Он совсем не был жадным или обжорой. Но у тёмиков под землёй пищи мало, и добывается она тяжело.

— Всё, — наконец сказал Тёма, дожевав бутерброд. — Я готов.

Тогда бабушка присела под деревом, к ней на плечи взобрался я, а на меня прыгнула Ольга.

Потихоньку выпрямилась бабушка, на ней выпрямился я, а Ольга выпрямилась да ещё стала на цыпочки, так что получилась высокая пирамида. Ольга протянула руки и — раз! — дёрнула Тёму с ветки. Только кармашек его новенькой рубашки треснул и порвался.

На всякий случай бабушка привязала Тёму к себе верёвкой, посадила в свою панамку и стала чинить ему рубашку.

В панамке сидеть одно удовольствие: мягко, уютно, тем более когда только что так хорошо наелся. И Тёма с интересом поглядывал вокруг своими лиловыми глазками.

В озере купались ребята, плескались, кричали. Голоса звонкие, а звонче всех Ольгин голос.

Тёма смотрел на деревья. Деревья не каменные — живые: шевелятся, шуршат — разговаривают, наверное. Прилетают на них птицы, что-то там делают, спрятавшись в зелёных листьях, скачут по веткам, потом снова вылетают в синее небо.

А вот золотистый жук ползёт по цветку. Цветок розовый, лепестки почти прозрачные, а серединка у цветка тёмная. Пополз жук по лепестку, и лепесток под ним прогнулся. Жук переполз на другой лепесток — и другой прогнулся. Жук пополз на третий. Видно, понравились ему такие качели.

Крылышки у него с переливами: то зелёными кажутся, то золотыми.

Тёма подышал носом. На земле есть запахи, самые разные. Пахнет цветок. Пахнет трава. Солнышко пахнет. Прямо в носу щекотно от всех запахов.

— Нравится тебе у нас? — спросила бабушка.

— Хохорошо, — сказал Тёма. — Вот только не пойму, почему мне всё кажется, как будто давным-давно я уже жил здесь, на земле, запахи эти слышал, на солнышке грелся. Правда, в панамке не сидел.

— Ничего удивительного, — сказала бабушка, — ты сам говорил, что вы, тёмики, были когда-то людьми. В тебе живёт память предков. Понимаешь?

— Нет, не понимаю. А интересно: если бы я захотел, смог бы я стать человеком, как предки?

— Если захочешь, сможешь, — сказала бабушка.

Прибежала Ольга с жёлтыми цветами. Она собирала только жёлтые цветы и учила Тёму, как они называются.

— Это лютик, — говорила она. — Видишь, какие у него блестящие лепестки. А это что?

— Одуван, — сказал Тёма.

— Одуванчик, — поправила Ольга. — А вот гусиные лапки. Запомнишь? Видишь, какие листочки? Как разрезанные.

— А зачем мне помнить? — спросил Тёма.

— Бабушка, зачем ему помнить? — спросила Ольга.

— Ну как зачем, — сказала бабушка. — Вот я попрошу тебя: принеси мне калган, у Ольги живот вдруг заболит. А ты принесёшь лютик. Я сварю его и дам Ольге. А Ольга и отравится. Хорошо это?

— Нет, нехорошо, — сказал Тёма. — А ещё что может быть?

— Ну, например, попрошу тебя принести одуванчик — кроликов кормить, — а ты принесёшь чистотел. Чистотелом бородавки сводят. А у кроликов не бывает бородавок.

— Не бывает, — согласился Тёма. — А ещё что?

— А ещё, — сказала Ольга, — я скажу: «Тёмик, принеси ромашку, бабушка волосы будет себе красить в золотой цвет». А ты принесёшь… принесёшь… такую траву принесёшь, от которой бабушка станет зелёной. Как клоун в цирке.

И Ольга стала хохотать. Так, как будто она сама клоун: «Ха-ха-ха, хо-хо-хо!»

Тёма стал тоже смеяться. А бабушка не засмеялась.

— Почему это как клоун? Почему не как русалка?

— Что ли, у русалок зелёные волосы? — перестала хохотать Ольга.

— Конечно, зелёные.

— Откуда ты знаешь?

— Будете ходить в школу — и вы всё будете знать.

— Скорей бы в школу, — вздохнула Ольга.

— А меня в школу не возьмут, даже если бы я человеком был: я вон какой маленький, как Кася, — грустно сказал Тёма.

— Ничего, — сказала бабушка, — я тебя каждое утро буду за уши таскать, и ты быстро вырастешь.

— Потаскайте теперь, — потянулся к ней Тёма.

— Нет, это надо по утрам делать, пока уши тёплые, пока сам весь тёплый. Тогда легко растягивать. Ну-ка, пойдём, поможем девочке мячик из воды достать.

— Пусть сама достаёт.

— Ей же трудно, мячик далеко уплыл.

— А зачем мне эта девчонка нужна?

