По дороге домой он все шел и спрашивал себя, сколько еще сможет выдержать такую жизнь с женой. Если он силой отберет у нее тролленка, между ними снова все может наладиться, полагал он. Но только он собрался вырвать у нее из рук уродца, как вдруг встретился с ее взглядом, грустным и боязливым. И он еще раз совладал с собой ради нее, и все осталось по-прежнему, так же, как и было.

Снова минуло несколько лет, и вот однажды летней ночью в крестьянской усадьбе случился пожар. Когда люди проснулись, горница и каморка были полны дыма, а чердак пылал, словно сплошное море огня. Нечего было и думать о том, чтобы погасить огонь или спасти дом, самим бы успеть ноги унести, чтобы не сгореть.

Выскочив во двор, крестьянин стоял, глядя на горящий дом.

— Одно хотел бы я знать: кто навлек на нас эту беду! — произнес он.

— Ну а кто еще, как не подменыш? — спросил работник. — Он уже давным-давно собирал щепки, солому да и поджигал их то в самом доме, а то вокруг него.

— Вчера он собрал целую кучу сухих веток на чердаке, — вмешалась служанка, — и как раз поджигал ее, когда я его увидала.

— Ну, значит, тролленок поджег ветки поздним вечером, — решил работник.

— Тут и сомневаться нечего, это его надо благодарить за нашу беду.

— Кабы он и сам сгорел, — сказал крестьянин, — я бы не стал печалиться, что в пламени погибла моя старая хижина.

Не успел он вымолвить эти слова, как из дома выбежала хозяйка; она тащила за собой детеныша. Тут муж кинулся к ней, выхватил подменыша у нее из рук и швырнул его обратно в горящий дом.

Огонь вырывался как раз из окон и крыши, жара была нестерпимая. Испуганная, бледная как смерть, жена лишь на миг бросила взгляд на мужа. Потом повернулась и бросилась в дом за детенышем.

— Можешь сгореть вместе с ним, да, да, и ты тоже! — крикнул ей вслед муж.

Но она все-таки вернулась, и подменыш был с ней. На руках у нее виднелись страшные ожоги, а волосы были почти сожжены. Когда она появилась во дворе, никто не сказал ей ни слова. Она подошла к колодцу, погасила несколько искр, которые рдели на подоле юбки, и села, прислонившись спиной к бадье, которой доставали воду из колодца. Тролленок лежал у нее на коленях. Он быстро заснул. Она же по-прежнему сидела, бодрствуя, и, словно оцепенев, неотрывно глядела прямо перед собой печальными глазами. Толпы людей сновали мимо нее к горящему дому, но никто с ней не заговаривал. Всем она, как видно, казалась такой ужасной и отвратительной, что никто не смел к ней приблизиться.

На рассвете, когда дом сгорел дотла, к ней подошел муж.

— Нет у меня больше сил выносить все это, — сказал он. — Ты ведь знаешь, тебя я покидаю неохотно, но я не могу больше жить вместе с троллем. Я пойду теперь своей дорогой и никогда не вернусь назад.

Когда жена услыхала эти слова и увидела, что муж повернулся и ушел, она почувствовала, как в душе у нее словно что-то оборвалось. Хотела она поспешить за ним, да тролленок тяжелым камнем лежал у нее на коленях. У нее не хватило сил стряхнуть его с колен, и она так и осталась сидеть.

Крестьянин направился прямо в лесную чащу, думая, что идет этой дорогой, верно, в последний раз. Но едва он успел чуть подняться в гору, как навстречу ему выбежал какой-то мальчуган. Статный и пригожий, он походил на молодое деревце. Волосы мальчугана были мягкие как шелк, глаза же сверкали точно сталь.

«Ах, таким был бы мой сын, если бы мне удалось сохранить его! — вздохнул крестьянин. — Таким был бы мой наследник! Не то, что этот черный нелюдь, которого жена моя притащила домой, в усадьбу».

— Здравствуй! — поздоровался крестьянин. — Куда путь держишь?

— И тебе здравствуй! — ответил ребенок. — Коли отгадаешь, кто я, узнаешь и куда я иду.

Услыхал крестьянин его голос и побледнел.

— Ты говоришь так, как говорят люди в моем роду, — сказал он. — Не будь мой сын в плену у троллей, я бы сказал, что это ты.

— Да, на этот раз вы, батюшка, отгадали, — засмеялся мальчик. — А раз вы, батюшка, отгадали, так знайте же, что я иду к матушке.

— Не ходи к матушке, — сказал крестьянин. — Ей дела нет ни до тебя, ни до меня. Сердце у нее не лежит ни к кому, кроме большого, черного тролленка.

— Вы так думаете, батюшка? — спросил мальчик и заглянул в глаза отцу. — Тогда, может, поначалу мне лучше с вами остаться?

