Халдей поднял брови. Мы с Амбиадесом отвернулись в разные стороны. Амбиадес поднялся и начал очищать свой меч от пыли. Я снова прилег головой на седло.

— Кажется, у вас разногласия? — спросил халдей.

Ему никто не ответил.

После очень тихого спора между Полом и халдеем мы оставили лошадей на Амбиадеса. Халдей собирался оставить Софоса, но Пол не позволил оставлять его одного и не согласился оставить его вместе с Амбиадесом. Было ясно, что отношения Софоса с его кумиром перешли из плохих в худшие.

Таким образом мы с халдеем направились в путь через антиутопию пешком в компании Софоса и Пола. Я был более чем рад распрощаться с Амбиадесом хоть на некоторое время. Мы весь день шли вслед за халдеем, который уверенно вел нас по карте и компасу. Здесь не было видно следов ни одного живого существа, и мы выискивали дорогу между растрескавшихся плит пористого черного камня. Пить приходилось теплую воду из фляжек. На поверхность антиутопии не выбивалось ни одного родника, но под землей вода, вероятно, была, потому что в глубоких бороздах росли кустики травы и пучки чахлого кустарника. Но сейчас они все высохли и колючками цеплялись за нашу одежду, когда мы проходили мимо. Острые обломки горной породы рвали ткань и оставляли глубокие царапины на коже сапог.

Халдей объяснил Софосу, что потоки воды, текущие по лаве могли бы размыть ее и превратить в плодородную почву, но эти земли находятся выше Елеонского моря, и здесь течет только одна река под названием Арактус.

— Арактус прорезал себе глубокий каньон и не вызывает эрозии почвы за его пределами. В нижней части течения он изливается на равнину и сбрасывает собранные в горах минералы. Та земля является лучшими сельскохозяйственными угодьями во всей Аттолии.

— А что происходит с Елеонским морем? — спросил Софос.

— Это водораздел для зимних дождей, выпадающих над антиутопией. Когда дожди прекращаются, большая часть ручьев пересыхает и земля не рождает ни зерна, ни овощей. Вот почему вся эта область была засажена оливами, а потом почти заброшена.

Посреди антиутопии я снова почувствовал себя неуютно. Вероятно, давало себя знать мое воспитание и профессия, потому что мне явно было не по себе на открытом пространстве под бескрайним синим небом. Конечно, горы справа стали круче и неприступнее, но они скорее закрывали мне обзор, чем давали возможность спрятаться. Мне было гораздо уютнее под зеленым кровом Елеонского моря.

К вечеру мы вышли на берег Арактуса и пошли вверх по течению в сторону гор. Я пытался игнорировать навязчивое ощущение чужого присутствия у меня за спиной. По берегам реки росли кусты и даже редкие деревья, и пласты застывшей лавы здесь не казались такими унылыми, как на равнине, но река становилась глубокой и бурной в местах сужения русла, где она крутилась в водовороте белой пены и билась о каменные стены своего ложа.

Иногда мы шли краем пропасти, по дну которой бежала вода, иногда пропасть становилась шире и мельче, и мы шли по полосе черного песка вдоль речного потока.

Когда солнце уже садилось, мы сделали большой крюк и вышли к водопаду в два или три моих роста высотой. С противоположной стороны реку ограничивала почти отвесная каменная стена, прошитая красными и черными прожилками. С нашей стороны берег был почти плоским, плита застывшей лавы широкой ступенью спускалась к воде, а за спиной поднимался пологий склон, который отделял антиутопию от оливкового моря.

Халдей остановился.

— Вот оно, — сказал он.

— Что? — спросил я.

— Место, где ты сможешь заслужить свою славу.

Я оглядел пустынные скалы, реку и песок под ногами. Насколько я мог видеть, красть здесь было совершенно нечего.

— Нам придется подождать до полуночи, — сказал халдей. — Так что есть время поужинать.

Пол распаковал мешки и приготовил на костре ужин. Им с Софосом потребовалось некоторое время, чтобы собрать достаточное количество топлива, но им это удалось. Я не помогал. Выкопав в песке удобную ямку, я лежал в ней, давая отдохнуть мышцам, разминал пальцы и крутил запястья, проверяя, как они работают после веревок Амбиадеса. Я думал, не ошибся ли халдей, заведя нас в эту глушь посреди пустоты, но решил ни о чем не спрашивать. Все занимались своими делами молча.

Пока Пол возился у костра, я задремал. Сон, который я видел предыдущей ночью, вернулся снова. Я поднимался в маленькую комнату с мраморными стенами. Окон в ней не было, но лунный свет откуда-то падал на белые волосы и платье женщины, ожидавшей меня там. Она была одета в старинный пеплум, который мелкими складками стекал на ее сандалии, как у одной из статуй, стоящих около древнего алтаря. Когда я вошел внутрь, она кивнула, словно давно ожидала меня, словно я даже опоздал немного. У меня возникло чувство, что я должен, но не могу ее узнать.

— Кто привел тебя сюда? — спросила она.

— Я пришел сам.

— Ты пришел, чтобы взять или отдать?

— Чтобы взять, — прошептал я пересохшими губами.

— Возьми то, что ищешь, если сможешь найти, но будь осторожен, не оскорби богов.

Она повернулась к высокой трехногой подставке, открыла лежащую на ней книгу, взяла перо и сделал запись, добавив мое имя к длинному списку и подведя под ним короткую черту.

Мгновение спустя я проснулся, ужин был готов.

Мы молча ели при лунном свете, никто не решался спросить халдея, которой единственный знал, чего мы ждем. Нарушая молчание, он наконец снизошел до того, чтобы попросить меня рассказать историю о Евгенидесе и молниях. Он хотел сравнить ее с известным ему вариантом. Я потер лоб рукой и зевнул. Настроение у меня было не совсем подходящее для старых сказок, но сидеть в мрачной тишине хотелось еще меньше. Я решил рассказать сокращенный вариант.

После рождения Евгенидиса у дровосека с женой появились новые дети. Старшего из них звали Леонидисом. Он завидовал Евгенидису, потому что тот был старше и обладал дарами богов. Если бы Гея не отдала дровосеку своего ребенка, Леонидис был бы старшим среди детей своего отца, и он никогда не забывал об этом.

За ужином Евгенидес сидел по правую руку отца, а когда в дом приходили гости, именно он подносил им первую чашу вина.

Когда Уран разрушил дом дровосека, Леонидис был уверен, что в несчастье обвинят Евгенидеса. Ведь именно он оказался причиной гнева Урана. Леопидес хотел, чтобы отец с матерью оставили Евгенидеса в лесу, но они не сделали этого. А когда Евгенидес украл молнии Урана и обрел бессмертие, зависть Леонидиса превратилась в ненависть.

Евгенидис знал о чувствах брата, и чтобы не злить его лишний раз, много путешествовал по всему миру. Тогда Леонидис садился по правую руку своего отца и предлагал вино гостям, но он все еще оставался недоволен. Поэтому когда бог Уран явился к нему в облике возницы, Леонидис готов был послушаться его.

Уран посадил Леонидиса на свою колесницу и перенес через Срединное море к дому, где жил Евгенидес. Леонидис поднялся на порог и постучал в дверь со словами:

— Вот незнакомец, который просит тебя разделить с ним чашу вина.

Евгенидес подошел к двери, увидел Леонидиса и сказал:

— Брат, ты для меня не чужой. Почему ты просишь дать тебе несколько глотков, как незнакомый странник, когда можешь владеть всем, что принадлежит мне, как мой родственник?

— Евгенидис, — сказал Леонидис, — раньше я испытывал к тебе дурные чувства, но теперь все они ушли. Я стал другим человеком, и потому прошу тебя разделить со мной трапезу и принять в своем доме, чтобы ты сам смог решить, готов ли любить меня и считать своим братом.

Евгенидес поверил ему, угостил вином и назвал своим гостем. Но Леопидес не был хорошим гостем и любящим братом. Он стал задавать Евгенидису множество вопросов о том, как он живет и сколько у него дорогих вещей. Есть ли у него серебряное зеркало? Янтарное ожерелье? Золотые браслеты? Железные котлы? И каждый раз Евгенидис отвечал, что нет, а Леонидис говорил:

— Я удивлен. Ведь ты сын богини Геи.

И Евгенидис сказал:

— Гея награждает меня своими дарами наравне с другими людьми. Вряд ли я могу попросить ее обеспечить всех людей железными котлами, чтобы и самому получить один.

— Ах, — сказал Леонидис, притворяясь огорченным, — Неужели ты не смог бы украсть? Ведь ты же украл молнии Урана, не так ли? Но нет, — сказал он, закидывая крючок, — Ты не сможешь еще раз совершить что-либо подобное.

— Могу, — ответил Евгенидес, как мышь, почуявшая запах сыра в мышеловке, — Если захочу.

— Вот как? — Удивился Леонидис.

И каждый день Леонидис закидывал новые крючки, цепляя Евгенидиса и умоляя его совершить новый замечательный подвиг.