Заиграли тут волынщики, собрался народ, хоровод-коло завели. Сватов да жениха вином угощают. Босилка из-под длинных ресниц украдкой на жениха посматривает — видно, по нраву он ей пришёлся. Про своё монисто она и думать забыла, лежит оно брошенное под явором. Силян-аист тихонько клювом его с земли подобрал и в гнездо унёс.

Вдруг слышит, в амбаре жена его Неда плачет-приговаривает:

— В доме веселье, а у нас с тобой, сыночек мой Велка, на сердце горе. Словно две травинки мы при дороге — я без мужа, ты без отца.

Слышит Силян, как Велка матери отвечает:

— Не убивайся так, мама, может, ещё вернётся отец.

— Ох, не вернуться ему! Говорили люди, передавали, что от правился он на корабле за море, а корабль тот разбило в щепки. Светлей бы горе моё стало, если б я ему сама глаза закрыла. Ходили бы мы с тобой на его могилку, цветы бы носили, зерно бы для птиц рассыпали.

Крикнуть бы Силяну с крыши: «Жив я, жив!»—да нет у аиста голоса.

Идёт время. Уже хлеб убрали. Дни ещё тёплые, а ночи прохладные. Поджила у аиста перебитая нога, только чуть прихрамывает.

Сестра Босилка к свадьбе готовится, праздничные наряды шьёт. Жена Неда чёрными нитками вдовью рубашку себе вышивает. Раз откатился клубок ниток в сторонку, Неда не приметила. Силян-аист и его в гнездо унёс.

Весёлой свадьбы не дождался Силян. Пришла осень, а с ней пришла пора улетать аистам в тёплый край. Сбилась стая на речном берегу, снялась и полетела к острову. А Силян что? Что же Силян — сердце его в родном доме осталось, а сам полетел вслед за стаей на аистиный остров, где всегда тепло.

Живёт Силян на острове, всем людям-аистам помощник, в любом деле первый работник. А сам деньки считает. До того часа, как всё селение опять в аистиный ручей окунулось, насчитал Силян побольше, чем четверть года, поменьше, чем полгода.

На этот раз кувшинчик человечьей водой полнее налил, покрепче на шею его привязал. А как спускался на родной двор, еле крыльями махал, осторожней осторожного на землю садился. За амбар зашёл, человечьей водой обрызгался, снова Силяном стал.

Рыжая собака Лиска увидела его, залаяла.

Силян ей говорит:

— Что же ты, Лисанька, хозяина не признала?!

Родные услышали его голос, выбежали, бросились обнимать. Плачут и смеются. А Велка прыгает вокруг, звонким голосом кричит:

— Мама, мама, говорил я тебе, что отец вернётся!

Божин накурил водки-ракии из отборного зерна, хотел сына угостить, да Силян и капельки не пригубил.

— Дал зарок хмельного в рот не брать, — сказал. Жирного барана зарезали, зажарили, созвали гостей. Ели-пили, Силяна расспрашивали, где был-побывал, куда ходил, что видал. Силян рассказывает, а ему не верят. Тут Силян, чуть прихрамывая, по половицам прошёлся, у отца своего Божина спросил:

— Помнишь, ты в мою сторону ком земли кинул да ненароком по ноге мне попал? С тех пор и хромаю.

Замолчали все, призадумались. А Силян, не говоря ни слова, вышел во двор, приставил лестницу к амбару и достал из своего гнезда сестрино монисто да клубок чёрных ниток. Тут уж все Силяну поверили. Стали дивиться, толковать-перетолковывать, а самые старые припомнили: когда их деды малыми детьми были, пропало в селе несколько ребятишек. Кто говорил тогда, будто цыгане их с табором увезли, — кто — будто в речке утонули. А оно вон что оказывается!..

Аистов и раньше в селе не обижали. А теперь и вовсе за своих считают. Детишкам с самого малолетства наказывают, чтоб не гоняли их, камнем бы не бросили, громким бы криком не испугали.

А Силян долго, счастливо жил, внукам про свои странствия да злосчастья рассказывал.

Жил в горном хорватском селении бедный парень. И отец у него был бедняком, и дед был бедняком, ну и прадед не богаче. Да и все в их селе скудно жили. Если есть у крестьянина две-три овцы и клочок земли с одеяло величиной, он уже хозяином слывёт. А всех беднее был наш парень.

В один год, в один час похоронил он отца с матерью. Погоревал, поставил на их могилу большой камень и призадумался:

«Что мне тут, сироте одинокому, делать! Пойду-ка я в другие места. Свет велик, много кормит народу. Прокормит и меня. Повезёт — разбогатею, а не повезёт — беднее стать нельзя».

Так подумал парень и пустился в путь в чём стоял. Брать ему с собой было нечего, оставлять тоже нечего, да и жалеть не о чем.

