— Анни, — сказала она, — пойди к молочнице и принеси литр молока.
Анни вспомнила о шестерых кошках, о Сузи и о белой мыши, которая сидела на газовой плите и умывалась.
— Нам нужно три литра, — сказала Анни. — И вообще, есть ли в Плутен-Глупинге молочница?
— Молочницы есть во всём мире, — наставительно сказал Горошек. — Они носят белые передники и, как правило, все толстые.
Вернувшись домой с бидоном молока, Анни почему-то замотала головой.
— У тебя что, в ухе свербит? — спросила мать.
— Нет, — смеясь, ответила Анни. — Представь себе, здешняя молочница бородатая и худая, и на ней голубой передник, а вовсе не белый, честное слово!
— Ну и что, — сказал Горошек. — Вероятно, наша молочница мужчина. И когда ты приходишь в лавку, нужно просто сказать: «Здравствуйте, господин молочник!»
— Я не додумалась, что молочница может оказаться молочником, — робко сказала Анни.
— Ты старше меня на целый год, а совсем еще ребёнок, — сказал Горошек, погладив пятнистую Сузи. — А больше новостей нет?
— Ну как же! — сказала Анни. — В лавке господина молочницы сидел Визенклее и пил кислое молоко. Он был ужасно расстроен. Знаете, что он сказал? Он сказал: «Теперь у меня по соседству есть краги. Их зовут Штенгели. И я думаю, что с ними мне никогда не удастся наладить отношения». После этого он очень сильно высморкался.
— Интересно, — сказала мама, — а зачем это он утверждает, что его сок напоминает смородину? Этот сок напоминает керосин — и точка!
Папа Штенгель кашлянул.
— Ты могла и ошибиться, — заметил он. — Мне пришло в голову, что сок потому напоминал керосин, что на чердаке пахло керосином. Вспомни, даже рулет пропах керосином.
— Батюшки мои! — воскликнула мама. — Значит, мы обидели господина Визенклее! То есть обидела его я одна. Я пойду к нему и извинюсь.
— Мы пойдём с тобой, — сказал папа Штенгель.
— Потому что мы одна семья, — сказал Горошек.
— И потому, что мы тебя любим, — закончила Анни.
— Спасибо, — растроганно сказала мама.
Потом она двумя пальцами осторожно сняла с плиты белую мышь и посадила её в банку на огрызки бумаги. Иначе мышь могла забраться в молоко и утонуть.
Вскоре после этого семейство Штенгелей появилось в молочной лавке. Визенклее всё ещё сидел за стаканом кислого молока. Он даже не поднял головы.
— Господин Визенклее, — обратилась к нему мама. — Вы можете простить меня? Ваш смородинный сок несомненно напоминает настоящую смородину, и всё это было глупое недоразумение.
— Это был оптический обман, — сказал Горошек и радостно потряс руку Визенклее.
Молочница, вернее, молочник отложил в сторож а ну длинный нож и сказал:
— Нет, оптический обман происходит с глазами. — Он гордо потрогал свою бородку.
Визенклее, широко улыбаясь, поднялся со своего стула.
— Я ужасно счастлив, что мы помирились, — сказал он. — Моё сердце вот-вот выпрыгнет от радости и благодарности. Поэтому я хотел бы всех вас обнять и расцеловать.
И он поочерёдно расцеловал всех членов семейства. Это было очень торжественно, хотя его поцелуи и отдавали кислым молоком. Напоследок Визенклее нагнулся через прилавок и поцеловал молочника. Тот так растрогался, что подарил Визенклее целую голову тминного сыра.
— Этот сыр мы съедим сегодня ночью на вашем чердаке, — объявил Визенклее.
— Великолепно, — сказал папа Штенгель, хотя он был далеко не в восторге.
— Можно, я пойду с вами прямо сейчас? — спросил бывший ночной сторож. — У меня сегодня нет никаких дел. Письмо тёте я напишу завтра, завтра и окна на кухне помою.
— Конечно, идёмте, — сказала мама. — У нас на обед сегодня рисовая каша. И сахарной пудры сколько угодно.
Но когда Штенгели и Визенклее вернулись домой и вошли на кухню, они поняли, что никакой каши не будет. Потому что всё молоко убежало.
— Вот несчастье! — сказала мама. — Я забыла выключить газ.
— Опять оптический обман, — печально заметил Горошек.
Визенклее осторожно перешагнул через Сузи, которая вместе с шестью кошками лопала с пола молоко, выудил из банки белую мышь и опустил её на пол к молочной луже.
— Вот так, — сказал он. — Кошки, змея и мышь едою обеспечены. И мы тоже.
— Каким образом? — спросила мама.
Горошек и Анни заглянули в горшок с подгорелым молоком и тоже спросили:
— Каким образом?
