А Илюша от такого обидного обращения рванул вперед, к царю, что было силы. И мешок-то лопнул. Да и как ему не лопнуть? Кошек-то в нем – тьма-тьмущая. Да и сидеть в мешке… Ох, тяжко им пришлось! Их только пожалеть можно. Словом, вырвались кошки, коты и котята на свободу из мешка! И лавиной обрушились прямо на голову подошедшего царя. Ох! Беда! И рычат и мяукают. Когтищи-то свои разъяренные выпустили. Вот так-то вся-то ярость на царя и вылилась. Стражники, конечно, сразу врассыпную. Кошки тоже вскоре разбежались. Хорошо, царевна выбежала, царю на помощь подоспела:
– О! О! Батюшка! Ой, что с тобой сталось! Весь израненный. Потерпи, сейчас обмою твои раны. – успокаивала она отца. А царь в ответ только стонал:
– О! О! У-у! Ах!
Пока царевна примочки царю делала, стражнички из кустов повылезали, отряхнулись. И к царю подошли. И, не глядя на остолбеневшего от всего произошедшего Илью, говорят царю:
– А ведь мы докладывали, что злоумышленник это! Как есть злоумышленник. Прикажите под стражу взять! И заточить злоумышленника до точного разбирательства!
– Повелеваю! О! О! О! – простонал в ответ царь.
И увели стражники нашего Илью в темницу. Но, как только стал царь в себя приходить после заботы и травяных примочек царевны, дочери своей ненаглядной, так повелел привести Илью для беседы. Ведут стражники Илью в тронный зал, где царь весь, точно после побоища, израненный на троне восседает, и галдят, словно вороны:
– Велите казнить его, царь-батюшка. Казнить его, злодея! Казнить!
А царь – то ли от общего нездоровья, то ли просто от неровности настроения, словом, капризность на него нашла. И стал царь возражать стражникам:
– Вам бы все казнить да казнить! А я разобраться желаю! Зачем Илья такое злодейство затеял? Зачем урон здоровью моему нанес?! Да и… молчать! Своим умом жить желаю! – сказал царь, топнув ногой в красном сафьяновом сапожке. И обратился к Илье:
– Рассказывай, Илюшка! Все как есть, не таись! Сознавайся во всем, потому как неизвестно, придется ли тебе когда-нибудь еще с кем-нибудь беседу вести.
И, низко опустив повинную голову, ответил Илья царю:
– Эх! Вижу, царское твое величество, что верные твои слова, что, того гляди, безо всякого покаяния вот так казнят своим порядком и – всё! И не перемолвиться ни словечком уж более ни с одной живой душой на этом белом свете!
И всё, как было, рассказал Илья царю-батюшке. И как работал день и ночь. И как досаждали царские стражники поисками любимой царской кошечки. Как от этих поисков всякий раз служба стражников оборачивалась вытоптанными посевами да поборами немилосердными. А тут царевна, дочка царева, тихонько, чтоб не мешать никому, в тронный зал вошла, свежие примочки батюшке сделать хотела, да заслушалась Илюшиными рассказами про его горести. А как послушала, так и ахнула, возмутившись:
– Ах вы, безобразники! Хороши стражнички царские!
Ничего вразумительно стражники в ответ не отвечали. Только восклицали:
– Да мы что, мы того. Хм. Гм.
Но царевна – руки в боки и потребовала ответа у стражников:
– Это какую же кошечку вы по всему царству-государству ловите? Уж не нашу ли Мурку?
– А. Хм. О-у… – что-то буркнули в ответ стражнички.
– То-то не дозовешься вас, когда нужно. Теперь понятно, чем вы день-деньской заняты!
– А где наша Мурка? – заинтересовался и сам царь. И царевна рассказала отцу:
– Так наша Мурка здесь, во дворце! Она же день-деньской на подушках, шелками да жемчугами вышитых, нежится, налакавшись сливочек со сметаной. Да и дремлет, мурлычет себе под нос в моей девичьей опочивальне. Куда ей бегать, да еще по всему царству?! Она от такой жизни поперек себя толще стала, точно подушка на четырех лапах.
Да мы того. Мы всё больше для пользы отечества старались. Приглядеть – что, к чему и как – всегда не лишнее! Всё ли в царстве спокойно?! Нет ли где беспорядков? Не затевается ли дело дурное против спокойствия в нашем отечестве? А уж что прихватывали… Так только то, что плохо лежало!
– Ах! О! Ну с вами, стражнички дорогие мои, особый будет разговор! И о том, что у народа намурлыкали, и о том, как службу несли. А тебе, Илья, вот что скажу! – сказал царь, поправляя корону на голове. В руки скипетр с державою взял и торжественно объявил:
– Илюшку не казнить, не в темницу заточить. А… домой отпустить! За то, что на всю державу этаким дурнем прославился. Эх ты! Стражничкам моим поверил?! Этим врунам и лоботрясам поверил! Эх! Отпускаю тебя восвояси! Пусть тебя теперь жена твоя пилит, ругает, умишко выправляет. Потому как страшнее наказания, чем сварливая жена, на свете нет!
