Мореход, как только слегка утолил голод, продолжал рассказ о своем последнем путешествии, проведя своего простодушного слушателя от порта к порту в Испании, высадил его на берег в Лисабоне, Опорто и Бордо, представил его приятным портовым городам Корнуоллу и Девону, пока наконец не оказался на спокойной набережной канала, где он в конце концов сошел на берег, измотанный штормами и непогодой, и где впервые получил намеки и вести совсем другой весны, и, загоревшись, отправился пешком в глубь страны, страстно желая попробовать иную жизнь на спокойной ферме, как можно дальше от изнуряющего плеска какого угодно моря. Завороженный и трепещущий от возбуждения, дядюшка Рэт следовал за Искателем Приключений лига за лигой по штормящим заливам, по забитым кораблями рейдам, по несущимся волнам приливов, поднимался по извилистым рекам, умеющим скрыть за поворотом полные деятельной суеты города, и оставил его на скучной ферме, о которой он теперь просто ничего не желал слышать.
К этому времени трапеза их закончилась. Мореход насытился, обрел силы и окрепшим голосом, с огоньком в глазах, который он, вероятно, подцепил у какого-нибудь дальнего морского маяка, наклонившись к дядюшке Рэту, вновь обратился к своим рассказам, полностью захватившим бедного слушателя. Дядюшка Рэт поглядел ему прямо в глаза, которые были расчерченного пеной серо-зеленого, изменчивого цвета северных морей, а в лапах рассказчик держал стакан с вином, в котором вспыхивал горячий рубин, казавшийся самым сердцем южного края, которое бьется для тех, в ком находится достаточно мужества, чтобы отозваться на его удары.
Эти два огня, переменчиво-зеленый и неизменно-красный, заворожили дядюшку Рэта, покорили его совершенно, и он слушал, слушал, зачарованный и изнемогший. Спокойный мир, находящийся за пределами этих огней, отступил куда-то далеко и перестал существовать. А рассказы все лились и лились… да и был ли это только рассказ? Временами он, казалось, превращался в песню, хоровую матросскую песню, которую поют, поднимая тяжелый якорь со скатывающимися с него каплями, а иногда казалось, что гудит парусина под терзающим ее норд-остом, а временами речь Морехода переходила в звуки протяжной старинной баллады, которую напевает рыболов, выбирая сети на ранней зорьке, и силуэт его виднеется на фоне абрикосово-желтого неба, а то вдруг становилась аккордами гитары или мандолины, доносящимися с проезжающей гондолы или каика. А не превращалась ли она временами в крики ветра, сначала жалобные, потом пронзительно-сердитые, по мере того как ветер крепчал? Потом эти крики переходили в резкий свист, а затем звучали тихо и мелодично, как струйка воздуха, коснувшаяся паруса. Завороженному слушателю казалось, что он ясно слышит все эти звуки, а с ними вместе и жалобы морских чаек, мягкие удары разбивающихся о берег волн, недовольное ворчание прибрежной гальки. А потом все эти звуки снова становились звуками речи, и с бьющимся сердцем он как бы принимал участие в приключениях, да не в одном, а в дюжине различных морских портов, в драках, побегах, новых битвах, дружестве, доблестных поступках, или как будто бы вместе с другими разыскивал сокровища, ловил рыбу в тихих лагунах, или дремал дни напролет на теплом белом песке. Он услыхал о рыболовстве на большой морской глубине, и о серебристой добыче, которую приносят морские сети в целую милю длиной, о неожиданных кораблекрушениях, о том, как бьют склянки в лунную ночь, или о том, как нос огромного лайнера вдруг вырисовывается из тумана прямо у тебя над головой, о веселых возвращениях домой, когда ты огибаешь на корабле знакомый мыс и вдруг видишь, как портовые огни показывают тебе, что путь свободен, а на набережных ты угадываешь силуэты встречающих, слышишь радостные приветствия, плюханье по воде стального троса, а затем — путь вдоль по крутой улочке к уютному мерцанию окошек с красными занавесочками.
Наконец в его сне наяву ему показалось, что Искатель Приключений встал, но продолжает говорить, все еще крепко держа его своими морского цвета глазами.
— А теперь, — говорил он, — мне снова пора в путь, мне придется пройти в юго-западном направлении много долгих и пыльных дней, пока я не доберусь до маленького, неприметного приморского города. Он расположен вдоль крутого берега по одну сторону гавани. Там из темных дверных проемов видны пролеты сбегающих вниз каменных лестниц, над которыми нависают розовые кустики цветущей валерианы. Эти лестницы приводят к синей сверкающей воде. Маленькие лодочки, привязанные к крюкам и кольцам в каменной стене, весело окрашены, как те, куда я залезал бесчисленное количество раз в моем далеком детстве. Во время прилива лососи совершают свои невиданные прыжки, косяки макрели проплывают, поблескивая и играя вдоль набережных и вдоль затопляемой приливом береговой полосы, а мимо окон скользят огромные суда, днем и ночью, к своим причалам или, наоборот, в сторону открытого моря.
