Твардовский вспомнил, как четыре века назад, окончив университет в Кракове, а затем в испанских городах Толедо и Саламанке, начал он свои труды, на пользу людям направленные: открыл серебряные жилы в Олькуше и соорудил там копи, мост на реке Ниде построил, плотину-запруду от деревни Викторово до Корчмы Выгоды за деревней Неклоп насыпал… Не принесло это ему ни славы, ни богатства. Лишь езда на петухе, битьё горшков на краковском рынке, пьяные выходки в трактирах и прочие чудачества прославили имя его. А теперь вот и разные штучки с дьяволами никого не удивляют.

Твардовский незаметно глотнул из фляжки ещё разок, другой, и посветлело у него перед глазами, печали съёжились, помельчали, растворились в ночном мраке. Крепким был этот чародейский напиток из последнего тайника Тройного Клада. Люди слишком глупы, чтобы уразуметь всё могущество золота, за которое можно купить власть и наслаждения. Люди слишком умны, чтобы, отказавшись от силы разума, довериться бессильным символам веры, на которых держится религия. Но нет ещё в мире такого человека, который не поддался бы соблазну опрокинуть шкалик. А если уж выпьет, то безумие, растворённое в напитке, просочится в его кровь, возбудит, а затем замутит мозг, заглушит совесть. Кто хоть раз испытал удовольствие, пригубив эту бездонную фляжку, обойтись без неё уже не может и за один глоток волшебной жидкости готов выполнить любой приказ…

«Не будем терять время попусту», — шепнул самому себе Твардовский и тронул юного соседа в пионерском мундирчике.

— Выпей, это хорошее…

Мальчишка машинально взял фляжку в руки, поднёс её ко рту, однако в последнюю минуту остановился.

— Вода? — спросил он.

— Вода.

Но пионер втянул носом воздух и с усмешкой вернул фляжку Твардовскому.

— Молочко от бешеной коровки… Такого мы не пьём, мудрая твоя голова.

— Попробуй, ваша милость, лучшая из наилучших…

— Благодарю! — и пионер вернул Твардовскому его фляжку.

Чернокнижник повернулся в другую сторону и шепнул пухлощёкому толстяку:

— От костра так и пышет. Жарко…

— Да, да, — кивнул тот головой.

— Пить хочется.

— Ага… — Пухлощёкий задумчиво глядел на своего товарища, который в это время как раз декламировал у костра стихи:

Раздался взрыв смеха, послышались крики «браво». Твардовский не понимал, о чём идёт речь, но аплодировал вместе со всеми, а потом снова наклонился к соседу:

— Прополощи, ваша милость, себе горло. Прохладительный напиток.

— Спасибо, — вежливо сказал толстяк, доверчиво опрокинул фляжку и сделал несколько глотков.

— А-а-а-а! — завизжал он. — Тьфу, что за подлость! Жжёт, печёт…

Все оглянулись на него.

— Что случилось?

— Тише ты, тише! — крикнул на толстяка Твардовский.

— Горло так и жжёт. Ой, ой, ой! — продолжал вопить мальчишка.

Вожатый поднялся, подошёл к нему, вынул из его рук фляжку.

— Кто тебе это дал?

— Этот пан. Сказал: «прохладительный напиток». Ой, в голове у меня мутится!..

— Проводите его, ребята, в палатку.

Произошло замешательство. Двое пионеров взяли толстяка под руки и повели его в сторону лагеря. Возле костра воцарилась тишина.

— Зачем вы это сделали? — спросил вожатый. — Мы приняли вас, как братьев, в круг костра. Мы не спрашивали вас, откуда и куда вы идёте, кто вы такие. Почему вы хотели напоить одного из нас? — он с упрёком посмотрел на чернокнижника и пришедших вместе с ним ребят.

— Прошу прощения у пана товарища, — начала Данка. — Это не мы, это он… Мы, значит, хотели властвовать над миром… Это, значит, он знал, где находится Клад… А мы, чтобы людям было хорошо, стали Рыцарями Серебряного Щита…

Данка запуталась в своих торопливых и сбивчивых объяснениях и неожиданно умолкла.

— Рыцарями, которые хотят властвовать над миром с помощью водки?

— Отдай, ваша милость, это моё, — грубо сказал Твардовский и протянул руку.

— Зачем?

— Какое ваше дело?

— Вы находитесь в лагере нашей дружины, и наши порядки распространяются также и на вас.

— Мы можем отсюда уйти. Не нужны нам ваши милости.

— Если не нужны, то скатертью дорога. Но дети останутся здесь.

— Они — со мною.

— Они — гости нашей дружины и останутся тут до утра.

— Ну, ещё посмотрим!

Твардовский вырвал фляжку из рук вожатого и швырнул её с проклятиями в костёр.

Пламя взметнулось вверх, поленья зашипели, как сто огромных змей, и костёр вдруг потух. Чёрная, пушистая темнота опустилась на лес, ослепила пионеров.

— Куда бежишь?

— Стой!

— Дайте свет!

— У кого есть фонарик?

— Развести огонь!

Вспыхнули фонарики, беспокойно рассекая темень узкими лентами света, кто-то чиркнул спичку и поднёс её к горсти сухой хвои. Перепугавшийся было костёр понемногу разгорался, неохотно расширяя круг света, но наконец снова взметнулся вверх, начал трещать и шуметь.

— Где этот пьянчуга?

— Где дети?

Ни детей, ни чернокнижника не было. Зато из леса, прямо на огонь костра, вышли мы оба — я и Андрейкин папа, который нёс за пазухой сонную, измучившуюся Сороку. Делегатка Совета Лесных Зверей сделала всё, что было в ее силах, — она вела нас до той поры, пока не опустились сумерки, пока ещё хоть что-нибудь различали в темноте её птичьи глаза.

— Можем мы поговорить с вожатым? — спросил я.

— Слушаю вас.

— Не видели ли вы случайно четверых ребят? Одна девочка носит очки, у другой косички, как мышиные хвостики…

— Один мальчик очень серьёзный и любит жуков, — вставил папа Андрейки, — а другой…

— Знаю, знаю, — прервал его вожатый. — Они были тут ещё минуту назад и исчезли самым таинственным образом.

— Исчезли… — как эхо, повторили мы. — А ведь это наши дети.

— Да, они исчезли самым таинственным образом. Я вам обо всём расскажу, но сейчас не теряйте время попусту. Надо их искать. Горнист, играй тревогу!

Маленький пионер подошёл к костру, приложил к губам горн.

«Тра-та-та! Тра-та-та!» — полились быстрые, нетерпеливые звуки.

— В лагере трое останутся на вахте! А остальные идут со мной. Взять с собой фонари! — отдавал приказания вожатый.

Когда через несколько минут мы были готовы к маршу, неожиданно примчался запыхавшийся Азор, который всё это время обгрызал кости возле кухни.

— Где ребята? — строго спросил я его. — Оставил их одних, ты, противный обжора! Помоги же хоть теперь нам разыскать их.

Пёс, прося прощения, лизнул мне руку, потом опустил морду к самой земле и начал принюхиваться. Он дважды обежал поляну, приостановился на том месте, где наши дети сидели у костра, втянул ноздрями воздух и двинулся в лес. Мы — за ним.

Когда деревья со всех сторон окружили нас, при свете фонарей мы увидели сломанную ветку, а потом и глубокий след чьей-то ноги, оставшийся на росной траве.

— Хорошо ведёт. Умный пёс, — похвалил Азора вожатый. — Мы скоро их нагоним.

— Мы — на месте, — сказал чёрт Гараб, снял с плеч двустволку и оперся на неё. — Это здесь.

— А ты не заблудился? — спросил Твардовский. — Ночь тёмная, пуща густая…

Один глаз у дьявола засверкал красным огнём, чёрт нетерпеливо махнул хвостом.

— Как-никак, а я ведь охотник, покровитель всех браконьеров. Велели мне вести к Лысому Урочищу — вот я и привёл.

Ребята стояли тут же, рядом, и озирались по сторонам. Они находились на вершине отвесного холма, склоны которого были покрыты сухой травой. Внизу плотным кольцом теснились сосны, похожие в темноте на выщербленную стену. На самой вершине холма когда-то росла вековая ель, но теперь она лежала на земле, поваленная бурей. Ветви её, торчащие во все стороны, замерли в полной неподвижности. Причудливо переплетённые корни, словно змеи, извивались над глубокой воронкой. У самого края воронки рос одинокий лесной цветок, известный под названием «медвежье ухо», или коровяк.

— Мы скоро вернёмся. Сядьте и подождите нас, — попросил Твардовский. — Вот здесь, вокруг цветка. Он днём спит, а ночью распускает свои лепестки.

Чернокнижник и Гараб, держась за руки и о чём-то перешёптываясь, спустились с холма и исчезли в ночном мраке.

Ребята послушно присели на корточки вокруг «медвежьего уха». Нагретый за день солнцем песок был ещё тёплый, но в воздухе плавала прохлада. Над пущей скользил лёгкий ветерок, шалью овивая вершину Лысого Урочища.

Кристя вытянула перед собою замёрзшие руки.