Если вы думаете, что Питер Пэн был единственным ребенком, который хотел убежать, то это говорит лишь о том, что вы совсем забыли первые дни вашей жизни. Дэвид, например, впервые услышав историю о Питере Пэне, стал меня уверять, что он никогда не пытался убежать. Когда же я попросил его поднапрячь свою память, сжав кулаками виски, и он сдавил голову крепко, а потом еще крепче, то вспомнил свое младенческое желание вернуться в кроны деревьев. За этим воспоминанием пришли и другие: как он лежал в кроватке, собираясь улизнуть, лишь только его мама заснет, или как однажды она поймала его у самого дымохода. Все дети могли бы вспомнить что-нибудь похожее, если бы только покрепче прижали кулаки к вискам, ведь прежде чем стать людьми, они были птицами. Поэтому неудивительно, что первые недели они немного диковаты н у них чешутся лопатки, где еще недавно были крылья. Так говорит Дэвид.

Теперь мне следует сказать о том, как создавалась эта история. Сначала я рассказывал ее Дэвиду, потом он рассказывал мне (причем мы договорились, что его история не будет повторять мою), потом снова я, на этот раз с его добавлениями, и так далее. Сейчас уже невозможно определить, чья же она на самом деле — его или моя. В этой истории о Питере Пэне само повествование и большая часть назидательных отступлений — мои, хотя и не все, ведь ребенок тоже может быть настоящим моралистом, зато все интересные факты об обычаях и привычках младенцев, находящихся еще в облике птиц, — в основном воспоминания Дэвида, которые пришли к нему, когда он поднапрягся и крепко сжал виски кулаками.

Итак, Питер Пэн убежал через окно, на котором не было решетки. Стоя на карнизе, он увидел вдалеке верхушки деревьев — это, конечно же, был Кенсингтонский Сад, — а увидев их, совершенно забыл, что теперь он — младенец в ночной сорочке, и полетел прямо туда над крышами домов. Просто поразительно, что ему удалось лететь без крыльев, но лопатки сильно зудели, и возможно… возможно, мы все смогли бы взлететь, если бы мы также не сомневались в своей способности к этому, как не сомневался в тот вечер храбрый Питер.

Он весело опустился на траву неподалеку от озера Серпентин и прежде всего лег на спину и стал болтать ногами в воздухе. Он совсем забыл, что уже успел стать человеком, и считал себя настоящей птицей, то есть таким, каким он был еще неделю назад, и когда ему не удалось поймать мошку, он не мог понять, что неудача постигла его потому, что он пытался схватить мошку рукой, чего настоящая птица не делает. Однако он понял, что, должно быть, наступил Запретный Час, поскольку кругом было множество фей. Впрочем, они были слишком заняты, чтобы обращать на него внимание. Феи готовили еду, носили воду, доили коров и занимались прочими подобными делами. При виде ведер с водой Питера охватила жажда, и он полетел к Круглому Пруду попить. Он наклонился и окунул в воду клюв, вернее то, что, по его мнению, было клювом. На самом же деле он опустил в воду свой нос, поэтому неудивительно, что напиться ему не удалось и жажда не утихла. Потом он попробовал попить из лужи, но только шлепнулся в нее. Когда настоящая птица шлепается в воду, она расправляет крылышки и чистит их клювом, но Питер никак не мог вспомнить, что же именно полагается сделать, и с недовольным видом отправился спать на ветку бука, который растет около Тропы Малышей.

Поначалу Питеру было нелегко держать равновесие на ветке, но постепенно он вспомнил, как это делается, и заснул. Проснулся он задолго до рассвета, дрожа от холода и повторяя про себя: «Что-то мне не припомнить такой холодной ночи». Ему, конечно, приходилось бывать на улице и в более холодную погоду, но тогда он был птицей, а ведь всем известно, что, если птице ночь кажется теплой, для малыша в одной ночной сорочке она достаточно холодна.

К тому же Питера стало беспокоить какое-то непонятное ощущение, будто ему заложило всю голову. Он услышал громкие звуки и стал вертеть головой, прислушиваясь. На самом деле это было его собственное сопение. Ему чего-то очень хотелось, но он никак не мог понять, чего именно. А хотелось ему, чтобы мама высморкала его нос, однако это не пришло ему в голову. И Питер решил обратиться к феям, чтобы те ему объяснили, что с ним происходит. Говорят, они многое знают.