— У нас же есть сыр, — сияя, объявил Визенклее. — Тминный сыр очень здоровая и вкусная еда, а в обед он особенно полезен.
— Правильно, — подхватила Анни. — Хорошо, что господин молочница подарил нам этот сыр!
Мышь и бегемот
После обеда Визенклее сходил домой и принёс свои кожаные тапочки, бутылку яблочного сока и щётку для волос.
— Этой щёткой мы почистим наших кошек, — сказал он. — Могу поспорить, что фрау Шнурпетер будет иногда заходить, чтобы взглянуть, как выглядят кошки.
Потом Визенклее сунул ноги в тапочки и принялся беззаботно разгуливать по кухне.
— А где же наша мышь? — спросил вдруг папа Штенгель.
Белой мыши нигде не было видно. Все члены семьи подозрительно взглянули сначала на кошек, а потом на змею Сузи, которая вопросительным знаком свернулась около газовой плиты.
— Дети, — воскликнула мама Штенгель, — мне кажется, что у Сузи брюхо чуть толще, чем вчера!
Никто не мог бы в точности сказать, где у змеи начинается и где кончается брюхо, но зато на теле её легко было заметить некоторую округлость.
— Бедная наша мышка!.. — вскричала Анни и закрыла лицо руками.
— Но она же была в банке из-под огурцов, — сказал Горошек.
— Если бы! — сказала мама Штенгель и метнула в Визенклее колючий, как иголка, взгляд, — Господин Визенклее подсадил её к кошкам и к змее, а потом мы все занялись этим ужасным сыром и совсем забыли про мышку…
— О, я очень сожалею… — пробормотал Визенклее. — Но я хотел как лучше, и, конечно, змея проглотила мышку нечаянно. Она, верно, подумала, что это макаронина.
— Макаронина? Ну, извините! — крикнула мама Штенгель, — Прилично откормленная мышь никогда не походит на макаронину!
Горошек и Анни были слишком огорчены, чтобы сказать хоть слово. Они взялись за руки и тихонько заплакали.
— Я куплю вам новую мышь, — утешил их Визенклее и от смущения так усердно взялся чистить кошек, что они скоро заблестели как шёлковые.
Горошек успокоился первым.
— Пойдём, — сказал он сестре. — Мы построим мышке в саду памятник!
В этот момент перед домом остановились два небесно-голубых фургона.
— Я думаю, это прибыла папа Штенгель.
— Друзья! — воскликнула фрау Свобода, сияя. — Что вы на это скажете?
— Мебель привезут только завтра, — возразила мама.
Однако вся семья высыпала на улицу. Лишь Визенклее остался в кухне и сказал Сузи:
— И ты ещё хочешь называться особенной змеёй. Из цирка! И при этом ты жрёшь невинных белых мышей!
Между тем на улице водитель первой машины говорил папе Штенгелю:
— Собственно, мы должны были привезти вашу мебель завтра, но этот бегемот всех вывел из себя.
— Какой бегемот? — разом спросили мама и папа Штенгели.
— Сейчас увидите, — ответил шофёр.
Грузчики распахнули большие створчатые двери второго фургона, из него в сопровождении симпатичного бегемота вылезла фрау Свобода.
— Друзья! — воскликнула она, сияя. — Что вы на это скажете?
— Мы поражены, — промямлил папа Штенгель и почесал затылок.
А мама Штенгель протёрла глаза, удивлённо посмотрела на бегемота и сказала очень тихо:
— Мы и в самом деле поражены, фрау Свобода!
Фрау Свобода захохотала:
— Я всё ломала голову, что бы вам такое привезти. Сначала я подумала захватить чудесное каучуковое дерево для вас, фрау Штенгель. Господину Штенгелю можно было бы подарить фотоальбом, а детям бадминтон или аквариум с золотыми рыбками. Но вот совсем случайно я нашла этого бегемота. Я купила его в магазине дешёвой распродажи!
— Какой у него замечательный вид! — похвалила бегемота мама Штенгель, хотя его огромная морда приводила её в трепет. Вообще она бы с большей охотой приняла любой другой подарок. Например, электрическую кофейную мельницу, кусок линолеума для кухни или половичок из волокон кокосовой пальмы.
Горошек и Анни подумали, что слон Браво был симпатичнее этого бегемота. Но зато бегемот не был краденым и его не нужно было отводить ни к какому директору цирка. Дети сердечно поблагодарили фрау Свободу, а Анни спросила:
— А как его зовут, тётя Митци?
— Его зовут Пиппа, — ответила довольная фрау Свобода. — Он очень вежлив и ест из рук.
Грузчики перетаскали всю мебель в дом, и, когда обе машины уехали, мама Штенгель сказала: