«В цирке?» — переспросил длинноухий и горько вздохнул: «Ну, что ж… В цирке, так в цирке. Веди меня, дедушка кабан, куда знаешь, хоть в цирк. Мне теперь уже всё равно». И пошли они в цирк. Кабан билеты продавал, а заяц выступал с уникальной концертной программой: «Единственный в мире ПЛАЧУЩИЙ ЗАЯЦ!!!!» Его даже по телевизору показали в рекламном ролике похоронного бюро «Волк и сыновья». Он там так хорошо сыграл роль зайца скорбящего на поминках, что всем зверушкам запомнился.

Незаметно к длинноухому подкралась настоящая слава. Его начали узнавать на улицах, а заячьи портреты на больших ярких афишах красовались по всему городу. Посмотреть на плачущего зайца приезжали даже такие диковинные зверьки из далёких краёв, о которых у нас раньше никто и не слыхивал. Только один кабан, всякий раз пересчитывая выручку от концерта, угрюмо ворчал, мол, что–то сегодня горючих слёзок было маловастенько. Заяц из–за этого очень переживал и волновался, он так нервничал, что и впрямь стал заметно меньше плакать. И чем больше он старался, тем хуже у него получалось. Однажды, он, как бы между прочим, вдруг попросил сороку тайно принести ему луковицу. Та ужасно удивилась: ну, ладно бы её просили морковку принести или капусту, пусть даже целый кочан — для такого артиста не жалко. Но лук–то, горький противный лук зачем ему понадобился? И заподозрили в лесу неладное, поскольку сорокам только доверься — тут же любой секрет разболтают. Приволокли медвежата для своего знаменитого земляка целый куль репчатого лука, а сами в соседней комнате спрятались, чтобы подглядеть для чего это он зайцу нужен. Заходит ушастый тихонько, озирается, в лапах кухонный нож держит. Убедился он, что рядом никого нет и — давай лук ножом кромсать, а сам смотрит на это и плачет, потому что лук кусается, глаза щиплет. Накопил он в глазках слёзок целую кучу, по щекам их размазал и побежал на сцену — выступать.

«Караул! Обманывают! Слёзы ненастоящие!» — закричала сорока, которая тоже всё это видела, потому что пряталась за форточкой. Испугался заяц и побежал неведомо куда сломя голову. Тут в цирке начался настоящий переполох: звери ревут, мычат, лают, гиена хохочет противным голосом, слон трубит!

Бежал горе–плакальщик через весь город до самого леса, бежал–бежал пока не шмякнулся лбом об кедр, да так, что дерево зазвенело. Чуть было совсем голову не потерял. Увидела его белочка, подскочила, помочь хотела. А он вдруг посмотрел на неё и… засмеялся. «Ты что?» — удивилась белка. А заяц хохочет, остановится не может… С той поры плачущим его никто не видел. Зато смеющегося зайца все знают. Ему теперь многого–то и не надо: палец покажи — уже и готов: хохочет на всю округу. Анекдотов знает — целую кучу. Придет в гости — любого развеселит. Вот какой весёлый стал да смешливый. Интересно, к чему бы это, а? Или дерево было такое волшебное? Или что?

«И что ты всё ходишь за нами, Носатая Тварь?» — слышит она отовсюду, и снова растерянно шмыгает, хлюпает и сопит в ответ… Ну, почему её все так называют? Нет у неё никакого особого носа: не длинный, не короткий, аккуратный такой, очень даже миленький. Честное слово.

«Ой! Память — не радость! Опять что–то забыл!» — едва завидев её, восклицает первый встречный–поперечный, — «Ой, как же я тороплюсь! Я бы с тобой поговорил, да всё некогда, понимаешь! Некогда! В другой раз, ладно?.. Пока–пока, Тварь Носатая!» И встречный тут же стремительно исчезает куда–нибудь подальше от неё, смешно и быстро размахивая ластами или даже закрывая лапками перекошенное лицо.

Никто не хочет поговорить с Носатой Тварью. Даже её единственный друг Пересвист на поверку оказался всего лишь приятелем. Нет, даже просто знакомым. Он ведь сам так сказал однажды, когда все зверушки собрались на большой зверский праздник, и какой–то пришлый хорёк вдруг неожиданно закричал: «Вот это да! Глядите–ка, с кем это Носатая Тварь пришла?! Что это за женишок рядом с ней?! Ха–ха–ха! Вот умора! Ай, да парочка!» Пересвист, помнится, сразу густо покраснел, быстро отпустил руку Носатой Твари и даже отошёл от неё тихонечко в сторону. Но хорёк всё равно не унимался.

И тогда её друг, её лучший единственный друг Пересвист, опустив голову и глядя куда–то себе под ноги, громко сказал: «Никакой я ей не женишок, я это… я вообще просто знакомый, она меня случайно увидела и притащила сюда! Сами с ней разбирайтесь, а я пошёл. Меня дома гости ждут!»

