В ночь после похорон Лайла за Рафом на кладбище приехал Тео, старший из двоюродных братьев. При виде младшего братишки, спящего на могиле, спина под синим полицейским мундиром покрылась гусиной кожей.

– Его больше нет, – неловко, с легким нетерпением сказал Тео, присев рядом на корточки. – Он умер.

– Его забрали эльфы, – возразил Раф. – Утащили в Царство фей, а вместо него какого-то подменыша подсунули.

– Значит, здесь-то, на кладбище, его все равно нет.

Тео потянул Рафа за руку, и Раф, наконец, поднялся.

– Если бы я его не трогал… – прошептал он так тихо, что Тео мог и не расслышать.

Но это было неважно. Если Тео и слышал, что он сказал, то никак не выказал этого.

На этот раз, выходя из дома под треск фейерверков вдали, Раф крутил на пальце ключи от отцовского грузовичка. Сколько же лет он не брал машину отца, не спросив разрешения?

С передачей и сцеплением пришлось помучиться, двигатель фыркал и стонал, но, выехав на хайвей, Раф включил радио, и на пятой передаче домчался до самого Черри-Хилл. Отыскать дом Марко оказалось нетрудно. Во всех комнатах горел свет, а ступени парадного крыльца освещало голубое мерцание телеэкрана.

Оставив машину за углом, Раф подошел к окну гостевой спальни. Когда ему было тринадцать, он много раз пробирался в дом Лайла тайком. Лайл спал на складном матрасе в гостиной: вторую спальню занимали его сестры. Чтобы трюк удался, нужно было дождаться, когда в доме выключат телевизор и разойдутся спать. Поэтому ждать Раф умел, как никто другой.

Наконец в доме стало темно и тихо. Раф потянул оконную раму. Окно оказалось открытым. Подняв створку как можно выше, он подтянулся и скользнул внутрь.

Виктор заворочался во сне и открыл глаза. И тут же с удивлением вытаращился на Рафа. Раф замер, ожидая, что он завопит, но племянник даже не шевельнулся.

– Я – твой дядя, – тихо сказал Раф. – Из Нью-Йорка. Помнишь «Короля-Льва»?

Он сел на ковер. Помнится, кто-то говорил, будто, находясь ниже, выглядишь не так угрожающе.

Виктор молчал.

– Твоя мама прислала меня за тобой.

Похоже, упоминание о матери придало мальчику храбрости.

– А почему ты не вошел в дверь? – спросил он.

– Твой отец задал бы мне трепку, – объяснил Раф. – Я с ума еще не сошел.

Виктор заулыбался.

– Я могу отвезти тебя обратно, – сказал Раф, вынув из кармана сотовый и положив его на одеяло рядом с Виктором. – Хочешь – позвони маме, и она подтвердит, что все окей. Я – человек не чужой.

Мальчик поднялся с постели, и Раф сунул под одеяло несколько подушек – будто ребенок спит, укрывшись с головой.

– Что ты делаешь? – спросил племянник, набирая номер.

– Пусть с виду кажется, будто ты здесь и продолжаешь спать.

Последовала долгая пауза. Только полминуты спустя Раф вспомнил, что им с Виктором надо пошевеливаться.

По пути назад Раф рассказал Виктору сказку, которую мать рассказывала им с Мэри, когда они были маленькими – про короля, который так раскормил вошь королевской кровью, что она перестала помещаться во дворце. Тогда король приказал убить вошь, а шкуру ее выдубить и сшить из нее плащ для своей дочери, принцессы. А женихам ее объявил, что руку и сердце дочери получит тот, кто угадает, в чью кожу она одета.

Виктору в этой сказке больше всего понравилось, как дядя изображает вошь – подпрыгивая на сиденье, делая вид, будто вот-вот укусит племянника. А Рафу нравились любые сказки, если героями их были портные.

– Входи, – сказала мать. – Нужно же было предупредить, что берешь машину. Мне понадобилось в магазин за…

Увидев за спиной Рафаэля Виктора, она умолкла на полуслове.

Оба вошли в дом, и навстречу им с дивана поднялся отец. Раф бросил ему ключи. Отец ловко поймал их в воздухе и довольно усмехнулся.

– Ишь, крутой парень. Надеюсь, ты ему врезал?

– Еще чего! Чтоб повредить эти нежные пальцы? – откликнулся Раф, выставив ладонь на всеобщее обозрение.

Как ни удивительно, отец захохотал.

Впервые за целых пятнадцать лет Раф ночевал в родительском доме. Растянувшись на комковатом матрасе, он крутил и крутил на пальце колечко с ониксом.

А потом, впервые за почти десять лет, откинул крышечку потайного отделения, ожидая увидеть прядь волос Лайла. Но вместо этого на грудь посыпались крошки засохших листьев.

Листья… Не волосы… Волосы не рассыпаются в труху, куда они могли деться? Викторианские траурные украшения с вплетенными в них волосами давно умерших людей держатся сотню лет. Раф сам видел такую брошь на шейном платке одного известного драматурга. Может, волосы в ней и потускнели от времени, но в листья уж точно не превратились.

Тут ему вспомнились подушки, оставленные под одеялом вместо Виктора. Племянник еще сказал: «Это я, только понарошку». Но мертвое тело Лайла – оно-то было не «понарошку»! Он сам его видел. И срезал с его головы прядь волос.

Раф еще раз пощупал крошки сухих листьев на груди.

Нет, это было чистым безумием, и все же в сердце затеплилась, забрезжила надежда. От мысли, будто Царство фей прячется вон там, за соседним холмом, за неглубокой рекой, далекой, как все его воспоминания, становилось не по себе. Но, если уж он был в силах поверить, что сможет покинуть мир большого города, проникнуть в мир пригородного гетто и невредимым вернуться обратно, отчего бы не пойти и дальше? Отчего бы не прогуляться и в мир этих мерцающих в лунном свете созданий с лицами, словно звезды – туда, куда уходили корнями все идеи его костюмов?

Марко украл Виктора, но он, Раф, сумел привести его обратно… До этого момента Раф и не думал, что мог бы вернуть Лайла из Царства фей!

Пинком ноги Раф сбросил с себя плед.

У опушки леса он остановился и закурил. Казалось, ноги сами, по наитию, несут его к реке.

За эти годы матрас сделался куда грязнее прежнего – он был перепачкан землей и насквозь промок от росы. Раф без раздумий присел на него.

– Лайл, – прошептал он.

В лесу царил покой и тишина, и мысли о феях и эльфах казались слегка глуповатыми. Однако Раф чувствовал: Лайл где-то близко.

– Я уехал в Нью-Йорк, как мы с тобой и собирались, – заговорил Раф, поглаживая траву, будто мех звериной шкуры. – Там я нашел работу в сдаваемом в аренду театральном зале, битком набитом старинными канделябрами и заплесневелыми бархатными занавесями. И теперь шью костюмы для сцены. И возвращаться сюда мне больше ни к чему.

Опустив голову на матрас, он вдохнул запахи прелой листвы и сырой земли. Лицо отяжелело, словно набухло от слез.

– Помнишь Мэри? Муж ее бьет. Могу поспорить, он бьет и моего племянника, но она же об этом ни за что не скажет… – В глазах защипало от острого чувства вины, такого же свежего, жгучего, как и в день смерти Лайла. – Никак не могу понять: зачем ты это сделал? Отчего решил умереть вместо того, чтобы уехать со мной? И мне ни слова не сказал.

Раф глубоко вздохнул.

– Эх, Лайл… – Голос его осекся. Пожалуй, он даже не знал, что сказать. – Как жаль, что тебя нет рядом… Как жаль, что с тобой не поговорить…

Прикрыв глаза, Раф на миг припал губами к матрасу, поднялся и отряхнул брюки.

Надо просто спросить Мэри, что такого стряслось с Марко. В порядке ли Виктор. Не хотят ли они какое-то время пожить у него. А родителям рассказать, что спал с мужчинами. Лайлу уже ничем не помочь, а вот для племянника он очень даже может кое-что сделать. Вполне может высказать все, оставшееся недосказанным, и надеяться, что и другие сделают то же.

Но, стоило Рафу встать, вокруг, откуда ни возьмись, возникли огоньки – будто спички зажглись в темноте.

Рядом, в лесу, собравшись в круг, плясали феи и эльфы. Светящиеся в темноте фигуры казались почти невесомыми, их волосы развевались за спинами, как дымки бенгальских свечей. И среди них… среди них Раф увидел мальчишку. Тот был так увлечен танцем, что даже не слышал, как Раф ахнул и закричал. Протянув к нему руку, Раф рванулся вперед. Но женщина в зеленом платье, сидевшая в центре круга, взглянула на него, улыбнулась холодной, жуткой улыбкой, и волшебный хоровод исчез.

Сердце забилось в груди, точно пойманная птица. Такого страха Раф не испытывал никогда в жизни, даже в четырнадцать, когда волшебство кажется делом вполне обычным, а всякая обычная вещь – чуточку волшебной.

По пути домой Раф вспоминал все волшебные сказки о портных, которые знал. И думал о простом зеленом платье той феи, а еще – о ее страстях и мечтах.

Добравшись до дому, он вытащил из чулана швейную машинку, водрузил ее на кухонный стол и принялся рыться в запасах ткани и лоскутов, бисера и бахромы. Вскоре он нашел отрез жатого панбархата, переливчатого, как жидкое золото. Из этого отреза он сшил долгополый сюртук с блестящими пуговицами и аппликацией в виде синих языков пламени, струящихся вверх по рукавам. То был один из самых прекрасных нарядов, какие Раф когда-либо шил. В обнимку с этим сюртуком он и уснул, а проснулся оттого, что мать поставила перед ним чашку эспрессо со сгущенным молоком. Подняв голову, он выпил кофе одним долгим глотком.