Девчонки 7-Б враз погрустнели. Выходило, что событие, к которому они готовились с самых весенних каникул, выпрашивая у своих мам шляпы и браслеты, перешивая бабушкины плюшевые халаты на вечерние платья с декольте, срывается из-за какой-то идиотской картинки!
Выходило, что дискотеки, на которой каждый из мальчишек 7-Б рассчитывал станцевать медленный танец с Кристиной Заграйской, не будет! И все из-за куска ватмана, на котором накарябаны какие-то неприличные глупости!
Нет, вынести такое мог только человек со стальными нервами…
Но не успел класс взорваться негодующими воплями, как дверь отворилась и на пороге снова показалась фигура Розы Марленовны в цветастом платье фасона «Прощай, молодость!».
— Имейте в виду, ребята, — медовым голоском сказала директриса, — если кто-нибудь из вас поможет мне найти и наказать виновного, то я, может быть, и разрешу снова и дискотеку, и показ мод!
Когда дверь затворилась, класс наконец зашумел.
— Знала бы, кто сделал, — писклявым голосом заявила хорошистка Оля Вострикова, — я б ему… я б ему… я б ему все лицо расцарапала!
— А я… а я… я б с ним потом никогда не здоровалась! — сказала Даша Ким.
— Можно подумать, большая честь с тобой здороваться, — как всегда съязвил Уткин.
— А я… я бы ему правый хук провел! Прямо в челюсть! — простодушно заявил Антон Кулачник. Он очень гордился тем, что неделю назад записался в секцию по боксу.
«Знали бы вы, что это сделал ваш любимый Леха Тюленько…» — вздохнул Денис, однако промолчал.
— Это ужасно! — всхлипнула вдруг Кристина Заграйская и… заплакала.
— И не говори, — шморгнула носом Оля Вострикова.
— А я так надеялась! — к плачущим девчонкам присоединилась и Даша Ким.
— А я во дворе уже всем девочкам нахвасталась, — грустно всхлипнула Юля Бушуева. — Теперь они поднимут меня на смех…
И только Леся Кобзарина молчала. Хотя к показу мод она подготовила целых три костюма.
Вид плачущих девчонок показался Денису совершенно невыносимым. Таким же невыносимым, как зрелище плачущей Виолы Ивановны.
Он отвернулся к окну.
Больше всего в тот момент ему хотелось стать невидимкой. И уж, конечно, он боролся с огромным, как небоскребы в Нью-Йорке, искушением: пойти к Розе Марленовне, рассказать все и тем самым положить конец кошмару со слезами и разочарованиями. Ведь это было в его власти!
— Деня, а ты чего там притих? — вдруг громко спросил его Тигра. — Тоже ревешь, что ли?
— Сдается мне, Денька в курсе, кто Виолу нашу опредметил, — проницательно добавил Подольский. — Уж больно смирный он сегодня.
— А может, это вообще он нарисовал?
— Вряд ли. Он у Виолы в любимчиках ходит. Слышал, небось, она его «свитхартом» называет!
— Так знаешь или нет? Говори немедленно! — потребовал Антон Кулачник, притискивая Дениса к оконному косяку.
Несколько секунд в душе Дениса боролись желание сказать «да» и нежелание выдавать товарища. Ведь после всей этой истории Леху Тюленько непременно выгонят из школы. С позором, с нервотрепкой! И навсегда испортят ему характеристику. А его старая больная мама Мария Григорьевна даже не заплачет, а только будет смотреть на него, Дениса, с немым укором…
«Нет, пусть лучше провалится эта дискотека сквозь землю. Вместе со всеми этими дурацкими модами!» — решил Денис.
«А с Лехой я потом лучше сам поговорю. Один на один. Чтобы больше так не делал, придурок майский!» — решил Денис, и на душе у него вроде как полегчало.
Он посмотрел Антону Кулачнику прямо в его упрямые глаза и твердо сказал:
— Отцепись. Не знаю я ни фига. И знать не хочу.
Вид у Дениса был таким грозным, что даже новоиспеченный боксер Кулачник сразу пошел на попятную.
— Да ты чего сразу в бутылку лезешь? Я же просто спросил!
— Никаких проблем, пацаны, — примирительно сказал Альберт Подольский. — Я тут вообще подумал, что нам эта школьная дискотека? Можем устроить у меня дома еще и получше! Моды эти ваши тоже можно у меня дома показать! И всех делов!
— А родители разрешат? — с сомнением спросили девочки.
— Спрашиваете! Да предки у меня просто шелковые!
— А место у тебя в квартире есть? — скептически спросила Оля.
— Ха! Да у меня восемь жилых комнат, не считая гостиной и двух ванных! Так что в следующее воскресенье приглашаю всех к себе! Но только учтите: гамбургеров я не обещаю. И колу тоже несите с собой сами!
