Как человек вежливый, Зербино ответил на поклоны поклоном. Придворные лакеи согнулись чуть не вдвое. Зербино ответил ещё вежливее.

Лакеи поклонились ещё ниже.

Так кланялись они друг дружке восемь или десять раз подряд. Зербино устал первый. Он не был воспитан при дворе и не привык гнуть спину.

— Довольно, довольно! — закричал он. — Знаете, как это у нас в песне поётся:

С меня хватит улыбок и поклонов. Попляшите-ка теперь!

И лакеи, не переставая кланяться, запрыгали, словно кузнечики на лугу.

Так, приплясывая и кланяясь, они проводили Зербино во дворец.

Король Мушамиель сидел на троне. Справа от него расположились дамы — принцесса и её фрейлины, слева — Мистигрис и придворные кавалеры.

Чтобы придать себе величественный вид, король Мушамиель смотрел на кончик собственного носа.

Принцесса Алели вздыхала. Мистигрис чинил перья и с видом заговорщика подмигивал одним глазом королю, а другим — принцессе. Придворные стояли неподвижно и глядели задумчиво, как будто и в самом деле о чём-то думали.

Вдруг дверь отворилась. Танцуя сарабанду и раскланиваясь в такт, появились мажордом и лакеи во главе со старшим лакеем.

Эта непривычная и несвоевременная пляска чрезвычайно удивила весь двор. Но все ещё больше удивились, когда вслед за танцующими в залу преспокойно вошёл Зербино, в своей старой куртке и помятой шапке. Он один ничем не был удивлён и поглядывал по сторонам так равнодушно, как будто родился во дворце и весь век ходил по бархатным коврам и сидел в золочёных креслах.

Однако, увидев короля, он сразу догадался, что это и есть хозяин дома, и остановился посреди залы.

Сняв шапку и прижимая её обеими руками к груди, он вежливо поклонился. Потом снова надел шапку на голову, удобно уселся в кресло и для развлечения стал легонько шевелить носком башмака.

Это так понравилось принцессе, что она вне себя от восторга бросилась на шею королю.

— Ах, отец, — закричала она, — надеюсь, вы теперь сами видите, как хорош тот, кого я избрала!

— Вижу, вижу, — пробормотал полузадушенный её объятиями Мушамиель. — Мистигрис, допросите-ка этого человека. Только поосторожнее. Да, нечего сказать, происшествие! Ах, как счастливы были бы отцы, если бы у них не было детей!

— Не беспокойтесь, ваше Величество, — ответил Мистигрис. — Моё правило — справедливость и великодушие. — И, обернувшись к Зербино, крикнул — Встань, мошенник! И, если тебе дорога твоя шкура, отвечай прямо: кто ты такой?.. Молчишь, негодяй? Значит, ты колдун!

Зербино ничего не ответил и только пожал плечами.

— Теперь мне всё ясно! — сказал Мистигрис. — Твоё запирательство подтверждает твою вину. Не желая ни в чём признаться, ты выдаёшь себя своим молчанием.

Зербино усмехнулся.

— Ну, конечно! — сказал он. — А вот если бы я признался во всех смертных грехах, то это значило бы, что я невинен, как новорождённый ягнёнок.

— Государь! — закричал Мистигрис. (Во гневе он бывал ещё красноречивее, чем всегда). — Государь, свершите правосудие! Спасите ваше королевство, спасите мир от этого чудовища! Нет казни, которой бы не заслужил такой закоренелый преступник!

— Эк его разобрало! — сказал Зербино, покачивая головой. — Ну, словно с цепи сорвался!.. Ладно уж, лай себе сколько твоей душе угодно, только не кусайся.

Мистигрис словно поперхнулся. Глаза у него налились кровью, зубы оскалились.

— Гав, гав!.. — залаял он. — Ваше Величество!.. Гав, гав, гав, гав!.. Всем известно ваше милосердие и справедливость… Гав, гав, гав!.. Милосердие повелевает вам позаботиться о ваших подданных и избавить их от этого колдуна… Гав, гав, гав!.. Справедливость требует, чтобы его повесили или сожгли… Гав, гав, гав!.. Вы отец… гав, гав!.. но вы и король… гав, гав! А король… гав, гав, гав!.. должен победить отца… гав, гав, гав!..

— Мистигрис, — сказал король, — спокойнее, спокойнее! Вы говорите горячо, но как-то сбивчиво. К чему столько лишних слов и восклицаний! Что вы предлагаете?

— Государь! — ответил министр, — верёвка, огонь, вода — вот что я предлагаю! Гав, гав, гав!.. — И он залаял хриплым лаем.

Король вздохнул и пожал плечами. А принцесса Алели решительно встала со своего места и, перейдя через залу, села рядом с Зербино. 

