Они набили топку углем, отчаянно работая лопатами, топка загудела, поезд подпрыгивал на стыках и качался, но все-таки преследователи постепенно догоняли их. Машинист отер вспотевший лоб ветошкой и вздохнул.

— Боюсь, ничего не получится, Тоуд, — сказал он. — Понимаешь, они налегке, без состава, и ихний паровоз лучше. Нам с тобой осталось только одно, и это наш единственный шанс, поэтому слушай внимательно, что я стану говорить. Через некоторое время мы будем проезжать туннель. По ту сторону туннеля полотно идет через густой лес. Когда мы въедем в туннель, я прибавлю скорости сколько возможно, а те наверняка притормозят, потому что будут бояться столкновения. Как только мы выскочим наружу, я нажму на все тормоза, а ты соскочишь до того, как они успеют выбраться из туннеля. Затем я опять помчусь на полной скорости, и пусть они за мной гонятся, если хотят, и сколько хотят, и докуда хотят. Будь готов прыгнуть, как только я подам знак.

Они снова набили топку углем, и поезд помчался, рыча и стуча, пока они не выскочили на свежий воздух по другую сторону туннеля и под лунным светом увидали лес по обеим сторонам полотна — густой и надежный. Машинист выпустил пар и нажал на тормоза, поезд замедлил ход почти что до скорости пешехода. Тоуд, который спустился на последнюю ступеньку, как только машинист скомандовал: «Прыгай!» — прыгнул, скатился с невысокой насыпи, пробрался в лес и спрятался в чаще.

Выглянув из укрытия, он увидел, как его поезд снова набрал скорость и скрылся из глаз. В этот момент из туннеля вырвался преследующий его паровоз, пыхтя и свистя, а его разношерстная команда продолжала неистово размахивать оружием и кричать:

— Стой! Стой! Стой!

Когда они промчались, Тоуд от души посмеялся — в первый раз после того, как он был брошен в тюрьму.

Но он быстро перестал смеяться, когда немного поразмыслил и вспомнил, что уже очень поздно, и темно, и холодно, а он находится в незнакомом лесу без денег и надежд на ужин и все еще далеко от дома и друзей. Мертвая тишина, наступившая после рычания и рокота паровоза, оглушила его. Он не смел выйти из-под защиты деревьев и поэтому двинулся в глубь леса, считая, что ему следует как можно дальше оказаться от железной дороги.

После долгих недель, проведенных в четырех стенах, он не узнавал леса. Лес казался ему чужим, враждебным и способным на всякие каверзы. Козодои, чья ночная песня была похожа на механическую дробь, представлялись ему стражниками, которые рыщут по лесу и вот-вот нападут на него. Бесшумно пролетела сова, задев его плечо своим крылом, и он задрожал, уверенный, что это чья-то рука, но сова унеслась так же неслышно, взмахнув крыльями и смеясь «хо-хо-хо», обнаружив этим, как подумалось мистеру Тоуду, дурной вкус.

Один раз ему навстречу попалась лиса, которая остановилась, саркастически оглядела его с ног до головы и сказала:

— Привет, прачка! Опять не хватает наволочки и одного носка. Смотри, чтобы это было в последний раз!

И удалилась, важно задрав хвост и посмеиваясь.

Тоуд поискал на земле камень, чтобы швырнуть ей вслед, не нашел и совсем расстроился. Наконец, продрогший, голодный и измученный, он отыскал дуплистое дерево, приготовил себе, как сумел, постель из веток и прошлогодних листьев и крепко заснул до утра.

Дядюшка Рэт чувствовал какое-то беспокойство, сам не понимая отчего. По всем признакам лето с его великолепием и пышностью было все еще в самом разгаре. И хотя на возделанных полях зелень кое-где начала отступать перед золотом, хотя рябины стали уже краснеть, а на лесные опушки кто-то ухитрился в разных местах брызнуть рыжим и бурым — и свет, и тепло, и цвет, — всего этого было вдоволь, признаков уходящего лета еще не было заметно. Но постоянно звучавший птичий хор в садах и кустарнике поутих, и лишь время от времени возникала спокойная песенка нескольких неутомимых артистов. Снова заявила свои права малиновка, и в воздухе витало ощущение перемен и расставаний.