– Ну почему нет? – удивилась царевна.
– Нет!!! Вот увечья вроде бы никакого, а мука на всю жизнь, – ответил ей царь-батюшка. Но тотчас спохватился:
– Но постой-ка, а жена-то у тебя ворчливая, то есть сердитая?
– И вовсе никакой нет, – признался обрадованный Илья. Но царя это признание Ильи огорчило. Он призадумался и добавил:
– О! Это плохо! Зря радуешься, голубчик! Мои приказания должны в точности выполняться. И потому слушай следующий мой указ! Самую ворчливую, самую кичливую, самую злющую невесту сыскать и с Илюшкой обвенчать!
– Ах! Папа! Это уж слишком! – всплеснув руками, ужаснулась царевна. Но царь строго одернул дочь:
– Молчи, дочка! Вот вы, стражнички, и будете злючку-невесту для Ильи искать! И за ним присматривать! Ты, Илья, чего здесь ждешь, дожидаешься? Иди домой, наказания ожидай.
И пошел Илья домой понурый, печальный. И стала с того дня вся-то жизнь ему не в радость. Всё из рук валится. Все хозяйство забросил, потому что ждет, дожидается злую невесту. А сам-то все думает:
– Как бы мне от напасти этой злой избавиться?
И… И придумал Илья! Придумал, что станет с этого дня злым. Да что там злым! Таким злющим, что уж злее некуда! Чтобы на все царство прославиться своей злостью. И приказ царя выполнить станет невозможно. И уж тогда ни одна злючка за Илью замуж не пойдет, побоится со злыднем жизнь свою загубить! Решил Илья стать Злыднем – и стал им! Страшным Злыднем! И уж так злобством своим прославился на все-то наше царство, что иначе, как Злыднем, никто его с тех пор не величал. Так живет-поживает с тех пор Илья. Злобствует потихоньку. Совсем облик человеческий со временем потерял. Бородища и волосья всегда всклокоченные, в репьях, в соломе. Рубаха нестиранная на нём – драная. Дом – на хлев походить стал. Одичал, огрубел. Ни слова доброго соседям. Зато брани – сколько хочешь! Подраться – это всегда пожалуйста! А стражники царские в поисках невесты для злыдня Ильи не одни сапоги уж износили. Но, как приказано было царём, отыскать самую злющую невесту для злыдня Ильи – так и не смогли! Потому что злючки-невесты словно вывелись в нашей стороне и во всем царстве! А кому охота свой век со Злыднем маяться? Забоялись девушки, кто на выданье, чтобы за Злыдня замуж не угодить! Правда, и нам, соседям, житья не стало от такого Злыдня, в которого превратился наш Илья. Да! Где кого встретит, так уж неизменно заругается. А то и трепку задаст! Да так злобно. Злющий стал Илья. И поэтому решили соседи:
– А ну его, этого Злыдня! Драчуна злобного! Уедем мы отсюда!
И решили подальше от Злыдня поселиться. Убрались из родной деревни подобру-поздорову. Злыдень один– одинешенек в родной деревне остался. Как-то стал и от родной речи отвыкать. Злиться-то не на кого. Целыми днями молчком. Бродит один по опустевшей деревне. Только с псами бродячими перетявкивается. И со временем выучился он по-собачьи, вроде как разговор вести. Особенно в лунную ночь:
– У-у-у! У-у-у-у! – вот так и подпевать-подвывать собакам тоже научился.
Но уж очень одиноко ему было. Порой просто невыносимо! Как-никак, а раньше с соседями поругивался – вроде как общался. А теперь? Эх! Конечно, теперь они, соседи, далеко. Поселились подальше от Злыдня, за лесами, за полями. И стала Злыдня тревога одолевать:
– А вдруг забудут, каким я Злыднем стал? И приказ царя возьмут да и исполнят!
Испугался парень! И решил: «А я им всем, всему царству напомню о себе. А как? Никого ж поблизости нет. А починю-ка я старую мельницу. На крылья мельницы повешу большущие корзины. Наполню их камнями, сорняками. Дождусь, когда ветер посильнее поднимется, и…»
И так и сделал. И посыпались на поля соседей и сорняки, и камни. Так и сделал Злыдень! Словом, себя не щадил – все корзины с этим сором грузил, пока совсем силы его не покинули. Ух!
Да! Испоганил соседские поля! Совсем испоганил! Все камнями да сорняками усыпал.
Казалось бы, радуйся, веселись, Злыдень Иванович. Ан нет! Оглянулся однажды, а ведь и свое-то поле да грядки тоже испоганил! Да! Урожай ему нынче не собирать!
– Оголодал совсем. Эх! Была не была! Пойду к людям, а там будь что будет, – сказал он сам себе.
Взял посох и пошел. Через лебеду пробирается, о камни спотыкается. От тоски на Луну воет. И наконец, показалось ему, что деревенька вдалеке виднеется: