Один из них, молодой человек, назвавшийся виконтом Лужером, был примерным баловнем судьбы, рано изведавшим те радости, которые доставляет состояние и привлекательная внешность, оттого разочарованным и циничным, прячущим внутреннюю пустоту за насмешливой манерой. Второй, постарше, барон Гроль, выделялся мужественностью, однако сила, наполнявшая его, была слепа, и скука развращала ее. Как и его приятель, он знал один закон своих желаний — но, пресытившийся, уж ничего он не хотел.

Все это без труда прочла Наэми на лицах вошедших. Впрочем, среди ее гостей едва ли нашелся бы десяток людей, обладавших иными чертами. Не потому ли она предпочла живым лицам общение с масками?..

— У меня праздник, — сказала Наэми, — И появиться в залах можно только в маскарадных костюмах.

— Увы, мы не знали этого. — Виконт огорченно покачал головой. — Примите наши поздравления и простите за беспокойство…

— Но может быть, у вас найдется пара приличествующих платьев? Нам так не хотелось бы уходить, — перебил его барон.

— Да, да, — тут же подхватил Лужер. — Мы готовы обрядиться даже в балахоны шутов!

Взгляд, которым Наэми окинула пришельцев, заставил их попятиться. Странный звук вырвался из груди леди, напоминающий и остановленный смешок, и захлебнувшееся рыдание. Сделав знак следовать за собой, Наэми быстро повернулась и стала подниматься по лестнице.

В самом дальнем крыле дворца, в потайной комнатке, она предложила кавалерам два костюма. Один, темно-бордового бархата, с шутовской шапочкой, увенчанной рожками и бубенцами, был костюмом танцовщика. Другой, тоже бархатный, в черно-лиловых тонах, должен был служить менестрелю. Изящная маленькая арфа завершала наряд. Барон немедленно облачился в менестреля рыцарских времен, виконт Лужер натянул на себя платье шута и, взяв трость с набалдашником в виде обезьяньей головы, смеясь склонился в балетном па.

Оба костюма оказались удивительно впору кавалерам, но, надев их, они почувствовали непонятную скованность. Словно иная жизнь, подчиняя их своей воле, вливалась в них, и они двигались в непривычной им манере, говорили не то, что хотели. Сбитые с толку, гости последовали за Наэми в праздничные залы.

Нетерпение собравшихся хлестнуло опоздавших с такой силой, что они устыдились своей дерзости, задержавшей начало праздника. Однако спустя минуту гнев гостей уступил место недоумению и даже страху: фигуры спутников леди у многих вызвали самые печальные воспоминания.

Костюм шута на виконте Лужере — разве не он облачал некогда первого возлюбленного Наэми? Разве можно забыть те счастливые годы, когда юность леди была сплошным сверкающим радостью танцем? Это не просто слова — Наэми обладала удивительным даром движения, любую мелодию она могла перевести на язык пластики. Представления, которые она давала, завораживали такой гармонией и открытиями, что слава о них гремела далеко за пределами страны.

Леди танцевала под флейту и барабан с горящими факелами, рисуя в воздухе длинный шлейф и постепенно закутываясь в причудливые узоры. Леди танцевала под мощные звуки органа, умножая свой образ в обступивших ее зеркалах. Она изображала одушевленную скульптуру фонтана, танцуя в струях падающей воды, она почти взмывала в воздух, играя с ветром, превращавшим ее плащ в птичье крыло или язык пламени. Смелость ее фантазии, грациозность и ошеломляющая сила исполнения не знали равных. Но ее исключительность и ограничивала ее. Она мечтала встретить партнера, достойного ее замыслов. Многие танцоры пытались угодить ей, но, посрамленные, уходили, не в силах поддержать ее полет.

И вот однажды явился великий двойник Наэми. Его гений не только увенчал танец леди, но внес в него то совершенство, о котором она мечтала. Словно тень повторял он ее движения, предугадывая любую мысль, и сам вел Наэми за собой, они сливались, как на полотне, — он был рисунком, она — цветом, он — линией, она — краской.

Мудрено ли, что леди подарила ему сердце. Но недолго длилась их радость. Возлюбленный Наэми, неутомимый в танце, обладал слишком хрупкой душой и не вынес счастья. Любовь для него стала ядовитым цветком, аромат которого опьянил разум. Страх потерять Наэми пробуждал дикую ревность и смертельный ужас. В минуту затмения бедный танцовщик покончил с собой.

