Затем, помимо того, ко мне присоединилось непонятное, навязчивое ощущение, что я что-то забыл в своей жизни и должен непременно вспомнить, тогда в мой внутренний мир вернется гармония. В плывущем потоке моего сознания, которое привыкло к отвлеченным, почти абстрактным, образам, мне требовалось нечто конкретное, за что бы надо было зацепиться и сделать точкой отсчета для других событий. И вот, не знаю откуда, в мои сновидения нежданно вошел странный, повторяющийся сюжет. Я плыву на каком-то старинном паруснике, набитом сокровищами. У меня одна цель — я должен выбросить все золото за борт. Однако моя попытка разгадана, и команда морских бродяг набрасывается на меня, чтобы уничтожить. Странным образом, но шкипер становится на мою сторону, и мы успешно сражаемся с экипажем. Наконец враги частью полегли, частью загнаны в трюм, и тут мой союзник обращает свою шпагу против меня. Я защищаюсь, не понимая смысла в поведении шкипера. Буря, налетевшая внезапно, делает наше сражение еще бессмысленней. Неуправляемый корабль трещит под натиском волн и грозит развалиться каждое мгновенье, а мы продолжаем обмениваться ударами…

Что за чепуха? Но из ночи в ночь, вытесняя другие, этот сон воцарился в моем сознании с теми или иными отклонениями. То в преддверии битвы мы со шкипером распиваем ром, то курим трубки, то я разглядываю команду, которую можно собрать лишь в доме умалишенных, столь далеки их мрачные, отталкивающие лица от нормальных человеческих выражений. За долгие годы ночных видений я изучил все судно и населяющих его до самых мелких деталей. Одно меня смущало, я не мог разглядеть самого шкипера. Его образ словно ускользал от меня. Тем не менее я скорее испытывал симпатию к нему, чем враждебность, и мне кажется, с его стороны возникали такие же чувства. Итак, я проник в его жизнь, а он в мою, и не было завершения в наших встречах, но вечное соперничество, коему не было причин.

Проходили месяцы, годы, я все больше запутывался в своих чувствах, мыслях, делах, пока не пришел к самому жалкому состоянию, с которого начал описывать свою историю. Тогда, бросив все, я поддался настроению и пустился в путешествие. Наивность безумия толкала меня в спину мыслью, что в пути мне легче отыскать самого себя. Однако и степени тоски, отчаяния и тревоги было достаточно, чтобы я ринулся в дорогу, как в пропасть, которая должна поставить любой знак в моей судьбе, кроме вопросительного.

Случайно или волей Всевышнего я был занесен в Голландию. Старинное местечко близ Гааги на самом берегу Северного моря. Ранняя, затяжная весна позеленила землю травой, но большинство деревьев оставались нераспустившимися. На полях алели, желтели, белели плантации тюльпанов, и бешено вращались мельницы. Жестокие ветры терзали побережье и время от времени проливались короткие дожди. Море стонало и кипело под свирепыми бичами ураганов, и ни одно судно не осмеливалось появиться на горизонте. Люди прятались в многочисленных тавернах, предпочитая их неуютным прогулкам под хмурым несущимся небом. Я остановился в крошечной, дешевой гостинице в какой-то сотне-другой метров от берега моря. Тяжелые удары прибоя напоминали сердцебиение, а свист ветра в осоке заставлял оживать пиратские легенды.

Не знаю почему, но пустой берег и бушующие волны действовали на меня успокоительно, до глубокой ночи я мерил шагами песчаную дорожку вдоль моря. Пена прибоя клочьями летела на берег и, как снежные островки, застревала среди жесткой травы. Однажды во мраке горизонта я вдруг увидел огни корабля. Они неслись с поразительной скоростью. Но еще более интересным оказалось бледное свечение в облаках, которое царило над судном и словно сопровождало его. Немного погодя на высокой дюне замигал огонь, подавая сигнал, и на корабле появилось ответное мелькание светового луча. Теперь уже можно было разглядеть, что над корпусом судна возвышались мачты, и раздутые паруса буквально заставляли их изгибаться. Корабль летел к берегу, будто хотел с разгона вознестись на песчаные дюны. Но внезапно раздался дьявольский смех десятка мужских голосов, и судно, резко описав дугу, повернуло к горизонту. Вслед ему с берега устремился отчаянный женский голос, молящий о помощи или пощаде.

Но поздно. Парусник исчез среди кошмара темных волн. Я повернулся и поспешил к холму, с которого подавали сигнал. Сердце мое бешено билось, рот пересох, ноги подкашивались. Там на дюне, как я знал из прошлых прогулок, стоял памятник жене моряка. Каменная фигура, заслоняя ладонью глаза, всматривалась в горизонт, другая рука была протянута к морю с жестом мольбы. Никто не мог сказать, когда и кто поставил это произведение на берегу, но скульптура вечно ждущей Голландки глубоко впечатляла. Сотня шагов по песчаному склону — и я у цели.

