А Бублик знай себе, смородинку наяривает и урчит про себя от удовольствия. На дворе метель, ветры ночные завывают, бельё от мороза колом на веревках висит, а нам весело, мы Бублика слушаем. Шебуршит едок наш в сенях, позвякивает чем–то или напевает тихонько, или ворчит себе под нос, а сам спать пристраивается. Занятно ребятишкам в избе, лежат, под одеялами крутятся, всё не угомонятся, пока Бублик совсем не затихнет.

Всего тяжелее Бублику приходилось весной, когда запасы свежемороженой ягоды подходили к концу. Но мы все, как могли, помогали бедолаге. Он, простая душа, редко от чего отказывался. Порой и старое забродившее смородиновое варенье в ход шло. Животом мучился от него, морщился, но что поделаешь на безрыбье–то… Чай смородиновый любил без устали. Особенно тот, который уже подостыл маленько. От самого Бублика часто исходил тонкий смородиновый аромат. Как говорится: что ем, тем и пахну, что пью, то и источаю.

И вот однажды в нашей округе появился новый человек. Откуда он появился и какого роду–племени — вроде как и рассказывал между делом, но в том–то и закавыка, что мы после всего случившегося теперь даже имени его — пыжимся, дуемся, да так и не припомним. Вроде говорил, вроде слышали, но всё как–то вскользь прошло. Друзей у него никаких не было, но и не мешал он вроде никому. А народ у нас добродушный, в охотку доверчивый, пожалели одинокого, дом помогли отстроить. Хоть и не дворец, конечно, но изба получилась справная, с печкой, с подполом, ну, и, само собой, с сенями.

Как явилась опять зима, так и пошел Бублик сызнова по нашим сеням ночевать, а нового жителя вроде как тоже мимоходом обижать нельзя. Тот ажно три ведра свежей смородины заготовил, соседи беспечные, дай Бог им здоровья, сами ему про то подсказали. К тому же Бублик по природе своей тоже ведь никого никогда не обижал, ко всем подряд ходил. А тут ещё нате — не каких–то одно–два, нет же, целых три ведра за постой предлагают!

Прошел день. Потом второй, неделя миновала, загостился что–то Бублик у приветливого хозяина. Через две недели терпенье у нас кончилось. Собрались мы всем обществом и пошли в новую избу нашего Бублика попроведать. Стучимся в дом, никто нам двери не отворяет. Внутрь заходим — никого! Одни только сквозняки гуляют по избе. Пропал пришлый человек вместе с Бубликом. Что случилось, украл ли он его, погубил ли — никто не знает. Вот мы думаем, что жадность человека одолела, что захотел он единовластно бубликовыми чудесами пользоваться. Заманил того, заневолил и сбежал с ним за тридевять земель. А, может, и не так всё было. Кто ж теперь скажет?

Как не стало Бублика, так и смородина в наших краях хиреть начала. Вся — где повысохла, где повымерзла, где сгнила на корню. Будто мор на неё напал. И не слышно теперь крепкого смородинового запаха в нашей стороне. Многие до сих пор Бублика вспоминают. Не зверь он был и не человек, вечно лопотал что–то губами своими смешными. Не всякий его всерьёз воспринимал. Но как не стало его, как смородиновый аромат повыветрился — у многих в сердце защемило. И сейчас щемит. Будто и не ягоды смородины, а родины нашей меньше стало на земле.…

Всякий раз, как проходит кто–то из наших мимо чахлых кустиков, торчащих вдоль дороги, так нет–нет, да и поклонится, позовёт как раньше: «Бу–ублик! Фюить, фюить, фюить! Миленький! Возвращайся!»

Жил–был бычок — белый бочок.

А другой бочок у него был чёрный. Так он и жил: одна половинка белая, другая нет. И вот идёт бычок — белый бочок, идёт себе, качается, вздыхает на ходу, думает, как обычно, что

сейчас досочка закончится, а тут навстречу ему — другой бычок.

Нет, он такой же в точности, только бочок у него черный… Так его и зовут — черный бочок! Белый — у него тоже есть. Только с другой стороны.

Повстречались бычки и не могут разойтись. Надо, чтобы кто–нибудь первым дорогу уступил. А кто первым начнёт? Бычки добрые, оба хотят быть первыми. Ну, как тут уступишь?

Кто–то должен отойти в сторону. Тогда можно будет пройти по доске вперёд, до конца, там развернуться и в обратную сторону по доске пройти. Тогда дорога освободится, и другой бычок сможет по ней свободно перейти и сказать «спасибо» уступившему за его доброе сердце.

Иначе никак ничего не получится. Думали, думали бычки: а в сторону–то отойти невозможно: там доски нет. Там вообще ничего нет. Художник не нарисовал ничего — вот ничего и нет. Бычки–то нарисованные были.

Стали они художника звать. Звали, звали, а он не откликается. Ушел куда–то. А как его по имени зовут — никто не знает. Может, он и слышит, как бычки ревут «художник! ху–дож- ни–и–ик!», только откуда ему знать: какого им художника надо? Он, и, правда, бычков услышал, но отчего–то решил, что они балуются. И вообще, ему было не до бычков, потому что на другой его картине в это время шёл дождь и портил всё настроение в доме. С этим надо было что–то делать. И вдруг в окне появилось солнышко. Художник как его увидел — тут же обрадовался. Он сразу понял: чего именно не хватало в картине с дождиком — солнца!

А там, где есть солнце и дождик, непременно появляется радуга. Художник был настоящий, поэтому он начал рисовать радугу везде. Он её и для бычков нарисовал вместе с солнышком и дождём.

А если есть солнце, дождь и радуга, то обязательно очень скоро повсюду вырастает трава. Оба бычка спокойно слезли с доски на свежую сочную траву и сразу же стали дружно пастись.

Художник улыбался, глядя на них, и думал: «Спасибо тебе, солнышко! Спасибо, родное!»

Жили–были две лисички–сестрички. И был у них братик — зайчик–побегайчик. Жили они — где хотели: и в дремучем лесу, и на солнечной полянке. Где появятся — там и живут.

Вот как–то раз набегались они, напрыгались, только сели кашу кушать, как приходит к ним волчок–серый бочок и говорит: «Мне из города звонила сейчас мама Красной Шапочки, обещала завтра отправить с дочкой гостинцев для бабушки — целую корзинку свежих пирожков с капустой, конфет шоколадных и варенья малинового, даже два лимона к чаю!»

Обрадовались лисички–сестрички, зайчик–побегайчик ушами трясёт от удовольствия, волчок улыбается. Бабушки всегда зверюшек гостинцами угощают, особенно те бабушки, которые живут в лесу.

Наступило утро. Торопится Красная Шапочка, спешит, а из корзинки такие приятные запахи доносятся, такие вкусности в ней лежат! М–м–м-м…

Не выдержала девочка, села на пенёк, съела пирожок. Мяконький, тепленький. Потом конфетку достала. Съела и конфетку, банку с малиновым вареньем открыла и варенье тоже съела. Только лимоны не стала кушать. Ела она, ела и объелась. Остались в корзинке одни лимоны, а под ними пирожок спрятался. Последний. Что теперь бабушке–то сказать?

И тут как раз зверушки к девочке подошли. Как увидели они, что гостинцев больше нет, так сразу и расстроились, а зайка и вовсе расплакался. От стыда Красная Шапочка совсем красной сделалась. Сидит на пенечке и молчит. Ну, что теперь делать?

«Возьмите,» — говорит Красная Шапочка, — «мой последний пирожок и съешьте его. Мне теперь всё равно, а вам хоть что–то достанется.»

Но пирожок–то совсем один, а зверушек много. Как быть? Кто подскажет?

И вспомнила Красная Шапочка, что в городе у неё есть один настоящий друг, позвонила ему на сотовый, в лес позвала. И вот вдали ветер зашумел, а потом рядом уже земля затряслась, и появилась перед всеми огромная–преогромная добрая–предобрая лохматая–прелохматая собака Барабака.

Посмотрела собака Барабака на пирожок, всё поняла и говорит: «Его есть нельзя. Он волшебный. Только очень уж одинокий. Пирожку подружка нужна.»

«Где ж её взять–то в лесу?» — вздохнули лисички–сестрички. «Как — где? Испечь!» — ответила Барабака. «Так мы же не умеем! Мы только есть их можем!» — заныл волчок–серый бочок, а зайка и вовсе в кусты спрятался. «Это вы не умеете, а бабушка очень даже умеет. Она и научит нас, как пирожки стряпать. Надо только попросить!» — заявила волшебная собака.

Ребята тут же обрадовались и гурьбой побежали к бабушке. Красная Шапочка ей всё честно про себя рассказала и попросила прощения. А потом они вместе стряпали пирожки. Волчок воду носил, лисички тесто месили, зайчик капустой занимался, а бабушка с внучкой пирожки пекли. Вскоре у одинокого пирожка появилось много новых друзей. И он уже не был последним.

Здравствуй, дружок!

Я расскажу тебе удивительные вещи, которые удивят тебя удивительным образом потому, что они поразят твоё воображение.

Жил–был людоед, который питался человеческими жертвами потому, что он ел настоящих людей из плоти и крови. А ещё был охотник, который стрелял дичь рукою своей при помощи меткости необыкновенной для нормальных людей, которые никогда не охотятся потому, что не умеют этого делать, а занимаются другими заботами.