— Ну-ка, давай скрипку!
Кукуня потрогал струны, взмахнул смычком — скрипка запела. Кукуня играл по-деревенски — просто и от души. Скрипка то плакала, то хохотала. И Медвежонок с Ёжиком то сидели, насупившись, то пускались в пляс.
— Нет, лапа не та, — вздохнул Кукуня, опуская смычок. — Эх, бывало, сядем с дедом твоим на два пенька, да как грянем, как потащит, потащит он вверх, а я — кругами хожу. Волки плакали.
— Куда потащит? — спросил Ёжик.
— Кого?
— Ну, туда… Душу.
И Кукуня снова взял скрипку и заиграл так, что Ёжик с Медвежонком заплакали.
— Хороший у тебя дед был, — сказал Кукуня. — Редкий Медведь, жаль только, моя скрипка сгорела.
— Бери, — сказал Медвежонок. — Бери дедушкину!
— И никуда не уезжай, — сказал Ёжик.
Кукуня зажмурился, посидел так с закрытыми глазами, взял скрипку — и накрапывающий дождь, и лес, и туман — всё смешалось с запахом земли и листьев, и беседка, построенная Кукуней, вместе с друзьями уточкой поплыла над землёй.
Урюк
— А можно сказать — бушует весна? — спросил Ёжик.
— Конечно!
И Заяц понёсся через лес, и Ёжик с Медвежонком следом.
Заяц прискакал к дикой вишне.
— Глядите! — сказал Заяц. — Как снег!
— Цветёт, — сказал Ёжик.
— Пахнет…
— Нюхайте! — сказал Заяц.
И все стали подпрыгивать и нюхать.
— Снегом, — сказал Медвежонок.
— Свежестью!
— А почему — бушует? — Ёжик остановился. — Ведь когда бушует — всё свищет, летит?
— А дожди? — сказал Заяц. — А птицы?
— Верно! Дожди — летят, птицы — свищут!
— И облака, — сказал Медвежонок. — Облака тоже летят.
— И бабочки!
— При чём здесь бабочки?
— Как? А цветы? — и Заяц показал на вишню.
— Персики, — сказал Медвежонок. Знаешь, как персики цветут? Урюк!
— Нет у нас персиков!
— Сирень, — сказал Ёжик. — Вот уж цветёт!
— Сирень — сиреневая, при чём здесь вьюга?
— А белая?
— И липы, — сказал Заяц. — Отцветут, и лепестки так и летят.
— Вместе с яблоневыми…
— И урюк! — сказал Медвежонок.
— Отстань ты со своим урюком!
— Как метель! — Медвежонок хотел, чтоб не забыли урюк.
— И дожди! — крикнул Ёжик.
— И облака!
— И черёмуха!
— И слива!
— И черешня!
— И вишня!
— Вот потому-то — бушует!
— Не-а, — сказал Медвежонок. — Уж если кто по-настоящему бушует, так это — урюк!
Сова-сова
В эти самые лучшие часы, когда солнце уже садится, но ещё не наступили сумерки и от деревьев на снегу — длинные глубокие тени, — в эти часы Ёжик садился у окна и мечтал.
То же самое делал Медвежонок.
А у Зайца не было сил мечтать, потому что Заяц просто не мог сидеть на месте.
Вот и сегодня он сперва сбегал к Ёжику, потом — к Медвежонку, и обоих застал сидящими у окна, глядящими в затухающий лес.
— И птицы не поют! — огорчился заяц. — Поговорить не с кем.
Белка сидела у печки с вязанием.
Хомячок съел кашу и теперь пил компот.
Филин ещё не проснулся.
И Волк видел последний сон.
«Взойдёт луна, вылезет на поляну и — завоет», — подумал Заяц.
Он знал, что Ёжика с медвежонком сейчас трогать нельзя; с Белкой и Хомячком — скучно; и поэтому Заяц один прыгал по остывающему насту и просто не знал, куда себя деть.
С Лисой у Зайца сложились особые отношения, и поэтому он решил сбегать к Лисе.
— Лиса-Лиса, бон суа! — сказал Заяц.
— Бон суа! Добрый вечер, Заяц!
У Лисы была французская бабушка, и она учила Зайца по-французски.
— Коман са ва? Как дела? — спросил Заяц.
— Са ва комси комса. Так себе, — сказала Лиса.
— Сова-сова, — обрадовался Заяц. — Так себе.
— Учи, — сказала Лиса.
И Заяц полетел по лесу, повторяя:
— Сова-сова! Сова-сова! Сова-сова!
— Тебе чего? — спросил Филин. — Чего надо?
— Ничего, — сказал Заяц.
— А чего зовёшь?
— Я тебя не звал.
— Как же не звал? — рассердился Филин. — Прыгаешь, кричишь: «Сова! Сова!» Это я же!
— Это по-французски — так себе! — сказал Заяц.
— Это я — так себе?
— Нет, это по-французски «так себе», а ты — очень и очень хороший!
— То-то, — сказал Филин. — А что будет по-французски Волк-волк?
— Ещё не знаю.
— А Лиса-лиса?
— Надо спросить. Сбегаю и спрошу.
«Сова-Сова!» — пол по дороге к Лисе Заяц и с порога спросил:
— Сова-сова — так себе, а Лиса-лиса?