На месте фигуры пустота, словно там ничего и не существовало. Возможно, я ошибся дюной, мелькнуло в голове, Но нет. Вокруг ни малейшего намека на узнаваемую картину. Горсть песка вместе с порывом ветра залепила глаза, а когда я протер их, то чуть не вскрикнул. Рядом со мной стояла женщина в старинном белом чепце, закутанная в шаль. Лицо ее было строго и печально. Не задавая вопросов, она взяла меня за руку и повела за собой. Мы шли мимо приземистых домиков, и в них горели свечи или масляные светильники. Где-то из-за решетчатых окон раздавалась трогательная музыка. В один из домов мы вошли. Я словно попал в картину Ян Стина, Вермера или иных художников из «маленьких голландцев». Простой, но изысканный интерьер таверны, подгулявшие посетители в богатых платьях со шпагами на боку, нарядные женщины с музыкальными инструментами в руках и даже живописец, притаившийся в уголке, торопливо делающий набросок На переднем плане стол с яствами и драгоценной серебряной посудой. Мы проследовали в другую крошечную и темную комнату. Там была одинокая старуха с беззубой улыбкой. «Достань карты судьбы!» — обратилась к ней моя спутница, и я не успел удивиться, что понимаю ее язык. «Таро?» — уточнила гадалка. Моя незнакомка кивнула и бросила золотой гульден в сморщенную старческую руку. Какие-то пожелтевшие картонные листки с изображениями мешались в ладонях старухи. Я вытянул карту. На ней бородатый старик с посохом в руке. Моя спутница словно узнала что-то и, не сдержав чувств, заключила меня в порывистые объятия. «Отшельник!» — молвила она с радостью. «Да, отшельник, — как эхо повторила старуха. — Я знала, Катарина, что мы рано или поздно встретим его». Над морем вставала утренняя заря, и свет из окна упал на Катарину. «Нам пора расставаться», — сказала она. Я молчал, любуясь ею. Ее наряд теперь являл все свои достоинства. Черное атласное платье, золотистая парча отделки, ослепительная белизна старинного чепца… гранатовое ожерелье, браслет и над всем этим сияние лица, исполненного красотой надежды. Пробил колокол на часовой башне. В одно мгновенье Катарина замерла и превратилась в портрет, так же как и старуха, и все пришедшие в эту ночь в таверну. Я с изумлением обнаружил, что сижу один, уставясь на несколько картин, украшающих интерьер моей гостиницы. Прежде всего я вгляделся в портрет моей ночной незнакомки. Сомнений в подлинности не было. «Катарина Лейнинк» — было начертано на медной дощечке, прикрепленной к раме. Художник Герард Терборх. Почему я, живя здесь, не обратил внимания на этот портрет раньше? Ах да, я же приходил сюда лишь вечером, когда стены тонули в полумраке слабого светильника. Теперь же я мог насладиться шедевром шестнадцатого века. Высокий лоб обрамляли гладко зачесанные волосы. Легкая, затаенная тревога глаз так сочетается с детской верой в чудо. Несмелая улыбка причудливого изгиба губ дарит теплом и участием, но, кажется, обращена не ко всем, а к кому-то одному. Позади, на втором плане, виднелась темная шпалера с кораблем. Его мачты усыпали гроздья голубых огоньков святого Эльма.

Каюсь, но моего внимания на другие картины не хватило. Я уснул, и впервые за много лет моя встреча со шкипером не закончилась сражением и меня не мучил вопрос о бессмысленности нашего противостояния. Лишь вечером я проснулся и поспешил на берег. Каменного изваяния Ждущей опять не было на своем месте, и она не встретилась со мной ночью, однако я не отчаивался. Буря на море продолжалась. На третью ночь как будто все повторилось. Огни в море, «Летучий Голландец», сигналы… Да, я еще обратил внимание, что перед появлением судна как-то по особенному закричали чайки. Когда корабль повернул в море, я увидел черный предмет среди пенных волн. Рискуя быть смытым в море, я достал его. Это оказался полупустой бочонок, очевидно сброшенный с корабля. На дне его тускло поблескивала какая-то темная жидкость. Чья-то рука тихо легла мне на плечо. За моей спиной стояла Катарина. Слезы стекали с ее чудесных глаз. «Он опять не смог причалить и послал берегу лишь свое лицо!» Я не понял, что она имеет в виду, тогда она зажгла кресалом свечу, и мы, укрывшись от ветра, заглянули в бочонок. Со дна его на меня глядело мое собственное отражение, но было оно много старше. Словно древний лик, напоминавший библейских старцев, взирая на мир глазами, пережившими не одну сотню лет. «Ян Ван-Влотен!» — шепнула женщина в бочку. «Катарина!» — отозвалось отражение. «Твой спаситель из будущего пришел к тебе, — продолжила женщина. — Он вытащил карту отшельника, и у меня нет сомнений в нем. Время наступило, и твой черед сделать выбор?» Судорога исказила лицо шкипера «Летучего Голландца», и затем он обратил свой взгляд на меня. «Попробуй стать на мое место и сделать то, что я не смею, но помни, я буду сражаться с тобой до конца».