- Вот смотрю я на тебя и думаю, – заявил ему
негромко и задумчиво зайчонок с подоконника на котором стояли пузырьки и лежал термометр. – Не выйдет из тебя путёвого сына!
- Он даже вздрогнул от неожиданности и тихо
повёл плечами. А тогда посмотрел глазами к окошку и улыбнулся: зайчонок был там…
***- Доктор, доктор, помоги, - просил он очень жалобно на коленях ударяясь головой о несуществующее уже почти для него небо…А позади ещё были крылья, но они только окрашивались от чего-то кровью в совсем чёрный цвет… и не от чего-то совсем, а проверено – от ран… Он не боялся никогда ни крови ни чёрного цвета, от этого ему становилось только грустно… Но крылья болели и наверное уже не умели летать и тот край острый и изорванный, за который он ещё держался непонятно чем, край больше рвал в раны его живого, чем удерживал, и было больно невыносимо. Но это всё ничего… Просто теперь, когда не умеешь летать вверх можно было оборвать последнюю живую ниточку и не помочь больше уже никому, потому что тогда надо было упасть…
***- Ты чего? – спросил осторожно, одними губами, чтобы не спугнуть. Про порядок как-то забылось.
- Да так, - неопределённо пожал плечиками зайчонок. – Просто там темно…
- Где?
- Там – в норке. Мамка ушла тогда, прыг-скок, прыг-скок. Потому что надо было. За сладкой капуской. А когда её не было долго я и пошёл. Темно же всё-таки. Там совсем не было солнышка.
- Капуской! – передразнил он малышью неопытность. – А ты знаешь, что в лесу случается серый волк - зубами щёлк. Встретил бы – было бы тогда солнышко на твоё мохнатое малоушие.
- Знаю, - печально вздохнул зайчонок. - Я встречал. Никакой он не щёлк. Он меня за мохнату спинку брал зубами и сюда принёс. Положил…
- Так… Ясно. Почему днём? – строго осведомился возможно сам у себя тогда посерьёзнев он.
- Я уйду сейчас, - пропищало сокровище.
- Нет. Теперь поздно. Будешь сидеть тихо. В стакане. Если войдёт нянечка – будешь делать вид, что одуванчик. Ушами не шевелить.
Пушистый друг повёл полуобиженно усами, но соблюдать дисциплину согласился.
***А доктор стукал и водил перед глазами резиновым молоточком, так что ему становилось до крайности смешно. Особенно из-за зайчонка выглядывавшего из-за плеча доктора с самым внимательным видом.
И он конечно не признавался ни за что доктору в осознании своей душевной болезни, иначе ему в очередной раз не стали бы верить, а заоконное царствие оставить было пока решительно не на кого. Поэтому всё что он мог себе позволить в общении с доктором, так это хитро улыбаться в ответ на детски-наивные вопросы о состоянии временной субстанции и о количестве пальчиков на пухлой докторовой руке. Причём в обязанности порядочного душевнобольного входило непременное периодическое показывание языка доктору, но этого он уже решительно не терпел и по возможности от столь непочтительной процедуры уклонялся.
Доктор, вдоволь настукавшись, выходил в запредельность, за окном солнце прекращало становиться большим и тогда становилось спокойно. Обычно до вечера больше беспокоить были бы не должны. И тогда он рискнул.
***Оглянувсь, поблукав глазами по напряжённо застывшим внимательно рядам шкафчиков и кроваток, улыбнувсь, да не выжидая больше и прыгнув…
Кроватки уже байкали, шкафчики что-то секретное и наверняка всё-таки игрушечное в себе прятали. В шкафчиках было уютно, в кроватках было тепло, а он этой ночью из окна стал лететь. Потому что всё небо было наполнено сиреневым нестерпимым светом. Он и полетел. Сначала всё вниз, потому что всё-таки шагнул из окна, но потом сознательно стал забирать вверх и вверх и постепенно сравнял себя с ночным уже совсем воздухом. Малыши не препятствовали, они остались сидеть с открытыми ртами на подоконниках и только болтали от восторга в ночном воздухе ножками. А он всматривался и всматривался напряжённо в глаза его встречающему ветру. Ветер немало был удивлён человеку летящему по небу в простынке, потому что крылья развевались и хлопали как сумасшедшие. А он с иронией ответил глазами глазам ветра и опустился на тёмный один из на деревьях в ночном лесу кряжистый сук.
- Ну и что? – спросил он у случившегося под рукой брата-бобра.
- Ничего…, - вдумчиво ответил брат-бобёр, потому что хотел спать.
- Ладно, - согласился он, - спи пока. Утром воробышков посчитаешь, не забудь. Нужно край.
- Сосчитаешь, как же, их. Вот в тот раз считал…, - ворчал уже укладываясь в сухой листве брат-бобёр, - А они кто прыгает, кто чирикает. Порхают тоже понимаешь. Я ведь это как – ты сначала попытайся представлять из себя хоть что-нибудь путное, а потом уж порхай. Одних считаешь – другие уже по воду пошли. Беспорядочный народ. Не-пре-зен-та-бель-ный…
- Не какой? – даже покачнулся на ветке он, но брат-бобёр уже посапывал носом в тёплой сухой листве. Тогда он понял, что судя по покладистой ворчливости воробышки будут сосчитаны тщательно и дотошно. Брат-бобёр если ворчал, то за дело брался всецело ответственно…
***- Может всё-таки весна? – с почти ненадеждой в голосе спросил доктор.
Он посмотрел внимательно и с пониманием доктору в глаза и уверенно определил:
- Осень!
И немного добавил: - Поздняя…
- Ты в окно посмотри, а вовсе не на меня, - с тоской попросил доктор. – Там же снег растаял и светит по-твоему что?
Он уважительно отнёсся к просьбе доктора и посмотрел в окно.
- Дождь… - светски утомлённо заметил он и стал зябко кутаться за неимением пледа в смирительную рубашку.
- Какой дождь? – чуть не плакал от отчаяния доктор и тогда он коротко и кротко разрешил назревшее противоречие:
- Проливной.
Доктор отчаялся и обиженно отвернулся к окну.
«Не надо так переживать», говорил он про себя доктору, «снег ещё не скоро пойдёт». А вслух сказал:
- Доктор разрешите мне лесенку…
Доктор вздрогнул, но не отвернулся от окна, а так спросил, тихо: «какую лесенку?..»
- Доктор разрешите мне лесенку в небо, - попросил он.
Доктор понял и не стал отвечать.
Он понял, что лесенку ему не разрешили. Он не стал отчаиваться, попытки разрешено было повторять.
***Между тем свечерело. Нянечка позвала его покушать, но он не сильно сегодня хотел. Сегодня впереди было темно и много звёзд. «За капуской!», усмехнулся он про себя и обеспокоено оглянулся по сторонам. Вечер был близок, а зайчонка нигде не было. Ночью обязательно надо было передать его в звериное царство. Вышел месяц, вышел ясный, звёзды рассыпали свой свет по подоконнику, наступила ночь. Зверята ждать себя не заставили.
***Вышел на крылечко - достал скрипку
Подаренную самим Страдивари
и заиграл
Нестерпимо щёкотало под мышками
Отбивало последние надежды
И ещё было больно от всего окружающего
А по большому счёту было всё равно
Он играл на крылечке
«Лунную сонату» Бетховена
И смешно подпрыгивал на одной ножке
Думая что так танцуют всегда
На самом деле он просто забыл тапок
И левая нога немножичко мёрзла
Но это ещё было лето
И музыка звенела в чистом утреннем воздухе
Пока он играл он практически никого не боялся
Но славные весёлые музыканты
Настраивали уже пулемётку «Максим»
С противоположной стороны его двора
Они заиграли отчаянно слажено и умело
Немного поиграв вместе
Они разошлись по домам
Пулемётчики баиньки
Он со своей глупой скрипкой на небо
День был прожит не зря
***А зайчонок не захотел уходить. Он вообще был зайчонок не по порядку и остальные зверята только хихикали, когда он шукал зайчонка по всей палате, а тот спрятался в уголку и не хотел выходить. Ни за что.
***Ветер беспокоит юные сердца. Возможно нас уже не остановить…
Мир живущий робкой надеждой на возможные всё ещё, лёгкие перемены, не затрагивающие его тошнотворного благополучия. И притягивающий себя прочными оковами за металлический ошейник к холодной тяжёлой стене. Даже если мы вас не тронем – вас расстравит по стене само время. Вы постарели не по-хорошему и теперь трясётесь от страха всё не приходящей за вами смерти. Наверное вы достойно и красиво провели вашу долгую жизнь, если так не хотите с ней расставаться. Наверное вы всегда были достойны собственной смерти, если можете позволить себе минутную слабость на пороге.
Вы оголтелая, злая и очень нехорошая хуйня. На вас смотреть больно глазам, глаза не выдерживают такого количества мелко дрожащей тошноты.