Спустя какое-то время я попыталась простить Пекаря, но только сильнее разозлилась. Я вернулась в его пекарню и потребовала извинений. Он отказался просить прощения, заявив, что всё это лишь ребяческая шутка. Тогда я наложила заклинание на пряничного человечка, которого он испёк. Пряник соскочил с подноса и убежал от него. Вся деревня за ним гонялась, но так и не поймала.

Пекарь и его семья стали настоящим посмешищем в деревне, быстро разорились и потеряли свою пекарню. Но мне после этого стало гораздо лучше. И вот тогда-то я и поняла, что лучше поквитаться с обидчиком, а не вести себя благородно.

Колдунья поставила на место сосуд с душой Пекаря и взяла следующий. Из сгустка появился мужчина с молотком в руке и цепью, свисающей с плеча.

– Замочных дел мастер был сложным человеком, – сказала Колдунья, качая головой. – Из-за своей профессии он предпочитал держать свою собственность под замком. Я не стала исключением. По большому счёту я влюбилась в него из-за необходимости залечить шрамы на сердце, оставленные Пекарем. Он был очень молчаливый, едва ли говорил мне пару слов. Он не смотрел мне в глаза, а если прикасался ко мне… то делал это неохотно.

Отношения с ним наложили на меня отпечаток, и не один. Я оставалась с ним, думая, что только такой любви я достойна. Когда я всё же сказала, что ухожу от него, он даже не изменился в лице. К тому времени он уже был так измучен своими внутренними переживаниями, что я решила не подливать масла в огонь при расставании. Я больше злилась на себя, чем на него, за то, что сама позволила причинить себе боль. Я храню его душу как напоминание – никогда не давать себя жалеть.

Шарлотта и Румпельштильцхен искоса посмотрели друг на друга. Им не верилось, что Колдунья так разоткровенничалась, но Эзмия так глубоко погрузилась в свои болезненные воспоминания, что не замечала ничего вокруг.

На самом деле она решила вспомнить свои страдания не ради них. Рассказывая невольным слушателям истории о своих бывших возлюбленных, Колдунья мало-помалу восстанавливала силы, угасшие после сегодняшнего вечера. Осанка её стала как прежде величавой, волосы колыхались волнами за спиной. Фиолетовые язычки пламени в камине взметнулись выше, стоило только Колдунье ощутить прилив сил. Бесспорно, её подпитывала боль прошлых лет.

Затем Эзмия взяла сосуд, стоявший по центру. Из туманного сгустка появился мужчина, играющий на свирели.

– Я думала, что Музыкант – это тот возлюбленный, который мне нужен. Меня покорило его обаяние. Он непрестанно пел мне песни и читал сонеты. Ему не терпелось раструбить всем о нашей любви – слишком не терпелось. Вскоре я поняла, что любит он вовсе не меня, а мой образ. Он хотел, чтобы все знали, что он встречается с будущей Феей-крёстной, а не с Эзмией. Я была для него средством достижения успеха.

Однако, даже зная его истинные намерения, я оставалась с ним, потому что боялась одиночества. Я задаривала его подарками, одним из которых оказалась печально известная свирель, – играя на ней, он избавил город от заполонивших его крыс. Я наложила чары на дудочку, надеясь, что теперь мы будем на равных. Подумала, что, если подарю ему то, что придаст ему важности, он сумет полюбить меня, а не мой титул.

Увы, та победа привела лишь к тому, что он возгордился и изменил мне с такой же лёгкостью, с какой завёл крыс в реку. Я превратила его новую пассию в музыкальный инструмент, дабы он играл на ней так же, как играл со мной.

Колдунья взяла с полки четвёртый сосуд и пристально посмотрела на душу мужчины, с головы до пят закованного в латы.

– Солдат был очень скрытным человеком, – сказала Эзмия. – Он держал наши отношения в строжайшей тайне. После Музыканта с его желанием растрезвонить всем и вся о нашей любви, такая скрытность была для меня внове. Однако позже я узнала, что защищал он тем самым не меня, а себя. Солдат стыдился наших отношений. Он думал, что, если кто-нибудь узнает, что он ухаживает за феей, это повредит его карьере и его не произведут в генералы.

Я наложила на него заклинание, которое сплющило ему ступни и заставило одеревенеть суставы. Остаток жизни он провёл, охраняя вход в кухню, и никакого повышения не получил.

Колдунья подошла к последнему сосуду. Из сгустка возник привлекательный мужчина в мантии и короне. Эзмия смотрела на него иначе, чем на других, – судя по всему, воспоминания об этом человеке были самыми болезненными.