Конечно, это было неправдой, потому что никакие гости ни в каком доме Пересвиста не ждали, а сходить вместе на зверский праздник они с Носатой Тварью договаривались ещё две недели назад. Причем, это он её и приглашал–то…

А ведь она такая приветливая. И поговорить любит — хлебом не корми: как завидит, что зверушки разговаривают или собираются куда–то, или даже уже идут, так сразу туда торопится, издали ещё во всю глотку радостно шепелявит: ««Пфивет! Пфивет!!.. Уф, нафилу ваф довнава! Ну, вдвафтвуйте! Лафкавылайте пофколее: фто у вас ноленьково–та, а? Куда это вы совлавись, а? Я с фами! Мофна? Нефзя? А пафему?» И шкворчит, и шкворчит, радостная такая. А уж любопытная — просто сил никаких нет до чего любопытная! И то ей расскажи, и это, и даже то, что её совсем уж никак не касается, и даже то, что обычно и говорить–то стесняются. А ей надо. Ну, всё–всё чтобы ей выложили, прямо, как на блюдечке. И сама обо всех всем с удовольствием расскажет. Всем посочувствует. Каждому доложится.

Медведь ей как–то проговорился, что на пасеку собирается. Так об этом все пчёлы на неделю раньше узнали. А уж как пасечник рад был, вы не представляете: всех соседей в округе собрал на встречу и сам ружьё приготовил для гостя дорогого. Насилу Миша оттуда выбрался, хоть и в драной шкуре, но всё ж таки живым. Почти год потом на мёд без ужаса смотреть не мог.

Бурундучкам тоже досталось от неё однажды, когда они ей про свои зимние запасы похвастали да кладовки свои спроста показали. Уж кто к ним на следующую ночь наведался неведомо, только до весны всё бурундучье семейство осталось без единого кедрового орешка. Спасибо белкам–соседкам: не дали бурундучкам с голоду помереть, дожили они до тепла кое–как.

В общем, хлебнул звериный народ лиха с Носатой Тварью. А она так до сих пор и не поймёт: нос–то её причём здесь? Он–то в чём провинился, бедненький? Может, из вас кто–нибудь ей подскажет? Да, вот она и сама уже к вам спешит. Видите? Ну–ка, выкладывайте ей скорее все свои тайны. Всё–всё до капельки. Не хотите? А почему? Стойте, что это вы заторопились куда–то, а?

«Эх, ты — ослиха!» — сказала ясноглазая лань, — «Ну, ладно бы, ты была пронырливой козой. Та нигде своего не упустит. Ладно бы, ты была ланью, как я: мною все восхищаются и многое прощают за мою красоту. Но ты–то как? Тебя–то зачем в лес занесло? Ты хоть знаешь: куда ты попала?» Лань, озираясь, перешла на шепот: «Тут же кругом — звери! Ты представляешь, что тут с тобой могут сделать?»

Ослиха, не поднимая головы, продолжала жевать траву. «Нет, ты действительно чего–то не понимаешь!» — не унималась раздраженная лань. «Ладно бы, ты была какой–нибудь овцой. Ту куда пошлют, туда и пойдёт. На то и овца. Но ты же — ослиха! Понимаешь? Ты — животное необычное! Не простая ослица, а ослиха настоящая! Редчайший случай. Ты должна понимать, что в лесу тебе нет места!» Ослиха подняла голову, взглянула на лань большими печальными глазами и… снова потянулась за сочной травой.

Нервы у лани не выдержали. Она сердито взбрыкнула копытцами, скорчила рожицу и убежала.

К вечеру возле ослихи появилась овца и пристроилась рядом щипать траву. Правда, овца делала это как–то жадно и неряшливо, а не так спокойно и размеренно, как это умеют делать настоящие ослихи.

Ослиха едва заметно пододвигала овцу к самым сочным местам, а сама чуть отступала в сторону. Овца ела, ела и ела. И ослиха всё чаще стала приглядываться к ней, даже иногда переставала жевать из–за этого.

Стемнело. Неподалёку раздался глубокий затяжной вой. «Звери!» — вспомнила ослиха предсказание лани. «Что же теперь будет?» — подумала она и замерла в ожидании. Овца продолжала есть. Внезапно зашевелились кусты, и оттуда выпрыгнуло серое лесное хвостатое чудовище. Оно схватило овцу и поволокло её. Овца блеяла, не понимая, что с ней и куда её оттаскивают от такой сочной травы. Чудовище и овца исчезли в кустах.

Ослиха поняла, что она больше не увидит овечку, и ей стало неуютно в темном лесу. Тогда она закричала протяжно и громко. И свет восходящей луны забрезжил на горизонте. Ослиха направилась к свету. Луна поднималась над вершинами деревьев и ласково протягивала ей свои нежные лучи. Ослиха оглянулась напоследок, вздохнула и побежала прямо по лунным лучам всё дальше и дальше, выше и выше, пока не растворилась полностью в лунном сиянии.