своего камзола, в каждом из которых могло уместиться, наверное, с десяток упитанных котов. – Дернула меня нелегкая поставить здесь город! Молод был, глуп еще, горяч… Теперь вот, понятное дело, не изменить уже ничего. Столько труда вложено, сколько людей положено… А просьба у меня к тебе, Василий Тимурович вот какая будет. Только ты, мин херц [2], не удивляйся, а слушай. Мне, понимаешь ли, живой человек нужен здесь аккурат в рождественскую ночь. Уразумел? Только это еще пол-лиха. А лихо в том, что не абы какой человек, а девица-танцорка. Их сейчас чудно ба-ле-ри-нами зовут. Да чтоб зело искусная при том, не только в своем ремесле сведущая, но еще и искру божию имеющая! Такие вот пироги у нас сегодня, Василий Тимурович. Сдюжишь?

Васькины круглые глаза стали, кажется, еще круглее. От удивления кот начал покусывать переднюю лапу – дурная привычка, от которой не смог отучить даже свирепый папаша. Живой человек? Да еще балерина? Время от времени они с Лютиком предпринимали вылазки в Эрмитажный театр, находившийся тут же, во дворце. Потому-то Васька был хорошо осведомлен, что такое балет и чем он отличается от оперы. В опере поют (это его душе, особенно весной, было близко), а в балете молча, с безнадежным видом прыгают по сцене, словно в отчаянных поисках припасенного где-то среди декораций куска сала. Но одно дело – пробраться в театр. И совсем другое – отыскать балерину, объясниться с ней, да еще суметь привести ее в музей ночью, когда все закрыто на замок и по залам шастает охрана!

– Про человечий язык ты не беспокойся, мин херц, – оказалось, император без труда читает мысли кота. – Имеется способ верный, как сделать так, чтобы человек смог легко увидеть все вокруг по-настоящему и распознать, что ты там мяукаешь. Есть место одно неподалеку, мост через канал. Там еще грифоны с золотыми крыльями для декорации поставлены. Так вот, по мосту тому не только с одного берега на другой перейти можно. Ежели встать в самый центр и постоять там ровно минуту, то граница между двумя мирами нашими станет проходимой. Грифоны, что людей в том постоянно сбивают с толку, мешать не будут. Отошлю им насчет тебя особое распоряжение. Прямо вот сразу после нашего разговора…

В голосе Петра I коту почудилась вдруг печаль и даже растерянность. В Эрмитаже, осознал Васька, и вправду что-то случилось. Пусть и рассказывать, что именно, ему, похоже, не собирались. Не то чтобы император не доверял Ваське. Просто дело то было чрезвычайной важности. Чре-звы-чай-ной! Такие дела еще в бытность свою государем российским привык он обсуждать лишь с министрами да генералами, но никак не с котами, даже столь выдающимися. Потому-то, попрощавшись с Васькой, Петр I собирался отправиться не куда-нибудь, а прямиком на военный совет.

После того как Васька в полном смятении удалился к себе в подвал, гигантская фигура Петра I на время словно оцепенела у окна. За стеклами едва белели в темноте нанесенные за ночь во внутреннем дворе сугробы, пару раз, скрипя ботинками по снегу, белую целину неторопливо пересекли темные силуэты охранников. От этого звука так и повеяло ядреным русским морозцем – император не удержался, передернул плечами, словно сам только что вышел на улицу, окунувшись в темноту и метель питерской ночи. Потом спохватился, нахмурил брови. Полно дурить, Петр Алексеевич! Не почувствовать тебе уже больше на широких плечах ни холода, ни жары. Ни поесть вволю, ни смочить пересохшее горло ржаным квасом, ни разогнать усталость полуштофом [3]. И так – до самого конца времен, когда решится все бесповоротно и окончательно. Потому и думать о том – простое баловство. Да и на совет пора…