Васюшка пригласила ребят в свою комнату, и открыв дверь замерла в изумлении. Ни родители, ни сама Василиса, ни даже бабушка не узнали вчерашней ёлки. Каждая её, даже самая маленькая веточка была оплетена вьюнком. На его стебельке открылись и продолжали открываться голубые, как небо колокола цветов. Золотые, похожие на хрусталь тычинки трепетали, издавая нежнейшую мелодию. Ёлка сияла, радуясь своему новому платью. Каждый ребёнок нашёл под ёлкой подарок. После обеда в честь ёлки – красавицы был дан салют!

– Вот-вот, у меня-то гирлянда не хуже, – ворчал Вьюнок, наблюдая из окна за разноцветными искрящимися букетами салюта.

Васюшка на минутку вбежала в комнату, она забыла любимую игрушку, которой хотела показать салют. Глянув ещё раз на елку, девчонка весело подмигнула Вьюнку:

– Ты всё равно лучше! Они сейчас погаснут, а ты будешь жить долго. Спасибо тебе, Зёрнышко!

Праздник в доме Васюшки продолжался до самого вечера. Но никто из ребят так и не заметил, как в углу Васюшкиной комнаты одиноко сидел и плакал Горе. Плакал от ЗАВИСТИ. В его огромном красивом доме никогда за всю его недолгую жизнь не было такого удивительного праздника, такой красивой ёлки.

Хозяйкой маленькой, уютной кухни была молодая женщина с двумя детьми, девочкой лет шести и мальчика двенадцати лет. Девочка, мама звала её Лисой, увлекалась рисованием, ходила в художественную школу. Мальчик, его звали Алёшкой, играл на свирели, занимался в городской музыкальной школе. За успехи Алёшку зачислили стажёром в филармонический оркестр. Коллектив оркестра часто ездил на гастроли в столицу, иногда даже за границу. Играть в нём было большой удачей и почётом.

Мама ребятишек слыла хорошей хозяйкой. Детки были ухожены, опрятно и красиво одеты, хорошо накормлены. Кормить вкусно, сытно, с выдумкой, – одно из маминых увлечений. Поэтому любимым местом мамы в доме, была кухня. Кухня выглядела уютной, в ней всё имело своё место. Женщина уважительно относилась к посуде, не прятала её по тёмным углам. Крышечки от кастрюлек стояли на отдельной полочке в специальной подставке, они были похожи друг на друга, как сестры – близнецы. Все, кроме одной. Эта крышечка была не белой как все, а красновато-медного цвета. Когда мама купила кастрюльный комплект, и распаковав, обнаружила инородную крышечку, она тут же хотела бежать в магазин обменять её на другую. Но крышечка вдруг извернулась в её руках и упала на кафельный пол. Крышка не просто шлёпнулась, глухо вякнула, она зазвенела. ЗА-ЗВЕ-НЕ-ЛА!

Тысячи колокольчиков, перекликаясь друг с другом хрустальным звоном, заполнили маленькую кухоньку! Тысячи колокольчиков на все лады, то замирая, то опять возрождаясь, звенели, пока крышечка кружилась по каменному полу. Мама, прижав руки к груди, стояла не шелохнувшись. Она боялась неосторожным движением спугнуть чудесную песню крышечки. Мысль обменять её на другую ушла от мамы навсегда. Даже еда, побулькивающая под новой крышкой, получалась более вкусной.

Крышечка знала о своём музыкальном таланте и очень расстраивалась:

– Как же так! – думала она. – Я такая музыкальная, служу крышкой для кастрюли, с макаронами, картофельным пюре, компотом и щами. Неужели придётся состариться незамеченной? Сколько раз мне доводилось слышать по телевизору, бездарный, глухой звон ржавых колоколов. Он не идёт ни в какое сравнение с моим волшебным звуком…

– Пропадаю я! – плакала крышка. – Пропадаю! Вот раздырявлюсь от горячего пара, охрипну. Мой хрустальный звон потеряет звук, превратиться в обычный бум-бум! Ах, бедная, я, бедная!

Никто не слышал или не понимал, о чём плаксиво позвякивает крышка. Её страдания оставались не услышанными.

До поры до времени…

Как-то раз, проголодавшись, Алёшка решил заглянуть, что там варится в кастрюльке, под любимой маминой крышкой. Как только серебряная ложечка нечаянно дотронулась до краешка крышки, раздался звук, которого Алёшка не ожидал. Звук был необычен. Он не был похож на звук известных Алёшке инструментов. Мальчик попробовал стукнуть ещё раз. Опять зазвучало неожиданно, и красиво! Услышав особенные звуки, в щёлочке приоткрытой двери появилось личико сестрёнки Лисы:

– Что это, Алёшка! – восхищённо спросила она.

– Лисик, принеси мне свирель, – попросил Алёшка. – Попробуем сыграть вместе!

Лиса со свирелью вернулась быстро. Алёшка показал сестрёнке, как отбивать серебряной ложечкой ритм. Звуки свирели, хрустальный звон крышки смешались в один клубок чарующей музыки. Она была настолько, удивительной, что даже сердитый сосед, ковырявший непослушный дверной замок, замер от изумления. Никогда ещё никакая музыка не будоражила в нём его лучшие воспоминания. Он так и остался сидеть на корточках у двери, мечтая о чем-то, пока ребята не закончили играть.

Вечером Алёшка с Лисой сыграли маме свою «Пьесу для ложки, крышки и свирели». Она тоже слушала, замерев. Когда очнулась, предложила Алёшке показать пьесу дирижёру оркестра.

Дирижёр – самый важный человек в оркестре. Он создаёт репертуар, принимает музыкантов в коллектив оркестра. Главное – именно он, решает, что будет исполнять оркестр.

Дирижёр долго смеялся над предложением Алёшки:

– Милый мой, это оркестр! – подняв вверх указательный палец, и устремив взгляд куда-то далеко в небо, восклицал он. – Ор-ке-стр! Отнюдь не домашняя кухня! Мы здесь борщи не варим! Мы создаём великое искусство! Следующий концерт у нас посвящён музыке Альфреда Шнитке. Очень сложное произведение. Насколько я помню у вас, Алёша, там есть сольная партия. Идите, готовьтесь, молодое дарование!

На первой же репетиции нового произведения, коллектив оркестра понял, насколько трудную музыку им придётся играть. Музыканты начали нервничать, переругиваться. После шести часов репетиций уходили домой вымотанными, почти не разговаривая друг с другом. Через месяц, когда атмосфера в коллективе готова была взорваться грозой и молнией, Алёша решился разрядить обстановку. Попробовать, пусть на смех, но сыграть в перерыве для оркестрантов свою «Пьесу для ложки, крышки и свирели». Он заранее договорился с Лисой. Девочка прибежала в филармонию ровно к назначенному часу, прихватив серебряную ложку и крышку от кастрюльки.

Оркестранты лениво вынимали из кейсов припасённые бутерброды, термоса с чаем. Только дирижёр обычно обедал вне оркестра. Как только он покинул своё место, и вышел из зала, Алёшка встал за пульт, приготовил свирель. Лиса с серебряной ложкой и крышкой от кастрюльки примостилась у ног брата.

– Давай, Алёшка, сыграй нам свою кухонную пьесу! – выкрикнул со своего места солист оркестра, его первая скрипка. – Повысь аппетит! Тошно как-то!

Алёшка заиграл. В волны мелодии свирели, как в косу, вплелись переливчатые звоны другого, незнакомого звука. Музыка заполняла собой всё пространство. Она взлетала и падала, разбиваясь хрустальными брызгами о стены и потолки зала. Это была музыка затянутых туманом гор, натянутой тетивы, звенящего под лыжами холодного снега.

Оркестранты, затаив дыхание, слушали мелодию свирели, серебряной ложки и кастрюльной крышки. Ни один бутерброд не был надкусан, ни одна чашка чая не была выпита.

Из оцепенения их вывел голос дирижёра. Он вернулся, как только услышал первые звуки свирели:

– Браво, Алёшка! Браво, Лиса! Браво молодое дарование!

Музыканты молча встали, подняли вверх свои инструменты. Так они выражали своё восхищение.

Прошло временя. Алёшка вырос, стал солистом оркестра, его первой свирелью.

Коллектив приглашали в другие города часто, с удовольствием. Лиса тоже ездила с братом на гастроли. Она стала хорошим художником. Куда бы они ни приезжали, всегда, в фойе концертных залов выставлялись её картины. И везде большим успехом пользовалась «Пьеса для ложки, крышки и свирели». Директора концертных залов требовали, чтобы пьеса была включена в репертуар оркестра обязательно. Если в афише концерта указывалась Алёшкина пьеса, в залах не было свободных мест. По непонятным причинам пьеса имела не только музыкальный, но и гастрономический успех. Слушатели, отхлопав себе ладоши, бежали в буфет, с необыкновенной скоростью поедая все, что в нем продавалось. А как же по другому, крышка была верна своей первой специальности – быть крышкой от кастрюли, в которой готовиться аппетитный обед.

Сама кастрюльная крышка больше не участвовала в приготовлении еды, она гордо покоилась в кожаном футляре на бархатной салфетке. Её берегли, как зеница око.

Кошка лежала на самом краешке крыши одноэтажного дома. Она делала вид, что спит греясь на солнышке. На самом деле, это было не так. С кошки стекал уже седьмой пот, а шерсть накалилась так, что сил не было терпеть. Спать ей тоже не хотелось, ей хотелось есть!