Класс грянул дружное «ура»! Да так громко, что директриса Роза Марленовна, которая подслушивала у замочной скважины под дверьми, едва не оглохла.
А после обеда Денис подкараулил Леху Тюленько в парке.
Как и ожидал Денис, Леха выгуливал своего Баксика под каштанами центральной аллеи.
Выглядел Леха понурым. Когда Денис окликнул его, одутловатое лицо Тюленько стало затравленным и испуганным, словно бы Денис был не Денисом, а Фредди Крюгером, явившимся за своей очередной жертвой.
— Чего это ты тут делаешь? — спросил Леха.
— Тебя ищу, — без обиняков ответил Денис.
— Делать тебе нечего? Я вообще-то болею…
— Ага. Двухсторонним воспалением хитрости, — скептически процедил Денис.
— Ну, не веришь — не надо, — Леха сделал вид, что обиделся, и даже два раза натужно кашлянул. — Вообще-то я простудился.
— Оно и видно. А чтобы температуру побыстрей сбить, пошел в парк прогуляться.
— Я бы не пошел. Но собаке-то надо в туалет! Не может же она ходить прямо в подъезде!
— Ну почему, вот Мопассан, кот нашей соседки, только в подъезде и делает…
— Мой Баксюта не из таких. Он у меня культурный. А вообще чего ты меня искал? — робко спросил Тюленько.
— Поговорить надо.
— О чем это? — ощетинился тот.
— Да о Виоле Ивановне.
Леха посмотрел на Дениса глазами, полными ужаса, но тут же кое-как взял себя в руки и даже попытался соврать.
— Она что, меня сегодня вызывала?
— Не вызывала.
— Странно, — наигранно удивившись, пожал плечами Леха. — А то в прошлый раз обещала… Что проходили?
— Ничего не проходили. Урока не было.
— Виола заболела? Или почему? — Леха скроил заинтересованную мину.
Увы, актер из него был препаршивейший. Такого актера режиссер наверняка задушил бы на первой же репетиции, если бы вдруг взял его в свой театр.
— По кочану, — довольно грубо сказал Денис. — Надоело мне это. Хватит из меня дурака делать. Знаю я все.
— Что это «все»? — переспросил Леха. Голос его предательски дрожал.
— Да все. Про картину твою. И про то, что это ты нарисовал. Ну, может не нарисовал, а художнику заказал.
Леха молча посмотрел Денису прямо в глаза. Взгляд у него был полубезумный. И Денис вдруг подумал, что Леха вот сейчас возьмет — да и упадет в обморок, как директриса на лестнице перед школой.
И что он тогда будет с ним делать? Кричать на весь парк «доктора! доктора!»? Или делать ему искусственное дыхание, как учили на уроках самообороны и выживания?
— А откуда… откуда ты знаешь? — с трудом выдавил из себя Тюленько, часто-часто моргая.
— Откуда-откуда… Догадался!
— И что? Ты… ты… рассказал им?
— Кому?
— Ну… в школе… Виоле, остальным…
— Нет, Леха. Я ничего никому не рассказал.
С минуту Леха Тюленько переваривал услышанное. А затем… бросился к Денису обниматься, ну точь-в-точь как футболисты после забитого в неприятельские ворота гола.
— Друг! Ты настоящий, настоящий друг! Спасибо, Денька! Спасибо! Даже и не знаю, как сказать… как благодарить!
— Эй-эй! Постой! Да постой же ты, Леха! — едва отбился от дружеских излияний чувств Денис. — Во-первых…
— Что? — сияя идиотской улыбкой, спросил Тюленько.
— Во-первых, никакой я тебе не друг…
— Так ты сказал им, что ли? — голос его помертвел, а выражение лица враз превратилось из ликующего в обреченное.
— Нет. Но ты меня не дослушал. В общем, во-первых, никакой я тебе не друг. Никогда мы с тобой друзьями не были. Друг у меня — Тигра. А ты мне только приятель. И, между прочим, у Джека Лондона написано, что между этими двумя словами такое же расстояние, как между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком. Но я все равно им не сказал. Хотя они очень и очень меня об этом просили. И даже заставляли!
— Но тогда почему…
— Потому, что это подло — выдавать товарищей. Даже когда товарищи сами погрязли в подлости.
— Это тоже у Джека Лондона написано? — серьезно спросил Леха. (Его очень впечатлило выражение «погрязли в подлости».)
— Написано. Почти.
Леха покраснел и отвел взгляд — якобы затем, чтобы посмотреть, как Баксик гоняет по кустам жалкого карликового пинчера, каждая нога которого была чуть толще зубной щетки. А на самом деле потому, что ему было очень стыдно.
— Зачем же ты пришел? — наконец спросил он.