Кукушка-то, конечно, давно умолкла, но и многие другие пернатые приятели, которые месяцами составляли часть пейзажа и его незатейливое общество, тоже уже отсутствовали, и птичьи ряды продолжали день за днем неуклонно редеть. Рэт, наблюдательный и никогда не пропускающий ни одного птичьего движения, видел, как с каждым днем все чаще и чаще взмахи крыльев устремляются в южном направлении. И даже ночами, когда он был уже в постели, ему казалось, что он мог различить в темноте над головой хлопанье нетерпеливых крыльев, послушно возникающее в ответ на вечный, непрекращающийся осенний зов. Ведь и у Природы в ее Большой Гостинице, как в любом курортном отеле, тоже есть свое сезонное и несезонное время. Когда сезон проходит, постояльцы упаковывают вещи, расплачиваются и уезжают, закрываются комнаты, сворачиваются коврики, обслуживающий персонал, нанятый на сезон, получает расчет. И на тех, кто остается в гостинице на зимнее время до следующего сезона, тоже невольно влияют все эти отъезды и прощания, горячие обсуждения планов путешествий, маршрутов и новых квартир, которые предстоит занять или построить, это постоянное уменьшение числа друзей. Тем, кто остается, делается тоскливо, неуютно, у них портится характер, и они начинают ворчать. Ну к чему эта жажда перемен? Ну почему бы не остаться и не радоваться жизни, подобно нам? Вы ведь не знаете этого отеля в зимний сезон и как нам тут бывает весело — тем, кто остается и видит его весь год подряд. Все это очень верно, отвечают им те, кто собрался в дорогу, мы вам даже завидуем, и может быть, когда-нибудь… но сейчас мы не можем, нас ждут, время уже подошло! Кивнув и улыбнувшись, они отбывают, а мы остаемся, тоскуя по ним, затаив на них обиду. Дядюшка Рэт никогда не скучал в одиночестве и всегда умел найти себе дело, и кто бы куда бы ни собрался, он всегда оставался корнями своими привязанным к родному месту, но все же и он не мог не замечать, что происходит вокруг, и где-то глубоко внутри, в костях, что ли, он чувствовал, что все происходящее влияет и на него.

Трудно было всерьез заняться чем-либо на фоне всех этих сборов и отъездов. Оставив берег реки, где густо рос тростник, возвышаясь над водой, которая становилась все мельче и медлительнее, он побрел в сторону полей, пересек пару пастбищ, которые выглядели теперь пыльными и выжженными, и углубился в великое королевство пшеницы, желтой, волнующейся, говорящей, наполненной спокойным движением и короткими шепотками. Здесь он любил бродить, пробираясь через лес крепких, негнущихся стеблей, которые держали над его головой их собственное золотое небо, небо, которое все время танцевало, поблескивало, тихонечко разговаривало, или эти стебли низко наклонялись под пролетающим ветром, а затем снова распрямлялись, тряхнув головой и рассмеявшись. Тут у него тоже было множество маленьких друзей, целое общество, ведущее трудовую жизнь, но у кого всегда находилась свободная минуточка, чтобы поболтать с гостем. Но в этот день полевые мыши, хотя все они были вполне вежливы, казалось, были чем-то очень заняты. Многие копали, роя туннели, другие, собравшись небольшими группками, обсуждали планировку новых квартир, которые должны быть уютными и небольшими и располагаться недалеко от главного склада. Некоторые вытаскивали пыльные сундуки и дорожные корзины, а иные, перегнувшись и уйдя по локоть в корзины, уже паковали свое имущество. Кругом лежали узлы с пшеницей, овсом, ячменем, семенами вяза и орехами, готовые к отправке.

— Сюда, Рэтти, старина! — закричали они, как только его увидели. — Иди к нам, помоги, не стой без дела!

— Что это тут за игры вы затеяли? — спросил он строго. — Вы прекрасно знаете, что пока еще рано думать о зимних квартирах, и время еще не скоро наступит.

— Да, мы знаем, знаем, — отозвались полевые мыши, смутившись. — Но лучше все-таки не прозевать сроки. Нам обязательно надо вывезти мебель, багаж и все запасы, пока эти кошмарные машины не начали стучать и тарахтеть в полях. И потом, ты знаешь, в наше время хорошие квартиры так быстро расхватывают, и, если прозеваешь, будешь жить бог знает где, и потом придется все чинить, пока туда въедешь. Мы рано собираемся, мы это знаем, но мы ведь только еще начали.

— Гори оно, это ваше начало, — сказал Рэт. — Такой прекрасный день! Пошли покатаемся на лодке, или прогуляемся вдоль живых изгородей, или устроим в лесу пикник, или что-нибудь еще.

— Спасибо, спасибо, но только не сегодня, — торопливо ответил старший из полевых мышей. — Может, как-нибудь в другой день, когда у нас будет побольше времени.

Дядюшка Рэт, презрительно хмыкнув, резко повернулся, споткнулся о чью-то шляпную картонку, упал и произнес при этом несколько не достойных его слов.

— Если бы некоторые были бы внимательнее, — сказала одна мышь, — и глядели бы под ноги, они бы не ушибались и… не забывались бы до такой степени! Обрати внимание на саквояж, Рэт. А лучше сядь и посиди. Через часик-другой мы, пожалуй, освободимся.