А домовой и после свадьбы яичницу получал и добро им носил.

Жила одна бедная женщина. Пошла она рожь жать и ребеночка с собой взяла: негде ей было его оставить, не на что няньку нанять. Принесла она его в поле, положила под кочку, ребеночек сладко уснул и замолчал. Под вечер мать побежала домой прибраться, да второпях и забыла, что ребеночек в поле остался.

Хлопочет она по дому, да и не хватилась ребеночка, только подумала, что его муж принесет. А муж думает, она сама захватила. Видит жена, что и муж не принес дитятко, — испугалась. Да одна идти в потемках побоялась, в такое время кругом лаумы бродили, всякие напасти на людей насылали. Упросила она соседей пойти с ней в поле. Еще издали услышали они баюканье:

Это лаума баюкала ребеночка, на руках его укачивала. Как только подошли люди — она скрылась. Видят — ребеночек разряжен, всяким добром одарен. А издали голос лаумы послышался:

— От этого холста, что я оставила, режь и режь, сколько надо и себе, и домашним, только на конец не взглядывай.

Обрадовалась жена бедняка, взяла ребеночка со всем добром и домой понесла.

Узнала про это богатая соседка и подумала: «Уж коли такому оборвышу столько добра привалило, то я свое дитятко вымою, наряжу на славу, отнесу в поле — еще и побольше получу».

Вымыла его, нарядила, отнесла и под кочку положила.

Вернулась домой, окошко отворила и слушает, не баюкает ли лаума ее дитятко.

Раз прислушалась, другой, слышит только, что ребенок плачет. А потом услышала сердитый голос:

И все стихло.

Отправилась богачка с домашними и соседями за добром, и такие страсти увидела — не рассказать: ее ребеночек лежит в клочья разорван.

Уж и плакала богачка, и рыдала над ребеночком, сокрушалась, что от большого богатства еще большего захотела, да уж ничего не поделаешь.

А жена бедняка долго еще от того холста резала. Да однажды не утерпела — взглянула на конец, — тут холст и кончился.

Жил-был один крестьянин, и был у него сын. Вырос сын и привел в дом жену.

Однажды он уехал куда-то, а сноха осталась дома. Дело было в субботний вечер. Когда стемнело, пришла к снохе какая-то женщина с прялкой и говорит:

— Не найдется ли работы?

Сноха подумала, что это бедная женщина. А это Лаума была. Принесла ей сноха связку льна, та вмиг спряла его и просит:

— Принеси еще.

Принесла сноха весь свой лен. Лаума тут же спряла его и опять просит:

— Задай еще работу.

Принесла сноха пеньку. И эту мигом перепряла.

Испугалась сноха и говорит:

— Матушка, довольно прясть, иди уж домой.

А Лаума в ответ:

— Не уйду, покуда все не перепряду.

Принесла сноха последнюю пеньку, а сама забежала к соседке, рассказала, какая у нее гостья. Соседка и говорит:

— Придешь домой, зажги надгробную свечу, подай какие-нибудь очески и скажи: «На восходе кто-то плачет так, что крутом все гудит».

Пришла сноха домой, подала Лауме очески, зажгла свечу. Лауме свет этот не по душе пришелся, вот она и молвит:

— Погаси свечу, нам и так светло.

Сноха ей в ответ:

— А я что-то слышу.

Лаума спрашивает:

— Что же ты слышишь?

Сноха и скажи:

— Слышу, как на восходе дети плачут.

Лаума выскочила во двор послушать, кто это плачет. А сноха и заперла дверь.

Кинулась Лаума обратно в избу — а дверь на запоре. Лаума и говорит:

— Ну, твое счастье, что такая догадливая, не то бы я и волосы твои перепряла.

Сказала так Лаума и пропала в темноте.

Однажды в полночь шел человек лесом. А было это под Иванов день, когда папоротник цветет. По пути набрел он на полянку, и в тот самый миг папоротник на ней зацвел. Человек ненароком сбил цвет этот, и упал он ему за оборы. Сразу же перед человеком все открылось. Увидел он, что делается на белом свете и что у него дома, увидел сквозь землю все зарытые сокровища и клады. Дорогой человек притомился и сел отдохнуть. Сел, переобуваться стал. Только разул ногу, к которой папоротниковый цвет пристал, только размотал портянку, как цвет и упал наземь, и опять перед человеком все закрылось.

Недалеко от местечка Салантай, на левом берегу Саланты, с незапамятных времен стоит курган Имбаре. За деревней Кулсодис начинается большой лес, по прозванию Тамужине, и в нем водились привидения. Люди рассказывают, что в Тамужинском лесу была когда-то столица чертей.

Сто, а то и больше лет назад жили два славных музыканта: Микнюс и Матуже.

Как-то в субботний вечер возвращались они с вечеринки и на опушке леса, где им надо было разойтись, остановились покурить. Матуже и говорит Микнюсу на прощание:

— Юозас, идем-ка лучше со мной, кажется мне, что вокруг нас кто-то бродит, может, это черт из Тамужине. Лесом тебе идти далеко, еще собьют тебя с пути.

— Э, что ты болтаешь, — засмеялся Микнюс и распростился с приятелем.

Но только прошел Микнюс с полверсты — и заблудился. Идет без тропы, без дороги и никак не поймет, где он. Будто чует, что какая-то сила его вперед несет. Вдруг у него перед глазами лес засверкал, и увидел он столько огней, что в глазах зарябило. Поглядел опять — видит большой дом. Остановился Микнюс и думает: где это он, в какой стране очутился? Думал-думал, да что тут надумаешь — заблудился, и все тут. Решил зайти в дом, дорогу спросить. Только подошел к воротам, постучался, как вышел красивый барин. Посмотрел барин на Микнюса и спрашивает:

— Чего тебе надо?

Испугался Микнюс, снял шапку и говорит:

— Прости, барин, заблудился я. Сделай милость, покажи мне дорогу, как в Медседжяй попасть.

Спрашивает барин:

— А где ты был?

Побоялся Микнюс знатного барина разгневать и говорит:

— Играл я на вечеринке и домой пошел, да вот заблудился.

— А нам сыграть можешь? — спрашивает барин.

И стал просить Микнюса зайти в дом, повеселить гостей из Тамужинского поместья и молодую из соседней деревни. Согласился Микнюс и пошел в дом. Как заиграл он на своей скрипке, барин сразу обрадовался, что такого хорошего музыканта залучил. Напоил он Микнюса сладким вином и дал целую горсть черных монет. Тут и гости приехали. Микнюс и их музыкой встретил. И они ему полную шапку таких же черных монет набросали.

Начался тут пир горой. Баре, барыни и барышни ели сахарные яства, пили вино, пиво, мед, потом плясали и песни пели — не поймешь, по-каковски. Чего там только не увидел Микнюс! Наконец привезли молодую. Один толстый барин велел Микнюсу сыграть польку, и все пошли танцевать. Потом тот же толстый барин надел молодой на шею веревку и толкнул ее в шкаф, а там огонь полыхал. Микнюсу все было в новинку, он только знай глядел, вытаращив глаза.

Заметил он еще, что обмакивает каждый гость руку в каменную чашу у порога и мажет себе глаза. И Микнюс незаметно обмакнул в нее руку и потер себе левый глаз. И что же он увидел! Все баре были не люди, а звери, с рогами и страшными хвостами, а красивые барышни вдруг обернулись свиньями и козами. На месте кушаний лежали кучи навоза и падали. Вино пили не из кубков, а из лошадиных копыт. От таких страстей у Микнюса волосы дыбом встали. Хотел он сбежать, да передумал: видит, черти его не трогают. Набрался смелости и говорит одному черту:

— Отчего вы все такие страшные?

От этих слов Микнюса черт подскочил на аршин, но тут же успокоился и спрашивает:

— Каким глазом видишь?

Микнюс в простоте сердечной и отвечает:

— Левым.

Услыхал это черт да как ткнет пальцем ему в левый глаз — и выколол. Тут задрожал весь дом, все огни пропали, а бедный Микнюс трет вышибленный глаз и от боли стонет. Видит он правым глазом, что сидит со своей скрипкой на кургане Имбаре. А за деревней Кулсодис, за которой Тамужинский лес начинается, слышен вой, рев, лязг. Это черти перед зарей в свое царство перебираются.

Утром вернулся Микнюс домой и узнал, что удавилась соседская хозяйка. А он у чертей видел, как ей веревку на шею накинули и в шкаф с огнем впихнули!

После этого случая черти еще много раз из Тамужинского леса на курган Имбаре слетались, и из-за них много народу в лесу плутало. Но теперь, когда через Тамужинский лес провели железную дорогу, там днем и ночью мчатся поезда. Чертям это, видать, не по вкусу, и они переселились еще куда-то, потому что больше никто их не видал и никто больше по ночам там не плутал. Только Микнюс так и остался кривым.