Ур–ра! Так и сделали. Очистили орешки от скорлупок, поделили между собой, набили ими щеки и полезли в норку один за другим. И правда: быстро так получилось. сразу же все припасы куда–то в норку подевались. Вот как здорово! А всё мама — чуть что не так — сразу всё уладит, всех пожалеет.

Подросли бурундучки, собрались в тайном месте в чистом поле под ракитовым кустом, попищали, погорячились и сразу решили банду создать. Создали. Только что ж это за банда без названия? Думали, чтобы и красиво звучало, и загадочно, и чтоб не сразу можно было догадаться кому–нибудь взрослому, что это и есть самая настоящая банда. Думали, молчали… И тут один самый крутой бурундучок в импортных джинсиках и модных тёмных очочках вдруг заговорщицким шепотком и говорит: «Ля банда!» Сразу всем понравилось. Так и решили шайку свою по–ненашему называть: банда Лябанда. Стали озираться, оглядываться. Нехорошо. Кругом солнце светит, птички поют, лес шумит — неподалёку. А они — лябанда какая–то. Нет, нехорошо в хорошем месте лябанды устраивать. Начали опять шушукаться.

Нашушукались и решили землю копать, как папа. Так, чтобы зарыться в неё глубоко–глубоко, совсем глубоко, где никто ничего не видит и там лябандами заниматься. По–настоящему, по–бандитски.

Начали рыть. Рыли нору, рыли, так старались, так пыхтели, так намучились, что совсем устали. Не до лябанды стало. Поспать бы маленько. Силенки восстановить.

Проснулись в норе своей, чумазые, но настырные: лапки дрожат, а назад никто не сворачивает: лябанда же! Давай, дальше копать!

И так они всю землю насквозь прорыли! Вылезают на белый свет с другой стороны, щурятся, отряхиваются. А вокруг — такая красота! Кенгуру прыгают вовсю, коалы по ветвям сидят, сказки рассказывают. Утконосы в речке плещутся. Травка зеленая. Солнышко тёплое… Как хорошо–то! Забылось как–то сразу бурундучкам про лябанду. Побежали они скорей к морю–океану великому — побрызгаться, пошалить, душу отвести. Ну, и помыться заодно. Долго купались, до самого вечера. И только вспомнили, что домой пора возвращаться, а то мама рассердится, только подошли к своей длинной глубокой норе, как оттуда послышался знакомый папин голос: «Безобразие! Понарыли тут ходов–выходов, ужас! Что за молодёжь пошла! Я чуть ногу не сломал — провалился! Честным старым бурундукам ходить негде стало! Это же просто банда какая–то орудует! Ну, я сейчас кого–то накажу! Ух, попадёт кому–то!!!»

Как услышала лябанда про всё это, так напугалась, что сразу и разбежалась кто куда. Долго ребята прятались на другой стороне земли. Пока папа не простил. А как простил (мама уж очень просила за сорванцов), так сразу прибежали, глазки опустили, поплакали и дали большое честное бурундучье слово: никогда–никогда больше ни в какие лябанды не играть.

Что можно сделать, когда ничего уже не поделаешь, но надо же как–то быть? Как–то же бывают в таких случаях? Или уже всё — никак не бывают? Ни сверху вниз, ни слева направо. Ни наискосок. Неужто совсем засада?

Ах, ты, мелкий зверёк — бурундук — крепкая голова! Да, куда ж тебя дождём–то стянуло? На кого нас покинуло? Почто ты родное–то логовище на сырой овраг променял? Али ветром сдуло? Али водой смыло?.. Молчишь. Думу думаешь внизу: как так получилось? Сам дивишься..

Бурундучиха наверху стоит, как на городской стене. Судьбинушку твою оплакивает, вниз глянуть боится. Уж, больно овражище крутой. Где ты там, сердешный?? Смотри: бурундучата–пострелята уже одёжу папину полосатую меж собой делят. Перед зеркалом красуются, прям, как ты раньше…

Прыгал, прыгал бурундучище в теснине овражной на самом–то дне по стенкам. Бестолку. Взопрел только. Стенки склизкие, водица по ним стекает, журчит. Далекооооо вверху тучи хмурятся.

Ну, что ж. Ежели против шерсти никак нельзя, то надобно предаться стихии, не перечить, не смешить её больше. И пошлёпал бурундучок прямо по ручейку, по воде. Шлёпал, шлёпал, воды всё больше — не заметил, как плыть начал. Лёг на спинку, пузиком кверху, за щепки держится и плывёт куда попало, куда водой вынесет.

Вынесло куда–то. Прямо на песок. Глянул вверх: а оврага–то и нету. Кругом кусты да речка малая. Вот как хорошо–то. Встал, отряхнулся, брызги мелкие распустил вокруг себя и обед искать пошёл. Правильно. Подкрепиться никогда не мешает. Опять же: надо ведь выяснить точно: есть ли где–нибудь кедровые орешки?

