А птичий язык в одиннадцать раз труднее, чем эта фамилия.

Евгений знал этот язык с детства. Он умел разговаривать со шведскими птицами, а потом, когда переехал в Польшу, научился разговаривать с польскими птицами.

Однако жизнь его не была лёгкой, как перышко, поскольку Евгений — как вам уже известно — был глиняной птицей.

И вот по поводу этой второй важной и необычной особенности Евгения мы можем сейчас погрустить (или порадоваться), кому что больше нравится.

Как вы уже знаете, Евгений был птицей шведской. На свет он появился в Швеции, близ города Упсала. Не удивляйтесь — можно называться и Упсалой. А получилось это так.

В давние-предавние времена, когда Упсала ещё не называлась Упсалой, проходила в этих местах большая дорога. А по этой большой дороге ежедневно ходил дилижанс. В этом дилижансе ежедневно разъезжал один богатый человек (который очень любил путешествовать). Богатого человека всюду сопровождал его Повар — человек бедный. Повар терпеть не мог путешествий, потому что у него был насморк. Дилижанс ехал и ехал, ехал и ехал и как раз на середине пути проезжал безлюдную и унылую местность, где гуляли страшные сквозняки. Повар, страдавший насморком, оказавшись в этих грустных краях, сразу же доставал огромный клетчатый носовой платок, готовясь чихнуть. И едва он чувствовал первое дуновение сквозняка, как сразу же начинал чихать. Он чихал и, будучи человеком — хорошо воспитанным, чихнув, извинялся перед своими спутниками. Он чихал и извинялся:

— Уп! Простите, пожалуйста,… Уп…, Простите, пожалуйста… Уппп!.. Простите, пожалуйста…

На маленьком сквозняке Повар чихал двести шестьдесят пять раз, а на большом — триста десять.

Очень скучно и тошно чихать и в то же время извиняться.

Когда Повар чихал в двести шестидесятый раз, это звучало примерно так:

— Уп, простите, уппрос… Упс!.. Упс!.. Упс!..

Его спутники отлично понимали уже, что это значит, и вежливо кивали головами. Они искренне сочувствовали бедному Повару, страдавшему насморком, и в честь этого Повара, который чихал и в то же время извинялся, местность назвали УПСАЛА.

Существуют ещё и другие легенды про Упсалу, но эта среди птиц самая распространённая.

Шли годы. Большая дорога, по которой когда-то ездили Хозяин и Повар, становилась всё более оживлённой. У неё даже появилось название: дорога «Отсюда — Досюда».

Отсюда — город над морем, а Досюда — город в горах. Я говорю это потому, что слово «Отсюда» — по-шведски значит «у моря», а «Досюда» — «в горах». Оба слова звучат, может быть, несколько странно, но шведский язык вообще немного странноват, и только птицы знают его в совершенстве.

Из города Отсюда возили рыбу (ведь в море её было множество), а из города Досюда возили шкуры и шерсть, так как в горах жили овцы.

В один прекрасный день, а именно 13 марта, в окрестностях Упсалы (раньше это название писалось через три «п», но потом два из них потерялись на исключительно сильном сквозняке)… Так вот, 13 марта на дилижанс, следующий по дороге Отсюда — Досюда, напали разбойники.

Они обобрали всех до нитки, не пощадив и Человека-Который-Любил-Путешествовать. У него отняли 13 бриллиантов, 6 корзин, набитых булками с сыром, 25 изумрудов и любимое пирожное с дыркой. Наверно, и у Повара охотно ваяли бы 13 бриллиантов, б корзин и так далее, но у Повара не было ничего, кроме насморка.

Когда всё было отнято, разбойники исчезли в горных цепях Досюда, а Человек-Который-Любил-Путешествовать докурил трубку, сказал: «До свиданья, мой бедный Повар», — вылез из дилижанса и пошёл в Долину Сквозняков, туда, где была расположена Упсала. Он шёл пешком, так как денег у него теперь не было, и он больше не мог ездить в дилижансе.

Итак, он шёл по Долине Сквозняков, а когда увидел первые дома Упсалы, остановился, разжёг костёр и поставил шалаш.

Через восемь недель на месте шалаша он выстроил домик, а через шестнадцать — сложил в домике Огромную Белую Горячую Печь.

Потом из торбы, которую дал ему в дорогу Повар, страдавший насморком, он достал пригоршню муки, замесил её со всякой всячиной по способу, который был известен только ему одному, и стал печь хлеб.

Чудесный запах свежего хлеба быстро разнёсся по Долине Сквозняков, долетел до самой Упсалы, и люди стали приходить к домику-шалашу и покупать хлеб (так называемые шведские хлебцы). Хлеб этот не надо было нарезать, так как он уже был поделён на ломтики. И каждый ломтик был тонким и хрустящим. Люди похваливали, похрустывая, похрустывали, похваливая, и говорили так:

— Ни у кого не купишь такого хлеба, как у Пекаря из Долины Сквозняков!

Так Человек-Который-Любил-Путешествовать стал Пекарем.

Пекарь быстро позабыл свою молодость, женился и обзавёлся сыновьями, внуками и правнуками. И все они тоже стали пекарями.

Совсем недавно (кажется, на пасху) последний праправнук Пекаря, Пекарь-Самый-Младший, вышел на балкон и сказал своей жене и своей дочке Агате:

— Какая чудесная погода! Я чувствую, что мне просто необходимо съездить в Венесуэлу в гости к моему двоюродному дяде.

И вышел из дому, и поехал в Венесуэлу, потому что страсть к путешествиям досталась ему, как видно, по наследству от прапрадедушки.

Утром на велосипеде марки «Балтика» (польского производства) из Упсалы в пекарню приехал Привожу-Хлеб.

Человек этот каждый понедельник ровно в половине девятого отвозил хлеб из Долины Сквозняков в магазин Под Тремя Кронами (не развесистыми, а шведскими).

— Папы нету, — сказала Агата, — Он поехал к своему дяде в Венесуэлу, Между прочим, к двоюродному.

— Надолго? — спросил Привожу-Хлеб, слезая с велосипеда.

— Ненадолго, — ответила Агата.

— Как он мог! — воскликнул возмущённый владелец велосипеда «Балтика». — В наше время, если уславливаешься на полдевятого, полагается прийти без пяти минут полдевятого! В наше время даже поезда, длинные, как дождевые черви, приходят минута в минуту и точно, по расписанию, садятся самолёты, порхающие, как ночные бабочки!

Маленькая Агата вежливо молчала, А самолюбивый велосипедист прокричал ей прямо в ухо:

— В наше время смело можно назвать сумасшедшим того, кто в будний день отправляется в Венесуэлу навестить своего двоюродного дядю!

— Хотите, — сказала Агата, — посмотрим, не оставил ли папа чего-нибудь в печке?

— Хочу, — ответил Привожу-Хлеб.

Они вошли в дом и отворили дверку Огромной Белой Горячей Печи, однако не нашли там ничего, кроме горстки осыпавшейся глины.

— Нету хлеба, — сказала Агата. — В лучшем случае, если хотите, можно что-нибудь вылепить из этой глины.

— Что же именно? — спросил Привожу-Хлеб и почувствовал, что ему начинает становиться Всё Равно. А он очень не любил, когда ему становилось Всё Равно, потому что в этот момент ему всегда хотелось выпить стаканчик чего-нибудь покрепче, назло своей жене Аните, проживающей по улице Персидской, семь.

— Посмотрим, что у меня получится, — сказала Агата.

— Посмотрим, — сказал Привожу-Хлеб.

Агата взяла комочек глины и начала его мять, и катать, и похлопывать, и поглядывать, что получается. Первые сорок минут ничего не получалось, а на сорок первой минуте стало ясно, что получается птица. На сорок второй — появился клюв, а на сорок четвёртой — хвост.

Сомнений не было: родился птенец.

— Если вы не возражаете, — сказала Агата, — мы назовём его Евгением. Можно, если хотите, покрасить его в голубой цвет.

— Можно, — охотно согласился Привожу-Хлеб, которому уже целых сорок четыре минуты было Всё Равно.

И Евгения выкрасили в голубой цвет.

Клюв, правда, сделали жёлтым, глаза — чёрными, а по бокам провели несколько неровных зелёных полосок, похожих на перья. Евгений, если на него поглядеть спереди, был несколько толстоват и похож на шарик, но, если поглядеть сбоку, он казался улыбающимся и весёлым.

— Здравствуй, — сказал он Агате на птичьем языке и осторожно спрыгнул с Огромной Белой Горячей Печи.

— Если хотите, я вам подарю моего Евгения, — сказала Агата Привожу-Хлебу.

— Хочу, — ответил Привожу-Хлеб и соврал, потому что в этот момент он хотел только одного: чтобы его не отругала жена Анита, проживающая по улице Персидской, семь. Кроме того, он боялся, что Анита к тому же и обзовёт его как-нибудь. — Боюсь, — сказал Привожу-Хлеб, садясь на велосипед, — ох, боюсь, что Анита меня отругает, когда увидит эту пичугу. Скажет, что я не умею зарабатывать деньги. «Вместо хлеба, — скажет она, — ты привёз глиняную птицу. На что мы купим теперь машину для мытья посуды, о которой я мечтаю со дня нашей свадьбы? А?»

— Так ведь Евгений не простая птица! — возразила Агата. — У него же есть сердце! — добавила она и подарила Евгению вполне пригодный сердечник от довоенного утюга. — Вот! Это будет его личное сердце. Если хочешь, Евгений, бери его насовсем.