Только покончил я с водой, мама послала меня в подвал за дровами.

Я послушный мальчик — принёс дрова раз, принёс другой, принёс третий. Теперь не только руки — и ноги у меня дрожали.

А мученьям моим не было конца.

— Возьми миску, — велела снова мама, — и подсыпь курам кукурузы.

Обычно мы кормили кур только по утрам, но сейчас мама надумала кормить их и в обед.

Я послушный мальчик — взял миску, спустился в четвёртый раз по лестнице в подвал, набрал кукурузы из ящика.

— Цып-цып-цып! — сзывал я цыплят, кидая им полные пригоршни зерна.

Птицы быстро-быстро клевали зёрна, набивали зоб, объедались, а я…

Я глотал слюнки.

После этого мама вспомнила про портниху. Вдруг понадобилось идти к ней, забрать какой-то ещё новый фартук.

Я послушный мальчик — пошёл за фартуком.

А портниха жила на другом конце города, у самой реки. Пока я добрался туда, пока она дошила фартук, пока на ослабевших от голода ногах я приплёлся домой, прошло больше двух часов. Я ещё не обедал, а ребята с пашей улицы уж полдничают. Я видел, как уплетали они за обе щеки огромные ломти хлеба. А хлеб намазан маслом, красным перцем посыпан, да ещё брынза сверху лежит!..

Дотащился я кое-как до дому. Ещё издали углядел, что мама стирает во дворе под тутовым деревом. Чтоб она снова не послала меня куда-нибудь, я тихонько прокрался стороной и не вошёл в калитку, а влез через дырку в заборе, там, где доска оторвана. Пробрался незаметно на кухню, влез на стул и дёрнул дверцу шкафа.

Но она…

Да, да — она не открылась!

Первый раз, как я себя помню, старый шкаф у нас в доме оказался запертым, будто скрывались в нём бог знает какие бесценные сокровища. А там были только мёд, брынза, повидло, кислое молоко, варенье — вишнёвое, сливовое, айвовое.

Огляделся я в полном уже отчаянии. Нигде никакой еды. Кроме…

Кроме тарелки с постной, горькой чечевицей. Только чечевица не была заперта.

Даже хлеба не было!..

Слез я со стула, налил стакан воды, выпил, но водой разве утолишь голод? Она только желудок промывает!.. Что делать? В саду уже не было никаких фруктов. Пойти попросить чего-нибудь у соседей? Так они станут расспрашивать, где мама и почему она оставила меня голодным. И потом, все же видят, что она стирает во дворе…

Тут живот у меня свело от голода. Как-то против собственной воли я подошёл к столу и заглянул в тарелку.

В похлёбке виднелись чечевичные зёрнышки — жёлтенькие, набухшие, мягкие…

Над ними простёрли свои крылышки варёные луковки и красные помидорчики.

У самых краёв тарелки плавали два длинных стручка зелёного перца — их сперва поджарили, потом сняли с них кожицу и только после этого положили варить с чечевицей.

И петрушка там была и укроп!

Наклонился я и понюхал чечевицу вблизи. Голова у меня так и закружилась: постная чечевица благоухала восхитительней сирени, чудесней фиалок, упоительней и слаще роз!.. Рот у меня наполнился слюной. Руки и ноги задрожали. Взял я ложку, зачерпнул, поднёс ко рту. Отхлебнул немножко — вкусно! Отхлебнул побольше — ещё вкусней! Я рывком придвинул стул, сел и принялся очищать тарелку.

Чечевица! Долго ли с ней управиться, особенно когда глотаешь её без хлеба. Я так увлёкся, что не заметил, как в кухню вошла мама.

— Ну что, горько? — спрашивает она. — Скажи, горько?

А я уж царапал ложкой пустую тарелку.

— Да нет!.. Она, знаешь… Горечь-то… выветрилась.

— Ладно, ладно! — улыбнулась мама. — Хочешь ещё тарелку?

— Если есть…

— Есть… Для послушных детей всё есть.

Налила она мне ещё одну тарелку чечевицы, полную-преполную. Потом отперла шкаф и поставила передо мной и брынзу, и повидло, и мёд, и салат…

Но я на них и не глянул.

Да и можно ли есть какую-то там брынзу, какое-то повидло или какой-то мёд, когда перед тобой стоит полная тарелка постной чечевицы с красным лучком, с белым лучком, с красными помидорами, с поджаренными стручками перца, с петрушкой и зелёным укропом? Когда голова кружится от упоительного запаха чечевицы — запаха, что благоуханней аромата сирени, фиалок и роз…

Скажешь: Ге́нчо — хороший мальчик, не соврёшь. Он даже зубы чистит без маминого напоминания. Вот только…

Только примется он есть — такие кусищи заглатывает, какие одни великаны в сказках пожирали.