Ага. Есть. Вон, грызет уже. Поел. Нервы успокоил. И обратную дорогу искать начал. От листика к листику, от сучка к сучку, от кустика к кустику, с ветки на ветку, раз — поворот, два — поворот… А вот и бурундучиха стоит, рыдает, бурундука своего жалеет, любит наверное.

Ох, жалко её. Подошёл незаметно. Обнял ласково. Чуть до обморока не довёл.

Радости–то сколько было! Полдня одёжу по всему логовищу собирали. Половину только нашли. Вам случайно не попадался на глаза костюмчик такой в полосочку, совсем не ношеный ещё? Как увидите: зовите бурундука. То–то он обрадуется!

Было это в такую дань–стародань, что ни в сказке сказать, ни пером описать…. Жила в ту пору одна Капитанка, так её все звали, потому что только она кого увидит–услышит, как тут же трясётся и орёт по сторонам:

«Капитанка–питанкапи–танкапитан-капитанка–питанкапи–танкапитан–капитанка-питаааааааан!!!!!» Ажно дрожит вся от удовольствия, будто конфет наелась.

Вот прорва! И не уймётся же никак. Вреднючая–ааа…. Замуж бы её, да кто такое добро возьмёт? Медведь давеча завалился в гости в избу её, чисто обознатушки получились, — и что? Прогнала! Да так прогнала, что только пятки у косолапого сверкали да шуба заворачивалась!

И сидит она сама по себе в избушке своей, и всё горюнится в одиночку, и ничего поделать с собой не может. Так бы и вопила до сей поры, если б не Чиндрачуча.

Вот явилась Чиндрачуча из ночной темноты, окутала Капитанкову избёнку, торчком встала посередь дымовой трубы. Ждёт–пождёт. Насторожилась Капитанка в избёнке своей: в окно не видать ничего, туман кругом. Дым из трубы назад пошёл, в избу, глаза щипет так, что плакать хочется. Что–то не то. Не того. Неправильно. Вот как.

Подождала хозяюшка до утра. Потерпела. И на крышу полезла. Вот ползет Капитанка по крыше и видит: из трубы Чиндрачуча торчит, скорчилась вся, а не вылезает. Скособочилась Чиндрачуча из последних сил, напыжилась и как гаркнет: «Амарабати–амарабати чандрика! Кинтамари–кинтамари ишвара!»

У Капитанки от неожиданности тут же крыша съехала. Из–под неё, конечно. И повисла Капитанка сама не своя — между землёй и небом. Чиндрачуча из трубы вывалилась. И сразу оттуда опять дым пошел, как раньше, пока Чиндрачучи не было.

Захлопнулась волшебная Чиндрачуча в капитанковом жилище, огляделась и тут же ощутила, как одиноко, как худо здесь было бедной Капитанке. И заохала Чиндрачуча Капитанку жалеючи.

А та всё висит в воздухе, глазками хлопает. Услышала Чиндрачучу — заворошилась. Зацепилась она за трубный дым и назад, на землю соскользнула, зашла тихонечко в свою избушку, обняла Чиндрачученьку, утешать начала. Вот они и подружились.

Давно это было, ох, давненько. А до сих пор помнится.

Жил–был кактус, который очень любил помогать другим: как вцепится в кого–нибудь, так и требует, чтобы ему немедленно объяснили: как для него, несчастного, доброе дело сделать. Многие не понимают, пугаются, куда деваться не знают. А кактус нервничать начинает и кусать: чтобы они опомнились от мыслей и поскорее выдали свою тайну. И больно же кусает!

А то ещё шмякнется на пол вместе с горшком и лежит так, чтобы его тоже пожалели. Вот его и прозвали: Кактус — Шмяктус.

Сам худой, несуразный, весь из зеленых колючек. Но не сдается. Мужественный такой: все вдаль вглядывается, всё ждёт встречного поезда, всё победить желает. А поезда нет и нет. И откуда ему взяться–то, поезду этому, посреди подоконника на четвертом этаже кирпичного дома по адресу «Аптечный переулок дом5 квартира 16»? Вот именно там, а не где попало, в собственном персональном горшке стоит гордый Шмяктус.

Почему он именно с поездами сразиться хочет? А потому что они оба зеленые, только поезд может ехать, а Шмяктус из горшка никуда вылезти не может. Вот ему и обидно. И сразу подраться тянет. И колючки поэтому длинные такие.

Вот так стоял он, стоял, маялся, маялся, а потом решил всё в жизни переменить. И придумал он могучее волшебное заклинание, от которого ноги растут. Сам придумал. Никто не помогал.

И вот он как завоет, как зарычит, как поднимет правую лапу, а потом левую тоже!.. И сразу его жизнь переменилась. Всё вокруг кувырком завертелось, а потом исчезло. Посмотрел кактус под ноги: не выросло ничего. Только горшка не стало. Зато вокруг него исчезли все дома и поезда, а появились бескрайняя степи: то ли прерии, то ли пампасы, короче, не у нас. И кругом — одни кактусы!