А старуха им и говорит:

— Люди добрые, дайте хоть сухой лепешки поесть!

Вскочил Лю Чунь-тянь, поскорее лепешку выбрал самую лучшую, старухе отдал. Пуще прежнего жена печалится и говорит старухе:

— Матушка! В твои ли годы через овраги перебираться да через кручи! Небось и ноги не ходят!

Отвечает ей старуха:

— Одна я в целом свете, ни сына, ни дочки, негде голову приклонить, где упаду, там и смерть заберет.

Глядит Лю Чунь-тянь на старуху, матушку — покойницу вспоминает, и у этой горемыки, видать, ни одного счастливого дня в жизни не было. Слыханное ли дело, в такие-то годы побираться — у одного рису горсточку выпросить, у другого лепешки кусок.

И говорит Лю Чунь-тянь старухе:

— Оставайся жить у нас, матушка, коли не брезгуешь нашей бедностью!

А жена ему вторит:

— Наша матушка умерла, будешь в доме за старшую.

Согласилась старуха, стала жить с Лю Чунь-тянем и его женой. Уж так они за ней ухаживали, так ее обхаживали, что и рассказать трудно.

Лю нет-нет да и скажет жене:

— Смотри не давай ничего матушке делать. Старый что малый, слаб да немощен.

Сами они с женой ни днем, ни ночью отдыха себе не дают. Видит это старуха, как ей на кане усидеть? Вот и старается помочь: то огонь разведет, то соевый сыр через сито процедит. А они как настряпают еды, так первым делом старухе отведать дадут.

Жена нет-нет да и скажет потихоньку мужу:

— Старому человеку рис силы прибавляет. А у молодого и так сила есть, поголодать может.

Сказать по правде, трудно им жилось. Но все трое друг дружке помогали, в согласии жили.

Верно говорят: много дней проживешь — человека поймешь. Прошел год, после еще год. Крепко полюбили Лю Чунь-тянь и его жена добрую женщину. Вот и третий год к концу подходит. Но как-то раз кликнула их обоих старуха и говорит:

— Пришла мне пора уйти от вас, детушки!

Не ждали, не гадали муж с женой, что такое приключится может. Говорит печально Лю Чунь-тянь:

— Чем не потрафили мы тебе, матушка? Или опостылела наша жизнь горькая?

Спрашивает жена:

— Уж не я ли ненароком слово тебе какое худое сказала или чем другим сердце твое поранила?

Покачала женщина головой и отвечает:

— Не мучайте вы себя напрасными думами. С вами и горькие дни сладкими покажутся, рана на сердце заживет. Только не могу я больше оставаться здесь, надобно мне уходить.

Не отпускает Лю Чунь-тянь старуху, и так уговаривает, и эдак увещевает. Жалость его одолела. Кто накормит горемыку, кто напоит?

Говорит ей Лю Чунь-тянь:

— Уйдешь, пусто в доме станет. В неведомые края подашься, где тебя искать будем?

Плачет жена, слезами заливается:

— Жили мы вместе — корни горькой лианы перевитые. Ветер да иней три года вместе терпели. Покинешь ты нас — не видать нам покоя.

Подумала старая, подумала и отвечает:

— Не надо меня уговаривать, не надо упрашивать, должна я уйти. Сходите лучше к дереву, у самых корней глины накопайте. Вылеплю я вам человечка, на меня похожего. Затоскуете, на человечка поглядите.

Видят муж с женой: никак не уговорить старуху. Пошли к дереву, накопали глины, домой принесли. Взяла старуха глину, давай ее мять. Мнет да приговаривает:

Сказала так старуха, а человечек уже готов, точь-в-точь старуха. Рот раскроет — изо рта серебряные монеты сыплются. Засмотрелись муж с женой, не заметили, как старуха исчезла. Тут только смекнули они, что старуха эта бессмертной была. Живут муж с женой — горя не знают. Прознали про то соседи, которые к востоку от стены жили, Ван Юй-фэн да его жена, подивились. Прежде, когда Лю Чунь-тянь с женой в бедности жили, соседи к ним ни ногой, А сейчас вдруг проведать их надумали. Вошел Ван Юй-фэн в дом, нет чтобы разговор завести, слово доброе сказать, рыщет по всем углам своими крысиными глазами, то на восток кинет взгляд, то на запад, смотрел, смотрел и высмотрел глиняного человечка. Стоит человечек на столике, изо рта у него серебряные монеты сыплются, звенят. До разговоров ли тут? Увидел Ван Юй-фэн человечка и спрашивает:

— Откуда у вас это сокровище?

Не умеют Лю Чунь-тянь с женой врать, всю правду и выложили. Побежал Ван Юй-фэн домой, все жене рассказал. Взяли они веревку и мать задушили. Теперь, думают, в доме ртом меньше да еще глиняного человечка можно будет заполучить. Выгодное дельце обтяпали! Сели они во дворе, заголосили, а слез нет — слушать тошно. Прилетел ветер, зашумел, загудел, только бы не слышать этих злодеев. Солнце от злости еще желтее стало. Сердито закачалась ветка на вязе. Увидала лиходеев золотая птичка, услыхала их вопли истошные, разгневалась, острый клюв раскрыла, круглыми глазами на них зло смотрит. Опротивело ей слушать их притворный плач. Отряхнула птаха перышки, крылья расправила, вместе с песком да ветром улетела.

В беде друга ищут. И отправилась птаха малая искать доброго духа, того, что в дупле живет. Крыльями машет — летит, хвостом вертит — спешит. Летела-летела, в дремучий лес прилетела, на старую акацию села. Только не удержаться ей на ветке, сдуло ее ветром. Все крепчает ветер, листья с деревьев срывает, по небу их гонит. Старается птаха малая, совсем из сил выбилась, никак не сесть ей на большую акацию. Все перышки ее блестящие ветер растрепал, все коготки ей поломал. Как теперь за ветки цепляться? Налетел ветер на лиану, все ветки ее перемешал, серебряные и золотые цветочки в кучу сбил. Хотела птаха за лиану уцепиться, ветер ее в сторону отбросил. Ударилась птаха о ствол сухой, ей бы разбиться, а она и не чует. Это дух из дупла руку высунул, птаху взял. Жалко доброму старцу птаху, и досада его разбирает.

Говорит старец:

— Птаха малая, перья золотые! Ветер дует, а ты по свету летаешь! Или беда какая тебя привела? Или неведомо тебе, что добрые супруги давно живут в довольстве, нужды не знают?

Отвечает золотая птаха:

— Добрый дедушка! Злость во мне аж кипит. Не знаешь ты, какие нынче дела творятся! А как узнаешь — поймешь, отчего я летела, ветра не побоялась, не будешь меня винить.

И поведала птаха малая все, как есть, по порядку, как Ван Юй-фэн богато жил, мать не почитал да обижал, как на глиняного человечка позарился, как мать веревкой удавил. Как после со своей женой во дворе голосил, слез не лил. Про все рассказала старцу птаха малая, а потом говорит:

— Верь, добрый дедушка! Злые они люди, Ван Юй-фэн и его жена! Несправедливые!

Покачал старик головой и говорит:

— Птаха малая, перья золотые, не верю я, что есть такие лиходеи на свете! Слыханное ли дело, родную мать извести, до смерти ее довести!

Замотала птичка головой и отвечает:

— Да ты сам пойди погляди, тогда и узнаешь, какие жадные они да зловредные!

Старец шелохнулся, тощей старухой обернулся — платье латаное-перелатаное, живого места нет.

Говорит старуха:

— Птаха малая, перья золотые! Я и впрямь схожу, на них погляжу!

А Ван Юй-фэн с женой, как схоронили матушку, только и думают, как бы бессмертная скорее пришла. Заголосят — глаза сухие, — за ворота выглянут, опять заголосят — опять за ворота поглядят. Уж и не знаю, сколько часов они так просидели. Вдруг смотрят — ветер налетел, песок закружился, у ворот старая старуха появилась, до ворот кое-как добралась, остановилась. Хотела жена прогнать горемыку, муж не дал, старуха точь-в-точь глиняный человечек, которого он у Лю Чунь-тяня видел. Побежал он к воротам да как закричит:

— Добрая матушка, бессмертная! Заходи в дом поскорей. Мы тебя на славу попотчуем! Не то что Лю Чунь-тянь!

Замотала старуха головой и говорит:

— Никакая я не бессмертная, простая старуха бедная. Пожалейте меня, дайте сухой лепешки поесть!

Пошла жена Ван Юй-фэна в дом за лепешкой, а сама ворчит:

— С какой стати старуху бедную потчевать как бессмертную?

Поискала жена, поискала, нашла сухую лепешку, которую собаке припасла, старухе бросила.

Говорит Ван Юй-фэн старухе:

— Матушка! В твои ли годы через овраги перебираться да через кручи? Небось и ноги не ходят!

— Одна я в целом свете, ни сына, ни дочки, негде голову приклонить. Где упаду, там и смерть заберет.

Услыхал это Ван Юй-фэн, обрадовался. Старуха эта наверняка бессмертная. Точь-в-точь такие слова она и Лю Чунь-тяню говорила.

А Ван Юй-фэну только этого и надо. Говорит он старухе:

— Оставайся с нами жить. В доме комната свободная есть.

Услыхала это жена, растревожилась, не стерпела и говорит громким голосом:

— Не успели от одного рта избавиться, ты дыру нашел, куда пищу сваливать.

Ничего старуха не сказала, за Ван Юй-фэном в дом пошла. Тут как раз и обед подоспел. Еды у Ван Юй-фэна всегда вдоволь, как на праздник. Отвели муж с женой старуху в пустую комнату, а сами ушли, наелись, напились, остатки старухе отнесли — немного овощей да холодного рису. На ужин то же самое подали.