Подобные предсказания весьма ослабили радость Ахмаса и вселили в него внутреннюю печаль. И потому он, желая упредить грозящую его сыну планетами беду, велел воспитывать ребенка у себя глазах, чтобы быть полностью уверенным в его безопасности. Однако годы шли, юному королевичу минуло уже 15 лет, и до сих пор никакого, даже самого малого несчастья с ним не приключалось. Но поскольку невозможно противиться определению судьбы, та всё же учинилась по её власти. Однажды Абакай, прогуливаясь близ морского берега, возымел охоту поездить по морю. По его велению было подведено богато убранное судно, в которое он и сел со всею своею свитою, в сорок человек. Но едва удалились они от берега, как набежали на них морские разбойники. Хотя слуги царские и дали им всевозможный отпор, но превосходящим числом разбойников они были побеждены, взяты в плен, и проданы на острове Самсарит – жестоким людоедам.

Самсариты были поистине чудовища, имевшие человеческий стан и собачьи головы. Они заперли Мавранарского королевича вместе со всеми его людьми в крепкий дом и кормили их нисколько недель миндалем и изюмом. А по прошествии этого времени отводили по человеку на день на королевскую кухню, и убивали их – по одному на праздничное кушанье.

Так все сорок человек были съедены самым безжалостным образом, остался только один королевич Абакай, который ожидал равной себе судьбы, и пребывал в рассуждении, что нежное тело его погибло, будучи оставленным на закуску Приготовляясь к смерти, думал про себя Абакай: «я знаю, что мне не миновать смерти, зачем же мне быть столь подлым, чтобы отдаться произвольно на смерть? Лучше продам я им жизнь свою подороже, и буду обороняться до последней капли крови…» Пока он так размышлял, пришли самсариты – он позволил им без сопротивления отвести себя на кухню… Но зайдя на кухню и увидев большой нож, коим им надлежало ему быть зарезанным, собрал он все силы, разорвал веревку, которой были связаны его руки, и схватив нож, умертвил всех бывших в кухне, прежде чем хоть кто-то из них мог оказать ему сопротивление. Расправившись с ними, стал он с ножом в дверях, и все отваживавшиеся напасть на него, падали мертвые на землю. Вдруг весь двор возмутился: всюду раздавались собачий вой, бреханье и рычанье.

Когда до короля дошла весть, что один человек воспротивился столь многим его подданным, ужас объял его. Он пришел сам к нему и сказал:

– Молодой человек! Я удивляюсь твоей храбрости и дарю тебе жизнь. Не дерись больше с моими подданными – множество без сомнения тебя одолеет. Скажи мне истину, какого ты роду?

– Всемилостивейший Государь, – ответствовал королевич, – я сын Мавранарского короля.

– Твоя храбрость, – сказал король, – довольно свидетельствует о твоей природе. С этой минуты ты в безопасности: мой двор отныне и впредь составит для тебя приятное пребывание. Ты будешь счастливее всех смертных тем, что я избираю тебя в свои зятья, и ты сей час женишься на моей дочери принцессе. Она – любви весьма достойная особа. Всё принцы моего двора крайне в нее влюблены, но перед всеми ими я тебе даю преимущество.

– Вы, ваше величество оказываете мне очень много чести, – сказал Абакай, которого слова эти не очень обрадовали, – я думаю, что я не столь к этому способен, как самсаритские принцы.

– Нет-нет, – вскричал Король с жаром, – я не изменю моего слова: ты должен быть моим зятем. Не противься моей воле, чтобы после в том не каяться.

Абакай усмотрел, что сопротивление ввергнет его в смертельную опасность, вынужден был во всем повиноваться. Итак его женили на принцессе, которая имела наипрекраснейшую сухую сучью головку, острые ушки, и сверкающие глаза: словом, на самой прелестной из красавиц всего острова. Но со всеми этими собачьими статьями любить её королевич Абакай не мог. Сколько бы она к нему ни ласкалась, он получал от этого всё большее к ней омерзение. От этого он без сомнения должен был ожидать опасных последствий если бы не предупредила их смерть этой принцессы, случившаяся по прошествии немногих дней после свадьбы.

Королевич внутренне радовался, освободившись от этого чудовища, но неожиданно для себя узнал, что на этом острове есть закон погребать, как умершего мужа с живою женою, так и живого мужа с умершею супругой; и что уставу этому подвержены все, не исключая и самого короля. Самсариты к этому обычаю так привыкли, что они ни мало ему не ужасались и шли на смерть, с радостью приплясывая и распевая песни. При чём и все вокруг стоявшие делали то же самое. Так что погребение у них казалось больше праздником, чем печальным зрелищем.