С горы спускается — камешки из-под ног катятся. По ровному идёт — пыль постолами поднимает. Не день, не два так шёл и вышел на большую дорогу.

Дивится парень — кого только на этой дороге не увидишь! Богатые купцы с товарами едут, убогие на богомолье бредут, солдат в чужой край на войну гонят. И весело парню и боязно.

«Как-то, — думает, — жизнь моя повернётся. То ли счастье привалит, то ли голову потеряю».

Задумался он и вдруг наступил на что-то твёрдое. Смотрит, в пыли узелок лежит. Поднял узелок — тяжеленько, развязал — даже глаза зажмурил. Три старых золотых червонца сияют у него на ладони.

— Эге, — присвистнул парень, — кинула мне судьба удачу, ухватился я за ниточку. Надо кончик из рук не выпустить, до конца клубок размотать.

Скоро или не скоро, а пришёл парень в большой город. Народ тут так и кишит, словно муравьи в муравейнике. Да парень не робеет, за длинную дорогу пообвык, всего насмотрелся.

Первым делом отправился в кофейню на главной площади. Пробрался в уголок, спросил кофе. Хозяин в его сторону и не посмотрел, но кофе подал. Парень не спеша выпил свою чашечку, а как стал расплачиваться, побренчал в кармане золотыми монетами, вытащил червонец и, не глядя, хозяину швырнул.

Засуетился хозяин, начал кланяться, потом в заднюю комнату побежал, обратно вернулся.

— Как быть, господин, — говорит, — не найти мне сдачи с такой крупной монеты.

А парень пожал плечом, засмеялся и сказал:.

— Да разве я у тебя просил сдачу? Совсем оробел хозяин, ещё ниже кланяется..

Парень говорит:

— Не суетись ты, лучше скажи мне, кто тут в городе самый важный да самый богатый?

— Самый важный у нас правитель города, — отвечает хозяин. — Самый богатый — банщик.

— Ну, с правителем я позже познакомлюсь, — словно про себя говорит парень. — Ас дороги омыться, отдохнуть на мягких коврах неплохо. Ты вот что, хозяин, принеси-ка мне к полудню в баню обед получше, да кофе покрепче, да трубочку с табаком. И смотри, чтобы табак был душистый, я дешёвых Табаков не терплю.

Повернулся и вышел из кофейни.

Все, кто в кофейне кофе пил, с места привстали, вытянули шеи, смотрят, как парень через площадь идёт.

— Ох, не простой это человек, — говорит один. — Не скажу, чтобы я старых золотых не видел, да в руках не довелось держать.

Хозяин головой кивает:

— Ясное дело, не простой! Двадцать лет держу кофейню, а ни разу никто со мной золотыми не расплачивался.

— Может, он сын знатного чиновника, — толкуют люди.

— Чего ж он так одет?

— Да мало ли что, может, нарочно переоделся, нам глаза отвести. Им, знатным, что хочешь в голову взбредёт.

Может, разбойники ограбили дорогой!

— Да он никак в мою цирюльню зашёл?! Ах ты, беда какая! — закричал ещё один. — А я всё на мальчишку бросил…

Оставил цирюльник недопитый кофе, рысью через площадь пустился. Вбежал, запыхавшись. А наш парень гневным голосом ему говорит:

— Я ждать не привык! Думал побриться, да сейчас переду мал. Ты вот что, приходи в полдень в баню, там меня побреешь. Вот тебе плата вперёд. — И швырнул ему второй червонец.

Только парень за дверь, в цирюльню народ набился. Смотрят все на цирюльника. Цирюльник показывает золотой и шёпотом рассказывает:

— Разгневался, бриться не стал. Не привык, сказал, ждать..

— Э, — догадался кто-то, — не иначе, как он сын главного визиря.

— Да уж не меньше, — вставил слово хозяин кофейни.

— Так оно и есть, — сказали все хором.

Пока народ толковал-перетолковывал, время к полудню подошло. Парень не спеша к бане направился. Банный прислужник, что всё утро из бани не выходил, неприветливо его встретил:

— Куда, оборванец, лезешь!

Парень будто не слышит. Расселся на дорогом ковре, вроде и не с ним говорят.

Прислужник совсем расходился:

— Убирайся отсюда, а то затрещин надаю.

Тут вбегает с улицы сам банщик, за ним цирюльник несёт тазик для бритья, чистые полотенца, острые бритвы. За цирюльником хозяин кофейни с тремя слугами, тащит всё, что было приказано.

Услышал банщик, как прислужник гостя честит, набросился на него. Все затрещины, что прислужник нашему парню сулил, ему самому достались. Хотел банщик его с работы прогнать, да парень вступился:

— Я на него не в обиде. Молод он ещё. Того не понимает, как я до этого дня сам не понимал, что золото всегда золото, даже если в пыли на дороге валяется! — И кинул прислужнику свой последний червонец. — Глуп тот, кто по одёжке встречает!