Без единой жалобы Наэми погребла его, и с того часа больше никто не видел ее танцующей. В память об ушедшем возлюбленном остался маскарадный наряд, в котором он часто выступал. И вот теперь случайному прохожему набросила она на плечи эту драгоценность, несущую грустную печать ее первой любви. Что значил поступок леди? И если прихоть ее не пощадила памяти о танцовщике, то чем, как не безумием, объяснить другую фантазию Наэми?

Костюм менестреля, облегавший фигуру барона, являл смущенной толпе образ второго поклонника леди. Да, после тяжкой утраты еще одна привязанность пробудила к жизни сердце Наэми, заставив испить до дна всю чашу горечи и разочарования.

После гибели танцовщика со всей страстью, свойственной ее натуре, леди обратилась к музыке с иной стороны и взялась обучаться игре на всех музыкальных инструментах, какие ей были доступны. И на этом пути ее ждали успех и слава. Но опять судьба послала ей суровое испытание.

Она встретила талантливого музыканта, чьи уроки открыли ей истины, без которых она не смогла бы проникнуть в высокое искусство гармонии. Его произведения воодушевляли ее, а он не знал более гениального исполнителя своих творений. Но увы, учитель и друг ее был болен страшной, неизлечимой болезнью. Он медленно таял, и Наэми решила посвятить себя ему, скрасить его последние дни, наполнив их любовью.

Не было малейшего желания музыканта, которого бы она не исполнила. Так самоотверженно Наэми служила ему, такой заботой он был окружен, что почти забыл об ожидающей его смерти. Но смерть не забыла о нем. И музыкант ушел по той же дороге, что и танцовщик, а безутешная леди вновь осталась оплакивать свою любовь.

Костюм менестреля она хранила вместе с нарядом танцовщика в потайной комнате заброшенного дворца. Не в эти ли уединенные покои сбегала она со своим первым возлюбленным, чтобы танцевать долгие ночи напролет? Не здесь ли проходили ее свидания с музыкантом и вдохновенные мелодии неслись из зала в зал? Теперь немой свидетель счастливейших часов жизни Наэми открывал двери для безразличных чужестранцев, облаченных в платья ее возлюбленных…

Но вот прозвучали заздравные тосты, зазвенел хрусталь, хмель закружил головы, и бал начался. Беззаботность виконта Лужера и холодное равнодушие барона Гроля претерпели внезапную метаморфозу. Словно вихрь ворвался в их остывшие души и воспламенил тлеющие угли. Глаза их с жадностью впились в лицо леди, на губах трепетало ее имя. С преданностью влюбленных пажей они готовы были исполнять любое ее желание. Многие веселые красавицы, опьяненные свободой маскарада, пытались привлечь внимание кавалеров — напрасно. Они ни на шаг не отходили от Наэми, ловили каждое ее слово, жест, взгляд.

Забыв развлечения, гости с жутким интересом, как на пожар, смотрели на эту странную троицу, пустившуюся в роковую игру. Развязать ее могла только смерть, и вот — бал еще не кончился, как недавние приятели, сойдясь в пари, обнажили шпаги. Но Наэми, причина раздора, не дала пролиться крови, остановив поединок.

Немея от ревности и ненависти, соперники сбросили костюмы, собираясь продолжить дуэль после маскарада. Однако вместе с одеждой исчезло как дым охватившее их безумие. Они с удивлением и ужасом припоминали только что происходившее, не в силах поверить самим себе. Потрясенные и недоумевающие, виконт и барон поклялись никогда больше не приближаться к проклятому дворцу. Однако прошло время, и страх улегся, и здравомыслие объяснило наваждение вполне будничными причинами, главная из которых — крепость подававшихся напитков.

Однако воспоминания о маскараде все тревожили кавалеров. Никогда прежде они не воспринимали жизнь так ярко, никогда не испытывали такой игры страстей, когда даже мука казалась сладостной от прикосновения любовного жара. И вот — странное желание вновь пережить сладкую пытку постепенно овладело обоими.

Тайно друг от друга они явились к Наэми и просили подарить им свидание и позволить опять облачиться в маскарадные костюмы.

Леди не удивилась их визиту. Она и сама снедаема была пламенем противоречивых чувств, пробужденных воспоминанием. Она ответила согласием, но назначила для встречи с виконтом и бароном одно время.

И вновь зажглись канделябры в пустом дворце, а в залах зазвучали шаги и голоса. За громадным пиршественным столом собрались трое. Опять красота Наэми сводила с ума ее поклонников, опять с их уст срывались признания и мольбы о любви. Но леди оставалась молчаливой и задумчивой, никому не отдавая предпочтения. В конце вечера, доведенные до бешенства, они, как и прежде, готовы были убить друг друга. Наэми бросилась между ними, и только ее кровь из случайной раны остановила безумцев.