– Все, конец тоннеля? – растерянно спросил Агриппа.

– Это его начало. – Аббероэт провел рукой по паутине. Сперва ничего не происходило, потом она начала светлеть, истончаться до прозрачности воздуха.

Агриппа попятился.

– Это… Себастьян?

– Великий Властный, Себастьян, – с глубокой грустью сказал Агриппа. – Первый из Лекарей, Агриппа. Первый, исцеливший своего сына от болезни чудодейства. Цена лечения оказалась непомерно высока. Знаешь, как он смог его исцелить, Агриппа?

– Откуда? – прошептал подмастерье. Он не мог оторвать взгляда от существа в нише. Некогда оно было человеком – но теперь? Иссохшее тело, кости, туго обтянутые белой кожей, заросшие бельмами слепые глаза, волосы, вросшие в пол и стены – нет, это паутина! Не понять, где кончаются волосы первого Лекаря и начинается каменная паутина, наполняющая келью. Прозрачные нити входили в его тело, Себастьян как бабочка был нанизан на тысячи нитей паутины, по которым пробегали робкие огоньки.

– Что с ним случилось?

– В легендах все не так, Агриппа? – спросил Аббероэт. – Себастьян смог исцелить своего сына от болезни чудодейства. Но он нашел только один способ – лишить его способностей Магуса.

– Это небольшая плата за жизнь, – замотал головой Агриппа. – Пусть он стал обычным человеком – выздоровел. Разве за это можно так поступать с первым Лекарем?!

– Ты решил, что мы его поместили сюда силой? – изумился Аббероэт. – В наказание за лечение? Ты еще более наивен, чем говорил Авенариус.

– Я не понимаю, – признался Агриппа.

Аббероэт чуть заметно вздохнул:

– Мастер, неужели со мной было так же сложно?

Агриппа оторопел. Он обращается к Себастьяну? Нынешний глава был учеником первого Лекаря?!

– Он сам вошел в эту келью, по собственной воле. После того, как увидел, что совершил.

Себастьян исцелил своего сына, лишив его способностей Магуса. Для этого ему потребовалась просьба настолько огромная, что одной человеческой жизни не хватило на ее оплату. Первый Лекарь придумал, как разделить свою оплату, как перевести ее на других.

– Он заставил платить других? – с ужасом спросил Агриппа.

– Учитель был Великим Властным, – с мрачной гордостью сказал Аббероэт. – Посуди сам: если огромный поток разбить на сотни ручейков, то на долю каждого достанется совсем немного. Плата среднего размера, посильная для любого. И потом – Себастьян никого не принуждал. Все, кто разделил с ним его просьбу, сделали это добровольно. Все они были его друзьями, его пациентами, теми, кому он помог раньше.

– Тогда в чем же дело?! – воскликнул Агриппа.

– Просьба оказалась слишком большой даже для ста двадцати человек. Все они впали в болезнь чудодейства.

– Исцелив одного, он заразил сто двадцать?!

– Прежде чем он понял, что совершил, его друзья успели разойтись по всему миру. Именно Себастьян породил болезнь чудодейства. Ужас в том, что чудодейство — коллективный психоз, это душевная болезнь, которая способна заражать других людей Магуса. Очень трудно удержаться от малой просьбы, когда кто-то рядом с тобой танцует как звезда – легко и беспечально. Эпидемия начала распространяться как пожар по всему миру, очаги вспыхивали один за другим. И тогда он сделал единственное, что мог, – обратился за помощью к Великому Совету, призвал на помощь всю мощь Магусов. Чтобы обуздать безумцев, рвущих мир на части, чтобы навсегда запереть их безумие в Замке Печали. Вот почему он так зовется, Агриппа. Он стоит на телах тех первых ста двадцати, они вросли в камень, они слились с ним, но частью все еще живы.

Аббероэт провел пальцем по нити паутины:

– Я часто слышу их голоса.

– И мастер Себастьян…

– Он был одним из ста двадцати, – кивнул глава Лекарей. – Он был последним, кого мы заключили в келью.

– Лекари сами раздули огонь, который теперь не могут потушить, – прошептал Агриппа.

– Надежда питает человека, надежда дает ему силы, – Аббероэт погладил узкую белую бороду. – История Себастьяна – красивая легенда. Нас и так не слишком жалуют в Магусах, что же будет, если они узнают, что мы просто держим наших безумцев в заточении? Что мы не в силах им помочь, а можем только изолировать?

– Но…

– Не лучше было бы даровать им смерть, да, Агриппа? – Глаза Аббероэта блеснули. – Я часто думал над этим. Да, так было бы милосердней. Но убивать своих сородичей – для этого у меня не хватает сердца.