— Не сова-сова, а са ва комси комса, — сказала Лиса. — А Лиса-лиса — это я, и больше никто.
— А Волк-волк?
— Волк-волк — по-французски ничего не значит.
«И всё-таки что-то здесь не так, — зубря „сову-сову“ и в третий раз огибая лес, на бегу думал Заяц. — Сова-сова — так себе, значит, а Волк-волк — ещё хуже».
Он до того задумался, к тому же, не переставая вопил «сову-сову», что не заметил Волка.
— Ты кого славишь? — схватил Зайца Волк.
— Сова-сова — так себе! — выпалил Заяц.
— Вот именно! Кому она нужна, твоя Сова? Бегай и кричи: Волк! Волк!
— Что ж мне тебя кричать, когда ты ничего не значишь?
— Я?
— Ну да. Для французов ты — тьфу!
«Неужто Волк для них — ничто?» опечалился Волк. Он так расстроился, что даже отпустил Зайца.
— Совсем, — горько вздохнул Заяц. — Представляешь, Волченька, ты — Волк, а тебя как будто и нет.
— Ничего, Заяц, — сказал Волк. — Это, может, меня у французов нет, у них и леса-то нет. Зато здесь мы с тобой — у-ух!
— Ух! — кивнул Заяц.
— Ну, беги, — потрепал по ушам Зайца Волк. — Тянись к знанию.
И, по-волчьи осклабившись, показал страшные зубы:
— Беги-беги! Учись! Пусть знают наших!
И Заяц, ликуя, помчался по лунному лесу, зовя Сову-сову — хищную птицу, которая, может, там, у французов, и означает ни то ни сё, ни так ни сяк, так себе, а у нас — тихую жуть.
Солёные ножки
— Почему ты всё знаешь, Заяц?
— От бабушки. Если б вы знали, какая у меня была бабушка!
— И считать тебя научила?
— И считать.
— И писать?
— И писать.
— А мой дед, — сказал Медвежонок, — всё на печке сидел. А бабка ему ножки солила.
— Как это?
— Нагреет воды, выльет в ушат, туда — соли и золы из печки.
— Зачем? — спросил Ёжик.
— Для здоровья. Бывало, скажет: «Ну, Медведюшка, давай ножки солить!» Дед обрадуется — очень он это любил.
— А моя бабка, — сказал Ёжик, — была неграмотной. Зато дедушка в свистульку свистел.
— Мой на скрипке играл, — сказал Медвежонок. — Сунет лапы в ушат, а сам за скрипку. Бабка сядет, голову набок — пригорюнится.
— Он что, только грустную играл? — спросил Заяц.
— Что ты! Бывало, и плясовую. Я пляшу, бабка плачет.
— Отчего? — спросил Ёжик.
— Очень деда любила.
— А мой сгинул, — сказал Заяц. — Дед сгинул, отец сгинул, мать пропала. Одна бабушка у меня была. Зато какая бабушка! Посадит к окну, даст уголёк — рисуй, Зайчик!
— А мои вместе свистели, — сказал Ёжик. — Дед бабку тоже научил. Проснутся — и свистят.
— Вот никогда не слышал, чтобы ежи свистели, — сказал Заяц.
— А они — тихонько. Свистят себе и свистят. Когда я чуть побольше стал, мне тоже свистульку сделали.
— Бузинную?
— Не, из липы. Дед липовые любил. У них звук… с шершавинкой.
— А сейчас можешь? — спросил Заяц.
— Забыл. И потом — я свистульки делать не умею.
Помолчали.
Тихо и хорошо было в осеннем лесу.
— Я бы вас извлекать корень научил, — сказал Заяц. — Да, боюсь, не смогу: бабка со мной две зимы билась.
— Что мы — кроты?
— Ты нас и так вон сколькому научил! — сказал Ёжик.
— А давайте ножки солить!
И тут все обрадовались, согрели воды, насыпали золы, соли, и Ёжик неслышно, про себя, засвистел в свистульку, Заяц сквозь слёзы увидел свою любимую бабушку, а Медвежонок радовался, что вот все сидят, солят ножки, а вспомнил, как надо солить, он, Медвежонок.
Как Ослик, Ёжик и Медвежонок встретились после долгой зимы
— Дорогой Ёжик, я так рад тебя видеть! — сказал Медвежонок Ёжику, когда они встретились после долгой зимы.
— И я! — сказал Ёжик.
— Как тебе зимовалось?
— Я чуть было не замёрз… — сказал Ёжик.
— И я…
Они стояли посреди еловой опушки обнявшись и не знали, что говорить и делать от радости.
— Я очень рад, — сказал Медвежонок и погладил Ёжика по плечу.
— И я очень рад! Осторожно, не уколись, — сказал Ёжик и погладил Медвежонка.
— Ничего! Ты — самая добрая колючка в нашем лесу!
— Всё равно ты можешь уколоться, — сказал Ёжик.
Они стояли молча, глядя друг на друга, а потом Медвежонок сказал:
— А где наш друг Ослик?
— Не знаю…
— Может, он замёрз в эту долгую зиму?
— Нет, не может быть! Побежим к нему!
И они по талому снегу побежали через лес к домику Ослика.
— Ослик! — ещё издали закричал Медвежонок.
— Осли-ик! — подхватил Ёжик.