Повесть-сказка о приключениях четырех детей, собаки и героя польского фольклора, колдуна-чернокнижника пана Твардовского.

Когда встречаются незнакомые люди, то они обычно представляются друг другу: «Меня зовут Ян», «А меня — Ваня». И обмениваются рукопожатием. Ну, а если им предстоит совместно заниматься каким-либо важным делом, то, знакомясь, они не только называют имена, но и рассказывают каждый о себе более подробно.

Вот и мы должны познакомиться как можно лучше, потому что я написал эту книжку, а ты собираешься прочесть её. Стало быть, мне надо сказать несколько слов о себе и о мастере чёрной и белой магии Твардовском, с которым ты встретишься на её страницах.

Родился я в Варшаве, на Висле, однако хорошо знаю Советский Союз и советских людей — как взрослых, так и детей. Когда я кончил среднюю школу, на Польшу напали немецкие фашисты. Пошёл я добровольцем в армию, но гитлеровские захватчики быстро расправились с моей отчизной. Я продолжил учёбу и стал работать сперва в Западной Украине, а потом на Северном Кавказе. Чтобы бить фашистов, вступил в ряды Красной Армии и воевал в бригаде морской пехоты. А потом, когда под Москвой начала создаваться польская армия, я перевёлся в неё, был назначен офицером-политработником и с оружием в руках вернулся на свою родину. Наши дивизии вместе с советскими дивизиями перешли через Буг, Вислу, Одер и участвовали в штурме Берлина.

Ещё во время войны я стал корреспондентом фронтовой газеты 1-й Польской армии «Мы победим» и начал писать. Сперва репортажи и заметки, потом рассказы и, наконец, — книжки. Написал я иже 18 книжек, в том числе несколько из них — для молодёжи, потому что очень люблю юных читателей. Некоторые книжки мои изданы на русском языке, но это те, которые для взрослых. Мне очень приятно, что теперь я смогу познакомиться и с молодыми читателями Страны Советов.

Что же сказать о себе ещё? Ага, знаю. Я высокий, ростом 184 сантиметра, и ношу очки. Люблю путешествовать. Умею водить, помимо автомобилей и мотоциклов, также танк и пилотировать самолёт, потому что до сегодняшнего дня служу в польской армии и имею чин полковника. Очень люблю мою дочурку Дануту, а также плавать под парусами.

Как раз с нею, Данутой, выбрались мы несколько лет назад на Мазурские озёра, чтобы немного поплавать под парусами. Были с нами Кристя и Андрейка, а на месте мы познакомились со Здисем. Чтобы нам было веселее, мы придумали себе такую забаву: вообразили, будто с Луны прибыл к нам пан Твардовский…

Говорят, что пан Твардовский вроде бы жил в Польше давно-давно — в XVI веке, то есть 400 лет назад. Я пишу «вроде бы», потому что никто этого наверняка не знает, однако о нём сложено много сказок, легенд и стихов. Даже великий польский поэт Адам Мицкевич писал о приключениях Твардовского в корчме. Думаю, что если Твардовский жил на самом деле, то был он человеком учёным, незаурядного ума и потому непонятным для многих. Из-за этого его и считали чародеем, колдуном.

Сохранился, к примеру, «удивительный» рассказ о том, как Твардовский вверх по течению Вислы плыл. А может быть, он попросту сумел пользоваться парусом? Говорят также, что Твардовского, изрубленного в бою, вылечил его слуга Пайонк, то есть Паук. А может быть, речь идёт о лечебных свойствах паутины, плесени или какой-то разновидности пенициллина? Известно ещё, что Твардовский строил плотины и серебряные рудники — иначе говоря, был дельным и умным человеком.

Когда мы играли на берегу Мазурского озера в визит пана Твардовского на Землю, то нам приходили в голову такие удивительные вещи, что потом всё немного перепуталось и стало трудно разобраться, где правда, а где наша выдумка. Не сумел я в этом разобраться и тогда, когда сел за писание этой книжки. Однако ты, читая её, наверняка сделаешь это сам.

А может быть, сев в межпланетный космический корабль, ты даже полетишь на Луну и, когда вернёшься, напишешь мне письмо, в котором подробно расскажешь обо всём, что увидел и узнал на Серебряном Щите, опишешь, как выглядит он на самом деле…

Желаю тебе счастливого пути — и при чтении этой книги, и во время полёта на Луну.

Варшава, осень 1963 г.

Януш Пшимановский

В такой день не только дети, но и самые почтенные дяди и тёти, которые не любят шипучего лимонада и газированной воды с сиропом, — все, все мечтают только об одном: как бы раздобыть целую бочку мороженого! И никто даже не поморщится, если ему вместо сливочного мороженого достанется молочное, или ванильное, или шоколадное, или фисташковое, или земляничное, или ананасовое. Такое ли, сякое — всё равно: лишь бы дали его побольше да похолоднее.

Но где взять мороженое, если вокруг нашего домика и пяти других, составляющих вместе хутор Ковалик, дремлет Пиская пуща — самая большая в краю Мазурских озёр. В какую бы сторону ни пошёл, всюду встретишь на лесной опушке ряды белых берёз и жилистых буков да купы ольх, под влажными листьями которых прячутся целые полчища комаров. Однако, если благополучно пройдёшь эти передовые посты лесного войска, тебя окружат стройные корабельные сосны, сияющие золотисто-красной корой, и дубы, широко распростёршие свои богатырские сучья. Терпко пахнет можжевельник, прикрывающий подступы к серым бастионам муравейников… Здесь нетрудно увидеть ястреба, планирующего на неподвижных крыльях, спугнуть на лесной тропинке зайца, подойти на рассвете совсем близко к серне или обнаружить следы дикого кабана, глубоко врезавшиеся в землю.

И только мороженого здесь и в помине нет. Но зато есть озёра — отличное лекарство против жары. В такой день, о котором я пишу, все устремляются к воде, все бегут купаться. Дома остаётся только тот, кому нельзя уходить да кто боится воды. В тот день оставались дома лишь куры, не умеющие плавать, привязанный к будке Азор и я.

Это значит, что к будке привязан был только Азор. А я вынужден был остаться дома, потому что обещал редакции журнала «Пломычек» написать рассказ. Но данное слово надо держать, даже если стоит жарища, а мороженого и в помине нет.

Я сидел и размышлял, о чём же написать… Если бы хоть шёл дождь, то мне было бы скучно — и, глядишь, что-нибудь бы сочинил. А тут, как назло, такая жара, что мысли тают, словно масло, или ползают лениво-лениво, будто сонные мухи…

Взглянул на небо: может быть, там есть что-нибудь достойное описания?

Нет, ничего, только лучезарная голубизна да ослепительно яркое солнце. И лишь над самым горизонтом тихонько крадётся маленькое облачко. Наверно, через минуту-другую и оно нырнёт в озеро, чтобы искупаться…

Взглянул на липу, растущую перед окном, возле самой калитки, — может быть, там, среди её раскидистых ветвей, сидит какая-нибудь тема? Да где уж! С жёлтых цветков сыплется пыльца, запорошённые ею листья обмякли и печально свисают, изморённые зноем. А один листок так пересох, что сорвался с ветки и запорхал над колодцем — не иначе, как хочет окунуться в холодную колодезную воду. Но тут он заметил, что каменный сруб прикрыт крышкой, свернул в сторону, перепорхнул через забор и упал на дорогу, уже не в силах долететь до озера.

Взглянул в ту сторону, где сквозь стволы вишен, растущих в саду, и листву ольх, выстроившихся вдоль берега, поблёскивает такая манящая и такая прохладная озёрная гладь… «Сбегай-ка на озеро, искупайся, потом одним духом настрочишь пять, а то и целых семь страниц», — шепнул мне кто-то сладким, умильным голосом. Но я сразу догадался, что этот «кто-то» — просто-напросто Паршивая Лень, которая гнездится в каждом человеке, в каждом из нас. Она всегда подговаривает сперва поиграть в футбол, а уж потом сесть за домашние задания; она заставляет дремать на уроке, чесать в затылке, ковырять в носу и глядеть в потолок, когда учитель объясняет новую тему. Она растёт вместе с нами. Я вот, к примеру, высокий — сто восемьдесят четыре сантиметра, — и потому, наверно, моя Паршивая Лень тоже выросла до огромных размеров. Приходится все силы бросать на борьбу с нею.

Итак, в тот самый день, когда она, Паршивая Лень, подговаривала меня пойти искупаться, я сказал ей тихо, но, решительно: «Отвяжись, а то дам такого пинка, что до самого озера отлетишь». Паршивая Лень не стала ждать, когда я исполню свою угрозу, сама выскочила в окно и что есть духу бросилась к воде, на ходу напяливая на себя розовые трусики. Вот сейчас она нырнёт, начнёт проказничать с Данкой и Кристей, со Здишеком и Андрейкой — эти охотно примут её в свою компанию..

А я остался. Остался наедине с курами, с Азором, сидящим на цепи, да с пишущей машинкой. В машинку был вставлен чистый лист бумаги. Он показался мне таким громадным, таким бескрайним, словно какая-нибудь Сахара, где никто не живёт и где очень жарко.