Как раз в это время по Тропе Малышей, обняв друг дружку за талию, прогуливались две феи, и Питер спрыгнул с дерева, чтобы обратиться к ним. У фей бывают свои ссоры с птицами, но на вежливый вопрос они обычно отвечают вежливо, и поэтому Питер очень разозлился, когда при его появлении они пустились наутек. Еще одна фея, которая, развалившись на скамейке, изучала оброненную человеком почтовую марку, вскочила, услышав голос Питера, и в испуге спряталась за тюльпаном.

К немалому смущению Питера, он обнаружил, что все феи от него убегают. Несколько эльфов-дровосеков, которые спиливали гриб-поганку, удрали, побросав все инструменты. Молочница перевернула бидон и спряталась в нем. Вскоре весь Сад был в панике. Феи толпами носились взад-вперед по дорожкам, спрашивая друг друга, кто же из них испугался; огни в домах были потушены, двери забаррикадированы, а со стороны дворца Королевы Маб доносилась барабанная дробь, возвещавшая о выступлении королевской гвардии. По Большой Аллее двигался отряд улан, вооруженных листьями остролиста, которыми они кололи врагов. Со всех сторон Питер слышал крики маленького народца, что в Саду после Запретного Часа остался человек, но ему ни на секунду не приходило в голову, что это говорят о нем. Ему все сильней закладывало уши и нос, и все сильней томило желание узнать, что же именно ему хочется сделать, но напрасно он пытался получить у фей ответ на столь важный для него вопрос — эти робкие создания убегали от него прочь, и даже уланы, к которым он хотел подойти у Спуска, быстро свернули на боковую аллею, притворившись, что видят его там. Потеряв надежду поговорить с феями, Питер решил обратиться к птицам, но вдруг вспомнил, что, когда он опустился на ветку бука, все птицы, сидевшие на дереве, улетели. Тогда это его не взволновало, сейчас же он ясно понял, что это значило. Все живые существа сторонились его! Бедный Питер Пэн! Он опустился на землю и заплакал, но даже сейчас не подумал, что для птицы он сидит абсолютно неправильно. Впрочем, для него это было только к счастью, ведь иначе он навсегда потерял бы веру в то, что он способен летать, а стоит хоть раз потерять эту веру, и вы никогда больше не сможете полететь. Причина того, что птицы могут летать, а мы — нет, очень проста: птицы верят, что они могут, и вера дает им крылья.

До острова на озере Серпентин можно добраться только по воздуху, потому что лодкам людей запрещено там приставать, и, кроме того, вокруг всего острова из воды торчат шесты, на которых днем и ночью сидят птицы-часовые. Именно к этому острову и полетел Питер, чтобы поведать о своих горестях старому ворону Соломону. Опустившись на остров, Питер почувствовал облегчение и приободрился оттого, что наконец-то вернулся домой, — так называют птицы свой остров. Все его обитатели, включая часовых, спали. Не спал один Соломон, который сидел, широко раскрыв один глаз. Он спокойно выслушал рассказ о злоключениях Питера и объяснил их причину.

— Посмотри на свою ночную сорочку, если не веришь, — сказал Соломон. Питер долго рассматривал свою одежду, потом взглянул на спящих птиц: на них ничего не было. — А какие пальцы у тебя на ногах: большие (как у птиц) или маленькие? — с некоторой жестокостью спросил Соломон, и Питер с ужасом увидел, что пальцы у него совсем крошечные. Потрясение было настолько велико, что даже насморк у него прошел. — Распуши перья, — продолжал беспощадный ворон, и Питер стал изо всех сил стараться распушить перья, но не мог — ведь перьев у него не было. Весь дрожа, он встал на ноги, и впервые с тех пор, как стоял на карнизе, подумал об одной женщине, которая когда-то очень его любила.

— Пожалуй, я вернусь к маме, — неуверенно сказал он.

— Счастливого пути, — сказал старый ворон, как-то странно посмотрев на Питера.

Питер колебался.

— Чего же ты ждешь? — вежливо спросил Соломон.

— Но ведь я еще могу, — хриплым голосом спросил Питер, — еще могу летать?

Дело в том, что он потерял веру.

— Бедняга, — пожалел его ворон, который в глубине души вовсе не был жесток. — Ты до конца жизни не будешь ни тем, ни другим, ни птицей, ни человеком, и никогда больше не поднимешься в воздух, даже в самые ветреные дни. Ты будешь жить всегда здесь, на острове.

— И не смогу бывать даже в Кенсингтонском Саду? — грустно спросил Питер.

— А как ты собираешься туда добраться? — поинтересовался Соломон. Он, однако, отнесся к Питеру с большой добротой и пообещал обучить его всем птичьим повадкам, насколько Питер со своим неуклюжим телом сможет их перенять.

— Так я не буду обычным человеком? — спросил Питер.