— Решайте, государь! — сказала она. — Это мой муж. Его судьба будет и моей судьбой.

Все дамы ахнули и в смущении закрылись веерами. Даже Мистигрис счёл нужным покраснеть.

А король схватился за голову и воскликнул:

— Несчастная, ты сама произнесла свой приговор! Эй, стража! Взять этих людей, немедленно обвенчать их в придворной часовне, а потом посадить на первый попавшийся корабль, — и пусть плывут, куда гонит ветер. А с меня довольно!..

Стража сейчас же окружила Зербино и принцессу и увела их из залы. А Мистигрис подошёл к королю.

— О мой повелитель! — воскликнул он. — Вы величайший король в мире! Ваша доброта, снисходительность и милосердие будут служить примером и вызывать удивление потомков. Ах, как расскажет об этом завтра «Официальная газета»! Нам же, потрясённым царственным великодушием, остаётся только молчать и восхищаться.

Но король не слушал его.

— Моя бедная девочка, — сказал он, вытирая слёзы, — что станется с нею?.. Эй, стража! Взять господина Мистигриса и посадить на тот же корабль. Для меня будет утешением думать, что этот пройдоха — возле моей дорогой Алели. К тому же смена министра — это всё-таки некоторое развлечение, а мне в моём родительском горе так нужно хоть немного развлечься и рассеяться… Прощайте, старина Мистигрис!

Министр открыл было рот, чтобы проклять королей и их неблагодарность, но в эту минуту его подхватили под руки, вывели из дворца и силой втолкнули на корабль.

Корабль отчалил.

А добрый король Мушамиель отёр слезу, скатившуюся по носу, и заперся в парламенте на ключ, чтобы никто больше не мог помешать его послеобеденному отдыху.

Ночь была тихая, лунная. Береговой ветер нёс корабль вперёд, и вот уже вдали показался остров Капри, поднимавшийся из волн, точно корзина цветов.

Зербино правил рулём и напевал какую-то песенку — матросскую, может быть, или песню дровосеков. У его ног сидела принцесса Алели, не сводя глаз со своего возлюбленного. Прошлое она позабыла, о будущем не думала. Ей было всё равно, куда плыть, только бы плыть с Зербино.

Что касается Мистигриса, то ему путешествие вовсе не доставляло такого удовольствия, как принцессе Алели. Он метался по палубе, точно медведь в клетке, и кричал:

— Что станется с нами на этой жалкой посудине? Мы пропадём! Мы непременно пропадём! Ах, если бы этот колдун и в самом деле был колдуном!.. Он мог бы, по крайней мере, сделаться владетельным князем или даже королём, а меня назначить своим первым министром. Я просто чувствую потребность чем-нибудь управлять. Ну, долго ли мы ещё будем болтаться между небом и землёй? Говорите же! И о чём только вы думаете?..

— Я проголодался, — сказал Зербино.

Алели поднялась с места.

— Друг мой, — сказала она, — я пойду поищу чего-нибудь. Скажите мне, чего бы вы хотели.

— Апельсинов и винограда, — ответил Зербино.

И в ту же минуту, опрокинув Мистигриса, прямо у него из-под ног появилась огромная корзина с апельсинами и виноградом.

«Ага, — подумал Мистигрис, поднимаясь на ноги, — теперь-то я узнал твою тайну, бездельник! Оказывается, ты и в самом деле колдун. Ну что ж. Раз всякое твоё желание сбывается, так и мои желания сбудутся.

Недаром же я был министром у самого короля Мушамиеля. Я и тебя заставлю желать того, чего захочу я».

Согнувшись в три погибели и сладко улыбаясь, Мистигрис подошёл к Зербино.

— Синьор Зербино, — сказал он, — я прошу высокой чести быть другом вашей светлости. Может быть, ваша светлость не совсем верно поняли то, что я прятал под вынужденной суровостью моих слов. Но, клянусь честью, всё, что я говорил и делал, было сказано и сделано только для того, чтобы ускорить ваш счастливый брак. Смею надеяться, что вы и впредь позволите мне служить вам, чтобы я мог доказать свою глубочайшую преданность вашей светлости. Я ваш раб, приказывайте мне!

— Пододвиньте-ка поближе апельсины и виноград, — сказал Зербино. — Я чертовски проголодался!

— Вот они, синьор! — Мистигрис пододвинул корзину с ловкостью придворного лакея, а сам подумал: «Мужик! Невежа! Он меня просто не слушает. Нет, надо сначала склонить на свою сторону Алели. Это, пожалуй, будет попроще — как-никак, она выросла при дворе».

И, растянув губы в улыбке, он снова заговорил: