– Инкогнито? – спросил я.

– Ну, не то, чтобы инкогнито, – замялся шеф, – но не следует упирать на чрезвычайность, на особую важность, на спецполномочия… хотя это все у тебя будет, – он внимательно посмотрел на меня, похлопывая ладонью по столу. – Не надо, как говорится, гнать волну: кричать, требовать, грозить полным разносом. Словом, поменьше шума. Больше ходи и смотри. Запоминай. Потом отчитаешься, что увидел и встретил. Спокойней себя веди, спокойней.

Я пожал плечами. Я никогда особенно и не волновался.

Шеф понял мое пожимание плечами по-своему и сказал:

– Я это к чему? Ты человек молодой, горячий. Получив такие полномочия, можно кто знает чего натворить. Наконец, просто загордиться, нос задрать. Появится желание всех построить, потребовать справки, рапорта… Понимаешь? А этого – не нужно… Пока не нужно, – подчеркнул он. – Но… я на тебя надеюсь, – произнес он сакраментальную фразу.

Я кивнул.

– Кому-нибудь представляться надо? – деловито спросил я.

– Пока нет. Как народ подъедет, вместе соберетесь, а уж тогда… К тому времени у тебя уже будет собственное мнение о происходящих там событиях и, надеюсь, появится понимание относительно того, кого куда привлекать, к кому обращаться и что делать. А пока вот тебе шарик, – и он вытащил из недр своего письменного стола – ходили слухи, что они богаче, чем недра Голконды, но он достал оттуда всего-навсего небольшой медный шарик, тускло блеснувший своей затертой поверхностью. – Куда он покатится, туда и ты иди. Но, в принципе, маршрута можно строго не придерживаться. Главное – больше увидеть.

– Ага… – я взял шарик и повертел его в руках. – Что ж, это проще.

Но что проще? инспектировать сказки? А я их помню?

От сказок у меня осталось что-то смутное: в основном то, что мне читали в детстве. И то потому, что эти сказки у всех на слуху: "Колобок" да "Курочка Ряба". Да, еще "Теремок": кто-кто в теремочке живет? Что же до остальных сказок, так они для меня – темный лес.

И в институте относился к сказкам как к чему-то несерьезному. А работать пришлось именно со сказками, как нарочно: после окончания института не поехал я по распределению, а устроился, где пристроился – в Конторе. Сначала трудновато было, пока отчетность освоил, потом привык, поднабрался опыта – да и работаю себе. Начальство ценит, коллеги уважают, ну а что не совсем по специальности, так сказки – они и в Африке сказки.

Правда, недавно у нас вакансия в отделе анекдотов открылась – я и перешел туда. Вроде как по специальности теперь работаю. Но поскольку столько времени со сказками возжался, стал считаться я в нашей Конторе специалистом широкого профиля, и оказался на хорошем счету. Ну, в области кругозора, и вообще…

Но, если честно, профан профаном я по сказкам. Да и остальные в нашей конторе – тоже. Ну, может, два или три человека могут Марью-царевну от Марьи-королевны отличить, а остальные вряд ли. Я-то хоть еще мультфильмы в детстве любил смотреть, да фильмы-сказки Александра Роу, а остальные… Но мои знания да воспоминания – детали, жалкие обмылки, ошметки и огрызки, как я теперь понимаю.

А все потому, что образование мое складывалось, в основном, из полуфантастических книг, упоминающих сказки, да некоторых подобных римейкообразных фильмов типа "Новогодние приключения Маши и Вити", которые, как бы хорошо ни были исполнены, все равно являлись по отношению к сказкам чем-то вторичным – не второго сорта, но лишенными первоначальной оригинальности и новизны. Разумеется, при такой переработке исходного материала приобретается иное качество, и все же, подобно тому, как балет "Щелкунчик" хоть и является оригинальным произведением, все равно заставляет вспомнить одноименную сказку Гофмана. Другое дело, что и сам Гофман на кого-то опирался. А вот на кого? Не знаю.

Собственно, в конечном итоге все определяется степенью таланта авторов "первого" и "второго" произведения: чей талант пересилит, то произведение лучше и запомнится. Но, может, кому-нибудь захочется вернуться к первоисточнику и прочитать не описание того же балета "Щелкунчик" или либретто "Аиды", а, так сказать, основное, оригинальное произведение? Однако если продолжать искать первоисточник еще глубже, неизбежно возникает вопрос: а кто родил самую первую кошку; или же: где начало того конца, которым оканчивается начало?

Сначала я зашел в канцелярию и занес несколько мух своей знакомой лягушке. Она поселилась в стеклянном графине, стоящем на окне с незапамятных времен. Воду в нем так давно не меняли, что она чуть ли не загустела. Стекла графина позеленели изнутри, заросли нитевидными водорослями, графин обомшел снаружи.

Смотреть на него было больно еще когда он стоял нежилой, до поселения лягушки. Я постоянно думал, заходя сюда: неужели не найдется никого, кто бы захотел им заняться? То есть вымыть, почистить, сменить воду. Но смельчаков не находилось. А однажды я услышал из графина звонкое лягушачье кваканье, заинтересовался и подошел поближе. Так мы и познакомились: лягушка сразу признала меня за своего. Неужели я так похож?

Поселил ли ее сюда кто специально, или же она набрела на графин случайно, или же очутилась в нем каким-нибудь другим, возможно, что и сказочным образом, я не знал, да и ни один из работников канцелярии – тоже. Они вообще к окну никогда не подходили, все предпочитали смотреть телевизор или играть на компьютерах.

Никого новое явление в графине не заинтересовало, потому-то и рассказать мне о предыдущей судьбе лягушки никто не смог. Или не захотел.

А я стал с тех пор регулярно приносить ей мух – отчасти из жалости к живому существу, попавшему в непривычные обстоятельства, а отчасти и с тайной надеждой на то, что когда-нибудь она так-таки превратится в царевну, а вот тогда-то и припомнит все добро, которое я ей сделал. Это ведь только людям свойственно добра не помнить, а животные иногда бывают очень благодарны – вспомните хотя бы ту же золотую рыбку, или щуку. Что им мешало махнуть хвостом, да и уйти на глубину? Ничто. Разве что совесть…

По временам лягушка вылезала из воды и усаживалась на горлышко графина: оглядеться по сторонам и погреться под мягкими лучами люминесцентных ламп. Порой ей перепадало и солнышко из окна, особенно в день генеральной уборки, когда со стекол сметали паутину, а уж по совсем большим праздникам – и протирали. Но мыть окна никогда не мыли – во всяком случае, на моей памяти подобного не было. Поэтому иногда я жалел, что у нас нет отдела азбук или букварей с их сакраментальной фразой: "Мама мыла раму…" Да и то неизвестно, как бы ее поняли, а то раму бы вымыли, а стекла – нет. Есть ведь такой анекдот: дал директор ученику задание окна выкрасить, а он стекла выкрасил, и спрашивает: рамы тоже красить? Каждый понимает по мере своего разумения. Или из желания понять.

Правда, один луч света падал на графин постоянно. Тоненький-тоненький, прямо как лазерный. Он падал из единственного протертого на стекле пятнышка. Его проделала муха, невесть как и когда залетевшая в канцелярию. Она не сдохла, как все нормальные мухи, в неподходящих условиях, а приспособилась и выжила, всем на удивление. Все свободное время – когда не кормилась и не спала, – она билась и билась в окно, причем всегда в одно и то же место, будто намереваясь в конце концов протереть стекло насквозь и вылететь наружу.

Пока, однако, дыры она не пробила, зато пыль со стекла смахивала регулярно, и тем счастливила лягушку. А сама, устав и выбившись из сил, сидела возле светового пятна, тоскливыми фасеточными глазами рассматривая свободный мир за окном.

Но, может, муха специально хотела порадовать лягушку, для того и старалась? Так сказать, из чувства противоречия: вы, мол, лягушки, нас едите, а я вот тебе такую радость устрою… Но это все разумеется, были мои домыслы, попытка одушевления фауны: на самом деле ни лягушка, ни муха сказочными не были.

Но, несомненно, муха вполне могла приходиться какой-нибудь дальней родственницей Мухе-Цокотухе, хотя документов у нее никто никогда не спрашивал.

Чаще всего лягушка просто сидела и скучала, иногда поглядывая по сторонам, надувая для разнообразия горлышко и негромко поквакивая. И тогда я всматривался: не появилась ли на ее голове золотая корона?

Вот и сегодня, покормив лягушку и посмотрев ей на голову, я машинально притронулся к своей макушке: не появилась ли случайно корона и там? Это действие навело меня на воспоминание о сегодняшнем утреннем событии и я принялся размышлять: кто бы мог подбросить сегодня утром под дверь моей квартиры пузырек с этикеткой "Средство для ращения волос"? Наверное, Нинуля. Ах, эта Нинуля! Нина-Нинуля! Все равно я на ней не женюсь, даже несмотря на пузырек, а может, именно из-за пузырька. Да и не только из-за него – замучает заботливостью: "Теплые носки надел? А платок носовой взял? А подштанники пододел?" Фу!