— Ну сиди. Я сама.

Бабушка встала и пошла к озеру. Тогда и Тёма надел лапоточки и побежал за ней.

— Ладно, я помогу, только не знаю как.

Бабушка привязала его к себе верёвкой, дала ему в руку небольшой камушек, а лапоточки сняла. Тёма, не очень лёгкий и не очень тяжёлый, заскользил по воде туда, где был мячик, и оттуда стал гнать его ногой, как футболист.

На берегу дети хлопали в ладоши и кричали:

— Шайбу, шайбу!

Когда Тёма вышел на берег, девочка сказала ему:

— Спасибо, мальчик. Молодец.

Тёма ничего ей не ответил, он надел свои лапоточки и снова сел в бабушкину панамку.

Посидев немного и подумав, он спросил:

— Я, что ли, как человек поступил?

— Конечно, — сказала бабушка, — раз ты помог другому человеку. Только говорить об этом не надо, а то получится, что ты хвастаешься.

Тёма посидел, подумал…

— А кошкам помогать не надо?

— Если кошке нужна помощь, то ей тоже надо помочь.

— Что же, человек должен всем-всем помогать?

— Всем, кто в этом нуждается.

— Плохо, — пробормотал Тёма.

— Что, что? — спросила бабушка.

— Да так я… нелегко быть человеком.

— Нелегко, — согласилась бабушка. — Даже человек должен учиться быть человеком.

Я отложил книгу, которую читал, и посмотрел на бабушку. Что она имела в виду?

— Бабушка, может, ты полежишь? — спросил я. — Ты не устала?

— Спасибо, дорогой, мне хорошо, — сказала бабушка.

— Может, почитать тебе? Книжка интересная. Про дельфинов.

Бабушка вместо ответа обхватила меня за шею, притянула к себе и поцеловала. Такой бабушки, как у меня, наверное, ни у кого нет. Она… самая лучшая.

Наш дедушка — моряк. Этим летом он был в плавании и от него приходили письма из дальних стран. На конвертах были разные марки. То пальмы на них, то какие-то башни, то бабочки, а на одной даже слон. Бабушка осторожно отклеивала марки и складывала их в альбом.

Однажды, когда все легли после обеда отдохнуть, Тёма достал альбом, сел у окна и стал рассматривать марки. Они ему очень нравились, потому что были маленькие: их удобно было держать в руках. Он достал из кармашков альбома марки и раскладывал их на подоконнике: цветы — к цветам, деревья — к деревьям, дома — к домам. Он совсем не подумал, что у бабушки они уже были разложены — по странам.

Тёма хотел помочь бабушке навести в альбоме порядок.

Разложил он марки, как вдруг в комнате скрипнула дверь: это Кася решила пойти в кухню попить молока.

Когда Кася открыла дверь, в комнату ворвался сквозняк. Он закружился по комнате и вылетел в окно.

И вместе с ним вылетели марки.

Марки запутались в кустах, в цветах. А некоторые и вовсе улетели неизвестно куда.

Тёма привязался верёвочкой к шпингалету окна и выскочил наружу. Сначала он подобрал марки, которые валялись на земле, а потом снял лапоточки и взлетел на кусты. На кустах, как ягоды, висели марки, и он стал собирать их.

В это время мимо дома проходили две большие девочки.

— Смотри, какой забавный шарик. Как кукла, — сказала одна, — никогда такой не видела.

Она протянула руку и оторвала от шпингалета верёвочку.

Бедный Тёма дрыгал ногами, махал руками и даже повизгивал, чтоб девочки поняли, что он живой, а не шарик, чтоб не уносили его из бабушкиного дома.

А девочки шли, болтали и ничего не слышали. А потом они встретили других девочек. Остановились и стали разговаривать. Потом стали смеяться. Потом ссориться… И та девочка, что держала верёвочку, отпустила её и даже не заметила, что шарик улетел.

Понесло Тёму неизвестно куда. Летел он, летел и прилетел в парк, где были фонтаны. Он прилетел к самому большому фонтану — Самсону со львом, из которого бьёт толстая струя воды. Он оказался над этой струёй, и она, как с мячиком, стала играть с Тёмой: подкидывала его высоко вверх, потом опускала вниз к пасти льва, опять вверх…

Тёма мечтал только об одном: чтоб провалиться в пасть льва и остаться там навсегда. Он плясал в этой злой холодной воде несколько часов, всё у него болело, и он считал, что жизнь его кончилась.

Вдруг вода перестала бить, и Тёма сначала упал — по счастью, не в пасть льва, где он мог застрять, а на его нос, — а потом снова взмыл в воздух. Не очень высоко, потому что одежда на нём была мокрая и тяжёлая. Он летел…

Он летел, пока не наткнулся на ёлку.

Тысячи иголок впились в его тело, которое и так всё было в синяках. Тёма не закричал только потому, что он всё-таки был тёмик.