– Король причинил мне самую сильную боль, – призналась Эзмия. – В отличие от других, Король относился ко мне с состраданием, которого так не хватало всем остальным. Он был моим лучшим другом и единственный из всех отвечал мне взаимностью. Пожалуй, именно наша схожесть заставила меня полюбить его сильнее остальных, и посему это до сих пор причиняет мне боль. Однако он никогда не любил меня так же сильно, как я его. Ему от меня нужна была только дружба.

Я приходила к нему каждый день в надежде, что его чувства переменятся. Однажды я попыталась дать ему любовное зелье, и он обо всём догадался. Никогда ещё я не видела его таким рассерженным: он кричал на весь замок, что никогда не полюбит меня, как я люблю его, даже если выпьет все любовные зелья, что есть на свете.

Я вышла из себя и наложила проклятие на Короля, превратив его в жуткое чудовище. В конце концов он повстречал девушку, которая влюбилась в него несмотря на звериное обличье, и мои чары были разрушены. История Красавицы и Чудовища со временем превратилась в преувеличенную легенду, но Король так никому и не рассказал, что это я его заколдовала; он повёл себя как друг, невзирая на всё, что я натворила.

Отвергнутая Королём, я поняла, что больше горя моё сердце не выдержит. Раз Король не сумел меня полюбить, то никто не полюбит. Фея-крёстная говорит, что я изменилась в то время, и она права. Я должна была делать счастливыми других, а своё счастье так и не нашла. Куда бы я ни пошла, я должна была решать чужие проблемы, но не могла справиться со своими.

И тогда я возненавидела мир, в котором жила: я презирала фей, презирала жалких людишек, которым они помогали, презирала саму себя за то, что я одна из них.

Я перестала притворяться, что я из их круга. Впервые в жизни я говорила и делала то, что мне хотелось, а не то, что от меня ждали. Если феи так и так намеревались порицать меня за мои поступки, я дала им достойный повод это сделать.

Я ничуть не удивилась, когда моё место в Содружестве «Долго и счастливо» заняла Эмеральда. Я была зла и обижена, но знала, что втайне феи только и ждали удобного случая отобрать у меня то, что принадлежало мне по праву. Эмеральда никогда не обладала и малой толикой моего таланта, но её любили все, кто её знал; феи нарочно назначили её, чтобы задеть меня побольнее.

Я убежала в лес и нашла своё дерево, возле которого всегда плакала. Я пролежала под ним несколько дней, заливаясь слезами; я чувствовала, будто мою душу раздавили жерновами, а вся моя жизнь казалась мне жестокой проверкой на прочность – сколько испытаний я ещё выдержу?..

Когда я наконец осушила слезы, то взглянула на дерево: оно было гораздо выше остальных деревьев в лесу. Годами поливая слезами его корни, я помогла ему возвыситься над собратьями. Мне стало очень стыдно за себя, мне не верилось, что я позволила людям так относиться ко мне. Я наложила заклинание на дерево, и ствол его с ветками закрутился спиралями, будто виноградная лоза, и оно сравнялось по высоте с другими деревьями, а доказательство моих мук исчезло.

И в этот самый миг хрупкая сломленная фея во мне умерла, и вместо неё на свет явилась Колдунья. Я решила, что теперь моё имя люди будут произносить трепетным шёпотом, дрожа от страха, а не насмехаться над ним из зависти. И если люди хотели лишить счастья меня, я просто-напросто лишу счастья весь мир.

Казалось, Эзмия забыла, что она не одна. Боль и обиды прошлого сотворили её нынешнюю, поэтому ей сложно было отвлечься от своих воспоминаний и вернуться в реальность.

– Все испытывают боль, – сказала Шарлотта. – Я тоже испытала боль от потери, но сумела её превозмочь. И я никогда не строила беспощадные планы мести и не винила других в своих бедах.

Эзмия обернулась к ней.

– Да неужели? – сердито воскликнула она. – Было ли тебе когда-нибудь так одиноко, что каждый удар сердца откликался гулом в опустошённой душе? Ненавидела ли ты когда-нибудь солнце за то, что оно встаёт и обрекает тебя на ещё один одинокий день?

– Думаю, нет, – ответила Шарлотта. – Никому никогда не было трудно меня полюбить.

Румпельштильцхен ахнул, услышав дерзкое высказывание Шарлотты. На Эзмию её бесстрашие даже произвело некоторое впечатление.

– Осторожнее, – пригрозила она пленнице. – Между храбростью и безрассудством лежит тонкая грань.

Шарлотта отвернулась, не в силах больше смотреть на Колдунью. Та между тем поставила на полку сосуд с душой Короля и сказала:

– Я ухожу отдыхать. Знаю, со стороны кажется, будто я не прикладываю никаких усилий, но завоёвывать мир очень утомительно. Я немного отдохну, а потом возобновлю нападения на королевства. Хочу быть во всём блеске своей красоты, когда мир падёт к моим ногам.