– Уж я постарался, – признался Румпельштильцхен. – Я заметил, что за мной следит её солдат, и стал плясать вокруг костра, крича во всё горло своё имя на весь лес.

– То есть вы нарочно облегчили ей задачу, – поняла Шарлотта. – Вы очень добры.

На лице у Румпельштильцхена мелькнула слабая улыбка, но тут же угасла.

– И я так считал. Но, увы, эту часть истории никто и никогда не узнает.

– Люди любят осуждать, – сказала Шарлотта. – И я не исключение. Я никогда не задумывалась, почему вы совершали эти поступки, просто считала вас…

– Злодеем? – невозмутимо закончил за неё Румпельштильцхен. Почти всю свою жизнь он прожил с этим клеймом.

– Да… Злодеем, – смущённо призналась Шарлотта.

Румпельштильцхену было приятно беседовать с Шарлоттой – пожалуй, он даже испытывал удовольствие от их разговора. Не будь он таким усталым, он бы держался настороже, но волей-неволей Шарлотта вызывала доверие. Они оба были хорошими людьми, которые попали в беду.

– Как такой хороший человек, как вы, связался с этой злодейкой? – качая головой, поинтересовалась Шарлотта.

– Я имел несчастье родиться мечтателем, – с грустью отвечал Румпельштильцхен. – У гнома одна судьба – стать шахтёром. Но мне никогда не хотелось провести всю жизнь под землёй, в тёмных тоннелях. Я хотел жить среди растений и животных и раньше мечтал стать пастухом или же фермером. Но мои братья каждый день ругали меня, говорили, мол, работа шахтёром – это честь, и мне несказанно повезло. Однажды ко мне явилась Эзмия и предложила стать её учеником.

Румпельштильцхен потёр глаза и сел на стул, обитый шкурой дикобраза; он так глубоко погрузился в воспоминания, что даже не обращал внимания на покалывающие его иголки.

– Вот забавно, – пробормотал он. – Я ведь не раздумывая согласился, а жалел об этом каждый день всю свою жизнь.

Шарлотте стало его жаль. Она поняла, что в этом доме три пленника.

– Любой бы на вашем месте согласился, – заметила женщина.

– В то время – возможно, – кивнул Румпельштильцхен. – Но сейчас никто и ни за что на свете не согласился бы на такое. Вдруг по комнате пронёсся мощный порыв ветра.

– Почему ребёнок у неё?! – раздался оглушительно громкий голос, и Шарлотта с Румпельштильцхеном от неожиданности подскочили. В комнате неожиданно появилась Эзмия.

Колдунья выглядела уставшей. Осанка её была не такой горделивой, как раньше, а волосы не развевались волнами за спиной. Эзмия долго продумывала сегодняшний вечер, но на деле он прошёл не по её плану.

Румпельштильцхен тут же спрыгнул со стула.

– Принцесса Надежда непрестанно плакала, – зачастил он, – а мне хотелось, чтобы в доме было тихо, когда ты вернёшься.

Эзмия нахмурилась, глядя на Шарлотту, и женщина покрепче прижала к себе принцессу. Колдунья подошла к клети и вперилась в них хищным взглядом сквозь прутья.

– У тебя чертовски хорошо получается обращаться с детьми, верно? – с подозрением осведомилась Эзмия.

– Я же говорила, я медсестра, работа у меня такая, – ответила Шарлотта, неловко ёрзая под пристальным взглядом Колдуньи. – Я ухаживаю за больными детишками.

Эзмия вздёрнула бровь.

– Занятно, – задучиво произнесла она. – Не думала, что внучка Феи-крёстной такая взрослая.

– Ну, не все умеют с помощью магии останаливать старение, – возразила Шарлотта.

– А ты смелая, как я погляжу, – заметила Колдунья. – Может, это заставит тебя придержать язык?

Эзмия поставила стеклянный сосуд, который держала в руках, на маленький столик возле клетки. Шарлотта с ужасом разглядела внутри ёмкости миниатюрную призрачную фигурку Феи-крёстной.

– Это… это же моя… моя бабушка! – воскликнула Шарлотта, чуть не забыв, что притворяется своей дочерью. – Что ты с ней сделала?!

Эзмия довольно улыбнулась, в её глазах загорелось торжество.

– Я забрала её душу.

Шарлотте стало дурно. Она и не представляла, что у человека можно забрать душу, даже в сказочном мире.

– Зачем тебе её душа? – спросила Шарлотта.

– Вообще-то, это моё увлечение, – сказала Колдунья, подходя к камину. Там, на каминной полке, в ряд стояли пять таких же стеклянных сосудов бирюзового цвета, в каждом из которых плавал прозрачно-белый сгусток.

– Ты коллекционируешь души? – удивлённо спросила Шарлотта. – Чтобы не быть совсем бездушной?

– Какой остроумный каламбур, – с издёвкой заметила Эзмия. – Знаешь выражение «прости и забудь»? Так вот я с ним в корне не согласна и считаю, что это невозможно. Люди поступают со мной плохо и забывают об этом, будто их поступки не имеют значения, – потому что им нет до меня дела. Как же мне их за это прощать?

– Значит, ты забрала их души и заточила в сосуды, вместо того чтобы простить? – спросила Шарлотта.

– Именно так, – кивнула Эзмия. – Я решила, что силой отнять у них жизнь будет лучше, чем просто простить. Ведь это означает, что они станут жить дальше своей жизнью, и их проступки не будут иметь последствий. Но если забрать у них души и лишить будущего счастья, то я исцелюсь и обрету покой.

Шарлотта не верила своим ушам.

– Неужели ты думаешь, что тебе можно посочувствовать? – спросила она.

Эзмия отрешённо смотрела на пламя, пожирающее черепа.

– Я не хочу, чтобы люди меня понимали. Я хочу, чтобы они преклонялись предо мной.

У Шарлотты от этих слов потяжелело на сердце. Она задумалась, вырвется ли когда-нибудь из когтей этой помешанной злодейки. Но, подумав о детях, о Бобе и о жизни, которой её лишили, Шарлотта ощутила в себе силы выжить в плену у Колдуньи.

– Мне с трудом верится, что Фея-крёстная, которая ко всем великодушна, могла что-то делать тебе во вред, – сказала Шарлотта.

– Иногда помощь может быть во вред, – возразила Эзмия. – Но, полагаю, тому, для кого помощь – обыденная работа, этого не понять.

– Просвети меня, – предложила Шарлотта.

Эзмия подняла брови.

– Когда Фея-крёстная нашла меня в Другом мире, я была ещё совсем ребёнок. Одинокая сирота, умирающая с голода. Она забрала меня с собой в Королевство фей, и я стала жить с ними. Они дали мне кров, обучили использовать магию во благо, и со временем я стала одной из самых сильных фей.

Шарлотта непонимающе покачала головой:

– И чем же ты была недовольна?

– Успех может ранить так же глубоко, как провал, – продолжала Колдунья. – Чем больше я превосходила своими успехами других фей, тем сильнее они на меня обижались. На самом-то деле феи очень завистливые существа, хотя никто никогда в этом не признаётся, дабы не очернить свой образ.

Когда Фея-крёстная объявила меня своей ученицей, все остальные феи от меня отдалились. Я никогда не просила оказывать мне особое внимание, но своё разочарование они выместили на мне, будто я лично их обидела. Каждое моё заклинание, каждое волшебство подвергалось несправедливым нападкам.

Несмотря на то что я достигла небывалых высот в волшебстве, мои достижения оставались незамеченными из-за отношения ко мне. Со временем я начала стыдиться своего таланта и решила стать обычной, такой же, как все. Но, понизив планку, я только сильнее их разозлила, и к достижению юности я снова была одинока, но на этот раз жаждала любви.

Колдунья махнула рукой на сосуды, расставленные на каминной полке.

– Теперь речь пойдёт о них. Видишь ли, эту часть истории я принимаю очень близко к сердцу, потому что в этих сосудах заточены души пяти мужчин, которые неразумно его разбили. Один никогда меня не любил, второй не мог меня любить, третий любил слишком сильно, четвертый скрывал свою любовь, а пятый любил меня недостаточно сильно…

Эзмия взяла крайний слева сосуд и заглянула в него. Из молочно-белого сгустка вырисовалась фигура молодого человека в фартуке.

– Пекарь был моей первой любовью. Он жил в маленькой деревушке в Прекрасном королевстве и работал в семейной пекарне. Он первый, если не считать Фею-крёстную, поинтересовался, как у меня дела. Я была такой юной и чувствительной: мы улыбнулись друг другу – и я уже безумно влюбилась в него. Мы сблизились, и я стала поверять ему свои самые сокровенные тайны и желания. Я была уверена, что любовь наша навсегда.

К сожалению, я узнала, что его намерения были далеко не искренними. Я была своего рода посмешищем: Пекарь притворился влюблённым, только чтобы рассказывать своим друзьям всё, чем я с ним делилась. Всё это время он со мной играл.

Я вернулась в Королевство фей в слезах. Надеялась найти там хоть какое-то сочувствие, хоть толику сострадания, но они только потешались надо мной. О, они были рады увидеть, как я упала с пьедестала, на который не просила себя ставить. Понимаешь, я нарушила неписаное правило: сильные мира сего не имеют права ни на что жаловаться.

Не найдя поддержки и утешения, я убежала в лес и упала возле одного дерева. Я пролежала там несколько часов кряду, поливая горючими слезами его корни. Только это дерево утишило мою боль. Потом я ещё много раз к нему возвращалась.