Потому и звали его — жадный Генчо.

А ещё Генчо очень любил хвастать.

«Какие у меня ботинки есть — папа мне купил!»

«Какой у меня блокнотик есть — мама купила!»

«Какая у меня марка есть — дядя мне подарил!»

Сегодня Генчо хвалился новой книжкой. Выбежал он из дому в сквер, разбитый между высокими зданиями, и стал размахивать книжкой, словно пёстрым флажком.

Машет и распевает во всё горло:

Первым услыхал его хитрый Тре́нчо, его дружок. Увидел Тренчо книжку и так и ахнул от изумления. Ахнул и вмиг позабыл все свои хитрости. Так и стоял с открытым ртом.

Да и как тут было не ахнуть? Как не стоять с открытым ртом? Книжка-то действительно чудесная! Вся обложка — одно синее небо и море, ещё того синее. Высоко в небе летит большая стая белых лебедей. Они держат в клювах тонкую шёлковую сеть. А в ней сидит прекраснейшая девушка с золотыми косами. Лебеди летят и несут сеть с девушкой туда, где солнце встаёт. А внизу под ними плещется синее море. И по морю плывёт разноцветный корабль с белыми парусами. Наверно, дует ветер, потому что паруса на корабле туго натянуты. И золотые косы девушки развеваются по воздуху…

Стал Тренчо клянчить:

— Генчо, дай посмотреть эту чудную книжку.

— Не дам! — буркнул Генчо и прижал книжку к груди.

— Да я только картинки посмотрю…

— Не дам! Моя книжка.

— Погоди, Генчо! — убеждал его Тренчо. — Ведь надо, чтоб каждую книжку прочитали как можно больше ребят. Разве не для того писатели её пишут? Не для того художники рисуют?

— Не дам!

— Жадина ты, Генчо!

— Вот такой уж жадина!

Тут только вспомнил Тренчо все свои хитрости. Побежал он домой, отрезал большой ломоть тёплого хлеба. Потом намазал его маслом, потом посыпал чебрецом и порошком из душистых трав, потом сладким красным перцем и снова выбежал в сквер. А там…

…А там острый аромат чебреца и перца сразу достиг чувствительного носишки жадного Генчо. Рот его в одно мгновение наполнился слюной.

Забыл Генчо про книжку и подошёл к хитрому Тренчо:

— Что это у тебя? Хлеб с чебрецом?

— Не твоё дело!

— Дай глянуть…

— Не дам! Смотри свою книжку.

— Жадина ты, Тренчо.

— Вот такой уж жадина…

— Дай раз куснуть. Один разочек…

— Не дам!

— А я тебе книжку посмотреть дам.

— Нужна мне твоя книжка! Я папу попрошу, он мне две такие купит!

— Ну что ты, Тренчо! — продолжал упрашивать Генчо. — Ведь надо, чтобы каждую книжку прочли как можно больше ребят. Разве не для того их писатели пишут? Не для того художники рисуют, чтоб дети книги читали, красивые картинки рассматривали? Становились умненькими, добренькими… На, Тренчо, возьми… Держи книжку. Смотри её… Бери, бери!.. Бери, пожалуйста!..

— Ладно!.. — сдался наконец Тренчо. — А ты бери весь ломоть. Я не голодный.

Взял Генчо хлеб и стал откусывать от него великанские куски. Да и кто устоял бы, увидев ломоть тёплого хлеба, намазанный маслом, посыпанный чебрецом, солью, порошком из душистых трав и сладким красным перцем!..

А в это время Тренчо вытер пальцы носовым платком и бережно взял в руки драгоценную книжку. Потом раскрыл её и сразу забыл и про Генчо, и про хлеб, и про всё на свете. Будто сам он летел вместе с лебедями и златокосой девушкой — туда, за синее море, где солнце восходит…

Видите на картинке, какая здоровенная шишка у меня на лбу?

Вскочила она оттого, что на меня прыгнул страшный лев.

Нет, было это не в цирке! И не в зоопарке!

Всё случилось там — посреди бескрайней пустыни Сахары…

Я хоть и маленький, но очень любознательный. Сказки про разных там принцесс, заколдованных лягушек да про бабу-ягу мало меня волнуют. Куда интересней, по-моему, самолёты, ракеты и автомобили.

Я, например, могу отличить, когда летит «ТУ-104» и когда «ИЛ-18».

Не думайте, будто я хвастаю, но даже с закрытыми глазами, по одному только шуму мотора, узнаю я, когда идёт «Москвич», когда «ва́ртбург», а когда «шко́да».

Но больше всего на свете люблю я слушать разговоры взрослых. Особенно радуюсь я гостям. Вот когда интересно бывает!

Плохо только, что гости чаще всего приходят по вечерам. А ещё хуже, когда мама говорит: