— Эй, Винни Фостер! Глянь, как я умею!

И Винни, глядя на него, уже смеялась, ни о чем не тревожась. Все они стали друзьями, ее друзьями. Как-никак она убежала из дому, но не осталась одна. Винни захлопнула двери перед своими прежними страхами — как закрыла за собой ворота, выходя со двора, — и сейчас словно летела на крыльях, о которых всегда так мечтала. Внезапно ее охватил восторг. Где все ужасы, которыми ее вечно пугали? Их не было и в помине. Свежая душистая земля раскинулась перед ней во всю ширь, словно раскрывшийся цветок, ошеломляя мерцающим светом и маня надеждами. Исчезли и мамин голос, и дом, где Винни жила, и все ее мысли устремились вперед. Ведь она тоже может жить вечно в этом замечательном, только что открывшемся перед ней мире! Кто знает, может, все это правда! Теперь она уже не сидела на спине толстой старой лошади — она бежала по дороге, громко крича и размахивая руками, и шума от нее было больше, чем от всех ее спутников.

И всем было хорошо. Так хорошо, что никто не заметил, как человек, мимо которого они проехали на повороте к лугу, — тот самый, в желтом костюме, — подкрался к кустам у ручья и все-все слышал. Всю эту невероятную историю. И никто не заметил, как он крался за ними вдалеке, и губы его над реденькой седой бородой потихоньку кривились в улыбке.

Августовское солнце поднялось в зенит, зависло там на один ослепительный час и наконец покатилось на запад. Путники все еще шли, но Винни уже давно выдохлась. Какое-то время Майлз нес ее на руках. Щеки ее раскраснелись на солнце, нос забавно порозовел, но Мэй, чтобы Винни не обгорела, заставила ее надеть голубую соломенную шляпу. Винни понимала, что похожа на клоуна в этой шляпе, сползающей на уши, но тень от широких полей была такая приятная, что она быстро и думать забыла, как выглядит, и уютно задремала на руках у Майлза, обхватив его за шею.

Они шли через пастбища, поля и рощицы среди гудения пчел, и кузнечики при каждом их шаге отскакивали в стороны из-под ног, как камешки. Но все вокруг застыло и высохло, будто крекер, все изнемогало от зноя, затаив последние капли влаги в ожидании дождя, и пыльное кружево листьев дикой моркови покрывало луга, словно морская пена.

И все же было так здорово взобраться на высокий холм и увидеть впереди еще один, а вдалеке — зеленый океан соснового леса, и, поднимаясь все выше, ощущать, как воздух становится свежее и мягче. Вдыхая его, Винни оживилась и уже вновь могла ехать на лошади, устроившись позади Мэй. И наконец на свой неизменный вопрос: «Скоро уже приедем?» — она услышала желанный ответ: «Уже скоро. Через пару минут».

Смутно видневшаяся вдали стена темных сосен приблизилась, и Джесс внезапно воскликнул:

— Вот мы и дома! Это здесь, Винни Фостер!

Они с Майлзом помчались вперед и исчезли среди деревьев. Лошадь последовала за ними, свернув на избитую колею тропы, переплетенную корнями. Лес накрыл путников словно гигантским дуршлагом. Свет вечернего солнца проникал сюда лишь рассеянным мерцанием, вокруг застыло безмолвие, нетронутую землю покрывали мох и скользкая хвоя, а сосны, словно предлагая защиту, протягивали во все стороны свои изящные ветви. И здесь стояла прохлада, чудесная зеленая прохлада. Лошадь осторожно ступала по тропе, круто спускавшейся в овраг. Винни выглянула из-за широкой спины Мэй — впереди мелькнуло яркое пятно и что-то ослепительно блеснуло. Они сползли по склону оврага, и Винни наконец как следует разглядела простой уютный домик, а рядом — озерцо, на волнистой ряби котороо вспыхивали последние лучи солнца.

— Глядите! — воскликнула Винни. — Вода!

И тут же до них донеслись два шумных всплеска и два радостных вопля.

Мэй широко улыбнулась:

— Через минутку они вылезут. Что поделаешь! Такая жара. Если хочешь, можешь тоже окунуться.

У двери домика их уже поджидал Тук.

— Где ребенок? — спросил он, ибо Винни пряталась за спиной Мэй. — Мальчики сказали, что вы привезли настоящего, взаправдашнего, нормального ребенка!

— Ну да, — кивнула Мэй, слезая с лошади. — Вот она!

Винни оробела, как только увидела перед собой этого высокого, грустного мужчину в мешковатых брюках, но, заметив его взгляд, вновь почувствовала себя тёпло и уютно, совсем как там, у ручья. Склонив голову, мужчина ласково глядел на нее, и самая добрая на свете улыбка разгладила его печальные морщины. Он подошел снять ее с лошади и сказал:

— Как я рад тебя видеть! Просто слов нет! Это самое лучшее, что случилось за… — Он осекся, опустил Винни на землю и обернулся к Мэй: — Она знает?

— Конечно. А иначе зачем бы я ее сюда привезла? Винни, это мой муж, Ангус Тук. Тук, познакомься: Винни Фостер.

— Привет, Винни Фостер. — Тук торжественно пожал ей руку. — Итак! — Он выпрямился, не спуская с нее глаз, и Винни увидела, как он на нее смотрит. Словно на нежданный подарок, обернутый красивой бумагой и перевязанный лентой! Кажется, он даже не замечал, что на ней все еще напялена эта голубая шляпа. — Итак, — повторил Тук, — раз ты все знаешь, скажу как есть. Это самое лучшее, что случилось за… м-м… за последние восемьдесят лет.

С детства Винни окружал железный порядок. Она привыкла к нему. Под беспощадным двойным натиском бабушки и мамы дом, в котором она жила, всегда был до блеска вычищен, подметен и вымыт, дочиста оттерт — словом, доведен до полного смирения. Не могло быть и речи ни о малейшей небрежности, ни одно дело не откладывалось на потом. Женщины семейства Фостер возвели свою крепость из повседневных обязанностей и забот. В ее стенах они были полновластными хозяйками. И Винни приучали к тому же.

Поэтому маленький уютный домик у пруда застал ее врасплох: все здесь было неожиданностью — и облачка пыли, поднимающиеся при каждом шаге, и сети серебристой паутины, и мышь, благополучно обитавшая в выдвижном ящике стола. Комнат было всего три. Прежде всего — кухня. Тут первым в глаза бросался открытый шкафчик, где громоздились шаткими башнями груды тарелок, и больших, и поменьше, и совсем маленьких. Здесь же стояли огромная черная печь и металлическая раковина; а все стены, все полочки, все свободные места были увешаны, уставлены, завалены всякой всячиной — от луковиц до фонарей, от деревянных ложек до лоханей. А в углу стоял давно забытый Туком дробовик.

За кухней шла гостиная с расставленной как попало мебелью, расшатанной и покосившейся от времени. А посреди комнаты, перед камином, измазанным сажей и все еще покрытым толстым слоем пепла с прошлой зимы, лениво развалился обитый зеленым плюшем древний диван, словно поросшее мхом бревно. Стол (тот самый, где в ящике жила мышь) одиноко приютился в дальнем углу, а три кресла и престарелое кресло-качалка стояли сами по себе, словно посторонние, случайно забредшие на вечеринку.

Самой дальней комнатой была спальня, и почти всю ее занимала широкая хромоногая латунная кровать. Правда, рядом с ней еще оставалось место для умывальника с унылым зеркалом, а у изножья кровати — для дубового платяного шкафа, глубокого, как пещера, из недр которого сочился слабый запах камфары.

Узкая крутая лесенка вела на пыльный чердак. «Там спят мальчики, когда приезжают домой», — объяснила Мэй. Вот и все — больше в доме ничего не было. Хотя нет. Повсюду еще виднелись следы присутствия Мэй и Ангуса Тука. Следы ее шитья: лоскуты и обрезки яркой ткани; недошитые лоскутные одеяла и плетеные коврики; мешок ваты и белоснежные ватные клочки, разлетевшиеся по всем углам и щелям; торчащие из диванных валиков иголки с тянущимися из ушек нитками. Следы его столярных работ: пол, усыпанный кудрявыми стружками и горками щепок; покрывающие все вокруг опилки от бесконечного шлифования; разбросанные повсюду ручки и ножки недоделанных кукол и деревянных солдатиков; модель корабля на мышином столе, дожидающаяся, пока просохнет клей… И еще — груда деревянных мисок с отшлифованными, как бархат, боками, а в самой верхней миске — куча больших деревянных ложек и вилок, белеющих, как высохшие кости.

— Мы делаем вещи на продажу, — обводя комнату одобрительным взглядом, пояснила Мэй.

И даже это было еще не все. На старом, с открытыми стропилами потолке гостиной колыхались и плясали ярким миражом солнечные зайчики от залитого солнцем пруда. Кругом стояли вазочки с веселыми ромашками, белыми с желтой сердцевинкой. И надо всем этим — чистый, свежий запах воды и речной травы, щебет кружащего над прудом зимородка, радостные трели множества других птиц да изредка — булькающие басы невозмутимой лягушки-быка, отдыхающей где-то на илистом берегу.

Здесь, среди всего этого, и оказалась Винни. Она стояла широко раскрыв глаза от удивления. Ей казалось невообразимым, что люди могут жить среди такого беспорядка, но в то же время она была очарована. Оказывается, это… уютно! «Может, они считают, что у них целая вечность, чтобы навести порядок», — подумала Винни, взбираясь вслед за Мэй по лестнице на чердак. Но затем пришла другая мысль, куда более смелая: «А может, им просто не хочется убирать!»