Весть эта повергла Абакая в неописуемую печаль, но следовало повиноваться суровости гонящей его судьбы. Начиная погребальные обряды, его положили в новый открытый гроб, дали ему по обычаю один хлеб и кружку воды. И так несли их обоих живого и мертвую к месту, где обыкновенно у них всех погребали. Состояло оно в обширной и весьма глубокой, специально для этого выкопанной яме. По прибытии туда во-первых опустили тело умершей принцессы, а потом все присутствующие разделились на двое – одна часть пела, а другая плясала. На одной стороне стояли любовники с любовницами, а на другой мужья с женами. Первые пели все вместе хороводом, схватившись рука об руку, а последние плясали попарно.

По окончании всех этих обрядов, в которых Абакай не мог принимать участия, опустили также и его в яму к женину телу. Устье ямы тотчас же было покрыто камнем.

У виде себя в ужасной темнице, вскричал он: «О небеса! В каком оставляете вы меня состоянии! Такова ли награда, обещаемая добродетельным людям? Для того ли вы, по неотступной просьбе дали меня отцу моемy, чтобы и достался я в добычу столь ужасной смерти?

После этого он предался жестокому унынию.

Хотя Абакай и не имел никакой надежды к выходу из этого ада; но почувствовав, что лежит на земле, он встал из гроба и пошел наощупь вдоль стены. Он не прошел еще и ста шагов, как вдруг в глаза ему блеснул свет. Он удвоил свои шаги, поспешив к месту, откуда тот исходил!. Приближаясь увидел он, что перед ним стоит со свечой женщина, которая, услышав шорох приближавшихся шагов, огонь загасила.

– О небо! – вскричал Королевич – не сон ли это? Нет, конечно сон, произошедший от моего замешательства. О несчастный! оставь надежду увидеть дневной свет: ты сошел уже прежде смерти в вечное обиталище ночи… Ах! Король Мавранарский! злосчастный мой родитель! перестань уповать о моем возвращении – сын твой не будет опорою твоей старости: уже он в челюстях смерти!

По окончании слов этих услышал он голос, произносящий следующие слова:

– Утешься королевич! Если ты сын государя Мавранарского; то не погибнешь в этом месте. Назначенная судьбою вам в супруги избавит вас отовсюду.

– Государыня моя! – отвечал Абакай. – Хотя, без сомнения, должно счесть великим наказанием, чтобы на шестнадцатом году жизни быть заживо погребенным, но со всем тем я лучше соглашусь сто раз окончить здесь жизнь мою, нежели принять от вас помощь на сказанном вами условии, если вы, можете быть таковы внешне, как моя недавно умершая супруга. Если и у вас такая же собачья голова какая была у нее, то любить мне вас никак невозможно.

– Я не самсаритка, – отвечала та, – притом мне идет только четырнадцатый год, и я уверяю вас, что лицо мое вас напугать не сможет.

При этом она, вынув фитиль, опять зажгла свечу, и показала королевичу столь прелестное личико, которое в мгновение ока воспламенило его сердце.

– Какой радостный случай! – вскричал Абакай с восхищением: – ничто с видимым мною сравниться не может. Но скажите мне, кто вы? Я признаю вас за волшебницу, или божество страны этой; ибо вы обещали меня вывести из этой пропасти.

– Я не волшебница, – отвечала та, – а дочь грузинского царя, по имени Динара. Однако приключения мои я расскажу вам в другое время; а теперь объявлю только, что на этот несчастный остров принесло меня бурей, и я спасаясь от смерти, вынуждена была выйти замуж за одного самсаритского вельможу, который вчера умер. Меня по здешнему обычаю погребли с ним вместе, с одним хлебом и кружкой воды. Перед погребением моим спрятала я под платье фитиль, и несколько восковых свечей. По опущении меня в пропасть, встала я из гроба и зажгла свечу, не имея в себе ни малейшего страха, каковой должно ощущать в столь смертельном месте. Спасающее небо подкрепляло меня во всем, предвещая неизвестную надежду к моему спасению. Я пошла от моего гроба, удаляясь от страшных окружающих меня предметов (то есть мертвых всюду валяющихся тел, от коих происходил великий смрад, и искала способа к собственному избавлению. Не отошла я еще и ста шагов, как увидела впереди нечто белеющееся. Оно представляло собой великой мраморный предо мною лежащий камень. Приблизившись к нему, я оторопела, увидев высеченное на нём мoё имя. Пройди и сам прочти эту надпись, – проговорила она, подавая ему свечу, – которая и в тебе не меньше моего пробудит удивления.