– С Видящей вы не колебались, мастер Аббероэт, – осмелился заметить Агриппа. – Мы зашли очень далеко…

– Недостаточно далеко! Видящая – это смерть мира, Агриппа, полное уничтожение всего, что мы оберегали столетия. Одного раза было достаточно, второй Видящей мир не выдержит. Ты не представляешь, что она такое, на что она способна. По правде сказать, никто не представляет. Размер ее просьбы невозможно просчитать, десятилетиями я пытался, сводил с ума всю службу Сновидцев, но нити вероятности просто исчезают в области прогноза, которая касается Видящей.

Глава повернулся:

– Мастер Агриппа, ты должен найти Дженни Далфин и остановить ее.

– Я?! – Агриппа остолбенел и только потом сообразил: его только что произвели в действительные мастера, минуя три ступени посвящения. – Но Авенариус не справился, я еще… я не готов, я… почему я, господин Аббероэт?

– Ты очень похож на него, – сказал Аббероэт после долгой паузы. – Ты мягок. Ты добр. Ты сомневаешься. До этого времени я полагался на силу, опыт и твердость – и безрезультатно.

– А если я не смогу? – Агриппа облизнул пересохшие губы. – Если я не смогу ее убить? Если я решу, что она не заслуживает смерти?

– Когда ты увидишь ее, то поймешь, что иного пути нет. Идем.

– Мастер, – рискнул спросить Агриппа, когда они уже вышли в колодец Башни, – на кого я похож?

Мастер Аббероэт промолчал.

– Когда она проснется?

Людвиг пожал плечами:

– Об этом, друг мой, даже звезды тебе не скажут. В свое время.

Он протянул кружку Бьорну.

Тот взял ее, укоризненно поглядел на Стража.

– Сухой лед кончился, – сказал Людвиг. – Из деревни все уехали. Мы в зоне отселения, ты забыл? Чем тебе не нравится кофе? Он достаточно холоден.

Бьорн дунул в чашку. Бока ее запотели.

Страж только крякнул, слушая, как Бьорн довольно хрустит кофейными льдинками.

Третья неделя сна Дженни тянулась особенно долго.

Сначала они знали, чем заняться. Неделю они хоронили павших.

Бьорн думал, что забыл, каково это – плакать. Думал, ему выстудило сердце, заморозило остатки души, искореженной когтями демония. Думал, сила Древнего льда и жизнь в тени Сморсстабрина смогли вытравить все лишние чувства.

Ошибался.

Они собирали тела и хоронили в двух больших могилах. Это просто – подходишь, берешь, кладешь на носилки. Руки в перчатках. Не так уж тяжело – для него нынешнего. Людвиг безошибочно определял, кого они хоронят, сразу говорил – направо или налево.

Направо – люди Договора и простые зрители, налево – темники и их создания.

Обгоревшие, черные тела.

Хуже всего было, когда они находили детей – не все зрители покинули фестиваль, когда его атаковали темники.

Cначала Бьорн держался хорошо: поднимал, относил, возвращался. Просто физические упражнения, в этих останках с трудом узнавались люди.

Потом появился запах. Сладковатый, тяжелый.

От него кружилась голова и тошнило.

Они надели маски и работали в масках.

Два холма у края леса. Две братские могилы. Пройдет лето, осень, наступит весна, и на свежей земле вырастет трава, и не будет уже различий. Никто, проходя мимо, не узнает, в каком из холмов лежат люди Договора, а в каком – слуги темников. Смерть уравнивает всех.

Только почему так страшно уравнивает, не понимал Бьорн. В чем провинились простые люди, попавшие в жернова этой распри?

…Они разбили лагерь на лугу, где под корнями белого дуба спала Дженни.

Вторая неделя прошла в неспешных разговорах. Льды притушили природное любопытство Бьорна, но все же не загасили совсем: он хотел узнать о жизни Магусов и их давней вражде с темниками. А Людвиг, в свою очередь, хотел выяснить, откуда Сморстаббрин узнал о такой незначительной персоне, как Страж английского Магуса. И какое, собственно, дело до него столь древнему существу?

Увы, об этом Бьорн ничего сказать не мог. Однажды Смор нашел его на пороге одного из бесчисленных входов в свое царство, где Бьорн сидел, перебирая в ладони горсть льдинок. Созерцание льда – одно из любимых упражнений, которое Смор велел выполнять, едва он встал на ноги. Лед успокаивает сердце, лед проясняет разум.

Солнце играло на ледяных гранях, лед не таял в руках, и ему не было холодно. Внимание юноши сосредоточилось на дробной малости – крупицах замерзшей воды, каждая из которых была неповторимой.