Туда рано или поздно заходят суда всех мореходных наций, и там, в час, назначенный судьбой, тот корабль, который я выбрал, тоже бросит свой якорь. Я не буду спешить, я буду тянуть и выжидать, пока, наконец, тот самый не будет ждать меня, верпующийся на середине течения, тяжело груженный, с бушпритом, указывающим прочь от гавани. Я проскользну на борт, добравшись на шлюпке или по перлиню, и в одно прекрасное утро я проснусь и услышу песни и топот матросов, звяканье кабестана, веселый звон поднимающейся якорной цепи. Мы поднимаем парус, и белые домики на берегу будут медленно плыть мимо нас до тех пор, пока судно не выйдет из гавани, и путешествие начнется! Пока корабль будет огибать мыс, он весь покроется белой парусиной, а потом, когда выйдет на простор, послышится хлопанье парусов, и судно повернется по ветру, указывающему на юг.
И ты, ты тоже, пойдем со мной, брат мой. Дни проходят и никогда не возвращаются, а юг ждет тебя. Поспеши навстречу Приключениям, послушайся зова сейчас, пока он не умолк. Всего-то и нужно, что захлопнуть за собой дверь, радостно сделать первый шаг, и вот ты уже вышел из старой жизни и вошел в новую! А потом когда-нибудь, очень не скоро, пожалуйста, кати домой, если тебе захочется, когда твоя чаша будет выпита и игра сыграна, садись себе возле своей тихой речки и сиди в обществе прекрасных воспоминаний. Ты легко догонишь меня на дороге, потому что ты молодой, а я уже старею и иду потихонечку. Я не буду спешить и буду оглядываться, и я уверен, что увижу тебя, и ты будешь идти веселый и беззаботный, а на лице у тебя будет написано: юг, юг, юг!..
Голос Морехода постепенно замер в отдалении. Так быстро смолкает и нависает тишиной валторна маленького насекомого, и дядюшка Рэт вскоре мог различить только темное пятно на белом полотне дороги.
Машинально он поднялся и стал укладывать все в корзинку тщательно и без спешки. Так же машинально он вернулся домой, собрал кое-что необходимое и некоторые мелочи, которыми особенно дорожил, и положил это все в дорожную сумку. Он действовал медленно, но обдуманно, передвигаясь по комнате, как лунатик во сне. Он забросил сумку за плечи, тщательно выбрал для дороги подходящий посошок и без спешки, но и без каких-либо колебаний переступил через порог и в дверях столкнулся с Кротом.
— Постой, куда это ты собрался, Рэтти? — спросил тот с огромным удивлением, хватая его за руку.
— На юг, как они все, — ровно, как во сне, пробормотал Рэт, даже не взглянув на Крота. — К морю, потом на корабль и — к берегам, которые меня призывают!
И он решительно двинулся дальше, все еще не спеша, но упорно стремясь к цели. Однако Крот, который после этих слов всерьез встревожился, преградил ему путь и, заглянув ему в глаза, увидел, что они остекленели и сделались какими-то перечеркнутыми и мерцающе-серыми, это были чьи-то чужие глаза, а вовсе не глаза его друга!
Крот сгреб его в охапку, втолкнул обратно в дом, грохнулся с ним вместе на пол, но не отпустил.
Рэт отчаянно боролся с ним несколько минут, потом силы внезапно его оставили и он, закрыв глаза, затих.
Крот помог ему встать и усадил его на стул, на который тот уселся, ссутулившись и время от времени истерически всхлипывая без слез. Крот крепко затворил дверь, швырнул сумку в ящик и запер его. Он тихонечко сел рядом со своим другом в ожидании, когда пройдет этот страшный припадок. Постепенно дядюшка Рэт стал задремывать, только иногда, рывком поднимая голову и бормоча какие-то странные, чужие, не понятные непросвещенному Кроту слова. После этого он забылся глубоким сном.
С неспокойной душой Крот оставил его на какое-то время и занялся хозяйственными делами.
Уже стемнело, когда, вернувшись в гостиную, он нашел дядюшку Рэта там же, где он его и оставил, бодрствующего, но безразличного, подавленного и молчаливого. Он искоса бросил взгляд на его глаза и с удовлетворением отметил, что они вновь ясные, темные и карие. Потом он сел с ним рядом, чтобы подбодрить его и помочь ему рассказать, что же с ним такое случилось.