Крестьянин почувствовал такую радость, что слезы чуть не хлынули у него из глаз.

— Да, оставайся только со мной! — произнес он, схватил мальчика и поднял его на руки. Он так боялся еще раз потерять сына, что пошел дальше, не выпуская его из объятий.

Так прошли они несколько шагов, и тут мальчик заговорил.

— Хорошо, что вы несете меня на руках осторожно, не то что подменыша, — сказал он.

— О чем ты? — спросил крестьянин.

— Ведь троллиха несла меня на руках по другую сторону ущелья. И всякий раз, когда вы спотыкались и чуть не роняли подменыша, она тоже падала вместе со мной.

— Что ты говоришь? Вы шли по другую сторону ущелья? — спросил крестьянин и глубоко задумался.

— Я никогда прежде так не боялся, — продолжал мальчик. — Когда вы бросили тролленка вниз в пропасть, троллиха хотела бросить меня следом за ним. Кабы не матушка…

Крестьянин чуть замедлил шаг и стал выспрашивать мальчика:

— Расскажи, как тебе жилось у троллей?

— Иногда бывало трудновато, — ответил малыш, — но, когда матушка бывала ласкова к тролленку, троллиха бывала ласкова ко мне.

— Била она тебя? — спросил крестьянин.

— Не чаще, чем вы били ее детеныша.

— Чем тебя кормили? — продолжал расспрашивать мальчугана отец.

— Всякий раз, когда матушка давала тролленку лягушек и мышей, меня кормили хлебом с маслом. Когда же вы ставили тролленку хлеб с маслом, — троллиха предлагала мне змей и репейник. Первую неделю я чуть не умер с голода. Кабы не матушка…

Не успел ребенок произнести эти слова, как крестьянин круто повернул назад и начал быстрыми шагами спускаться в долину.

— Не знаю, как это могло получиться, — сказал он, — но, сдается, от тебя пахнет дымом пожара.

— Ничего тут удивительного нет, — сказал мальчик. — Ведь прошлой ночью меня бросили в огонь, когда вы швырнули тролленка в горящий дом. Кабы не матушка…

Тут крестьянин так страшно заторопился, что почти бежал. Но внезапно он остановился.

— А теперь скажи, как получилось, что тролли отпустили тебя на волю? — спросил он.

— Когда матушка пожертвовала тем, что было для нее дороже жизни, тролли уже потеряли власть надо мной и отпустили меня, — произнес мальчик.

— Разве она пожертвовала тем, что для нее было дороже жизни? — спросил крестьянин.

— Да, верно, так оно и было, когда она позволила вам уйти, ради того чтобы сохранить тролленка, — ответил мальчик.

Жена крестьянина по-прежнему сидела у колодца. Она не спала, но словно окаменела. Она не в силах была пошевельнуться и все, что творилось вокруг, она не замечала, как если б и вправду умерла. И тут вдруг она услыхала, как вдали кричит ее муж, он звал ее по имени, и сердце ее забилось снова. К ней опять вернулась жизнь. Она открыла глаза и огляделась вокруг, словно человек, только что проснувшийся. Стоял ясный день, светило солнце, выводил трели жаворонок, и казалось совершенно немыслимым, что и в этот чудесный день ей снова придется тащить на плечах свою беду. Но внезапно она увидела обуглившиеся бревна, которые валялись вокруг, и толпы людей с черными, закопченными руками и разгоряченными лицами. И поняла, что пробудилась к еще более горестной жизни, чем прежде. Но все-таки в ней осталось ощущение того, что страдания ее подошли к концу. Она оглянулась: «Где же подменыш?» Он не лежал больше у нее на коленях, и нигде поблизости его не было. Если бы все было, как прежде, она бы вскочила и начала его искать, но теперь она как-то непостижимо почувствовала, что это не нужно.

Она услыхала вновь, как со стороны леса зовет ее муж. Он спускался вниз к усадьбе по узкой тропинке, и все чужие люди, что помогали гасить пожар, побежали ему навстречу и окружили его так, что она не смогла его видеть. Она слышала только, как он все снова и снова звал ее по имени, словно ей тоже надо было поспешить ему навстречу, ей, как и всем остальным.

И голос его возвещал об огромной радости, но она все-таки продолжала сидеть, тихо и безмолвно. Она не смела шевельнуться. Наконец целая толпа людей окружила ее, и муж, отделившись от остальной толпы, подошел к ней и положил ей на руки прекраснейшего ребенка.

— Вот наш сын. Он вернулся к нам, — сказал он, — и спасла его только ты, и никто иной.

У меня болит нога. Она болит уже целый год. И уже ровно год я лежу в постели. Наверно, поэтому моя мама такая печальная. Конечно, все из-за моей ноги. Однажды я даже слышал, как мама говорила папе: «Знаешь, по-моему, Йёран уже никогда больше не сможет ходить».