Эх, мелкота! Что вы там принесете? Ни дыма, ни огня от ваших дров не будет. Что в вас силы? Вот я так почти целое дерево волоку, потому что я Медведь.

Попался, — охнул Барсук и присел от страха. — Увидит меня Медведь с кочерыжкой и скажет, что это я съел капусту. Вот это, скажет, молодец!

Но так как Барсук был умным Барсуком, то он не стал дожидаться, когда соберутся все, кинулся в кусты — и был таков, а Медведь вышел на поляну, осмотрелся, покачал нечесаной головой:

Нет еще никого. Эх, мелкота! Нашли, гляди, теперь по сучку и донести не могут. Не то что я — почти целое дерево приволок, потому что я Медведь. Сейчас разожжем с Зайцем костер и начнем щи варить. Пока остальные придут, а уж у нас и щи булькают.

Но смотрит Медведь: один он посреди полянки. Зайца нет. В траве обглоданная капустная кочерыжка валяется, а издали доносится тоненький голосок Ежа:

Я тоже прутик в общий костер несу. Мне тоже дадите щец похлебать, я ведь тоже проголодался. И я ведь тоже ваш.

Втюхался! — обмер Медведь. — Подумают на меня теперь. Скажут: «Съел Медведь кочан капусты и не поделился ни с кем, потому что Медведь». Стыдобища-то какая!

И так как Медведь был умным Медведем, то он не стал дожидаться, пока соберутся на поляну звери и увидят его, большого, возле маленькой обглоданной капустной кочерыжки. И хоть ленив бегать был, бросился со всех ног в кусты и залег у себя в берлоге.

И пошла с той поры у зверей дружба врозь. Прячутся друг от друга по кустам, стыдятся в глаза поглядеть. И все ищут Зайца, чтобы признался по-честному, что это он съел капусту. Зайцу признаться не трудно, да не уверен он, что его за уши трепать не станут, оттого и носится по лесу, прячется ото всех.

Жили по соседству в Гореловской роще два медведя: мед-

ведь Спиридон и медведь Лаврентий. В добре жили — сердце в сердце. По праздникам в гости друг к дружке хаживали, медком угощались. А неподалеку от них барсук Филька жил. Прижимистый, диковатый — и сам ни к кому, и к нему никто. И завидно было ему, что медведи живут дружно. Вот и решил он поссорить их. Приходит к медведю Лаврентию и ну нашептывать ему в ухо:

— Жалко мне тебя, Лаврентий. Доверчивый ты больно, совсем простак. Считаешь другом медведя Спиридона, а он ходит по роще и посмеивается над тобой. «Лопух, говорит, медведь Лаврентий. Не успеешь порог его берлоги переступить, а уж он мед на стол тащит — угощайся. Я, говорит, к нему только за тем и хожу, чтобы мед есть. Он, разиня, нараспашку живет — приходи, пользуйся. Ну я и пользуюсь!»

Врешь! — рявкнул медведь Лаврентий. — Врешь, Филька, оговариваешь Спиридона. Не один день знаю его. Гляди, я в гневе несдержан бываю. Зашибу невзначай до смерти.

Перепугался Филька: ох, в недобрый час подвернулся, надавит чуть покрепче медведь — и дух из него вон. Подлое дело, оказывается, легко начать, да не знаешь, каков конец будет. Не рад уж Филька, что и врать начал, да на попятную идти поздно: слишком далеко зашел. Говорит:

Крик, Лаврентий, не беседа, кричать и дурак может. А если я вру, пусть провалюсь я на этом месте.

Страшной клятвой поклялся барсук.

Смотрит медведь Лаврентий: сейчас расступится земля и примет Фильку. Но тот как стоял, так и остался стоять, а земля далее и не ворохнулась под ним. И тогда поверил медведь всему, что сказал барсук. За стол усадил его, миску меда на чистую скатерть поставил, угощает, жалуется:

Как она, жизнь-то, повернуться может, а! В глаза, значит, друг, а за глаза — лопух, а я-то верил... Эх, Спиридон, Спиридон...

А Филька ест мед и поддакивает:

С друзьями уж так: в радости они сыщут, а в горести забудут. Сегодня их полна берлога, а завтра и здравствуй сказать некому. Объели, опили — и поминай как звали. Нет уж, лучше самому себе жить. И радость и горе — все твое, все от тебя. Неужто ты, Лаврентий, умом еще не дорос, чтобы понять это?

Говорил Филька, а сам мед за обе щеки уписывал. Наелся до сини в глазах, до полной сытости, а остатки слил в корец и унес домой — пригодится. Отдохнул после сладкого обеда, а к вечеру, близко к сумеркам, к медведю Спиридону подался. Пришел и ну нашептывать в мягкое слушающее ухо:

У медведя Лаврентия в гостях был сейчас. Что он говорит о тебе, сказать даже страшно! Говорит, что ты жулик, что ты делаешь только вид, что живешь честно, а сам мед потихоньку из его ульев по ночам воруешь.

Поднялся медведь Спиридон, натопорщился:

Врешь, Филька, врешь! Ух и язык у тебя блудлив, что коза. С ветру говоришь, с чужого дыма. Не мог Лаврентий обо мне сказать такое. Мы же с ним с детства друг друга знаем. Сколько раков на речке вместе переловили, сколько репьев друг у дружки со спины выбрали. Он же друг мой!

А Филька щурит глазки, подбородком кивает, говорит, что бисер на нитку нижет — блестка к блестке:

Друзья, Спиридон, они разные бывают: и верные и неверные. Ты с другом по вечерам на завалинке посиживаешь, на вечернюю зорю смотришь, а он камень против тебя за пазухой держит, булыжничек такой. И не увидишь, как по башке жахнет. Нет, горе одолеет — никто не пригреет. А если говорю я неправду, то пусть сгорю я на этом месте, и даже дыма от меня пусть не будет.

Страшной клятвой поклялся барсук.

Медведь Спиридон даже попятился от страха: сейчас запылает Филька. А Филька как стоял, так и остался стоять, еще поднял прутик с земли, колечко из него свивать начал. И тогда поверил медведь всему, что говорил барсук, и обмер от обиды. Заахал:

А, лучшим другом облихован! Ах, Лаврентий, Лаврентий! Я в тебе души не чаял, а ты вон обо мне говоришь что: жулик я. Да я за всю мою жизнь никакой корыстью не замарал себя, не то чтобы на чужое позариться. Да и зачем мне чужое, когда у меня своего девать некуда.

А тут и ужинать пора приспела. Притащил медведь огромную миску меда. Поставил на стол перед барсуком, дал ему ложку.

Ешь, Филька. Если бы не ты, я бы и теперь не знал, что не друг мне Лаврентий. В глаза мне одно говорит, а на стороне — другое.

Чмокал Филька вкусными медовыми губами, соглашался:

Что верно, то верно: друг, он ведь что месяц — то он большой во всю ширь, то маленький на нови, то за облако спрятался, то опять светит. Без друзей куда легче живется. Друг — это ведь одно беспокойство. То сам к тебе в гости плетется, то тебя к себе в гости зовет. Нет уж, лучше без друзей жить, чтобы тебе никто не мешал и чтобы ты никому помехой не был.

Говорит так Филька, а сам знай черпает мед из миски. За всю жизнь столько не видел, сколько съесть ухитрился. Чуть из-за стола вылез. Домой не пошел — у медведя Спиридона ночевать остался.

«Утром позавтракаю у него, все дома не есть, а обедать опять к Лаврентию пойду», — думал он, устраиваясь в медвежьей постели. А она вся из камыша связана, на такой мягко и крепко спится — до самого солнышка.

Спит Филька, похрапывает, а медведя Спиридона и сон не берет. Ночь выдалась паркая, туманистая. Ворочается медведь с боку на бок, сопит. Взнывает в груди сердце растревоженное: нелегко друзей-то терять. «Ах, Лаврентий, Лаврентий, ни за что ты ославил меня, ни за что оглаголил. Эх, не зря говорят, что камень друга ударяет больнее...»

Ворочался, ворочался Спиридон, кряхтел, кряхтел, поднялся среди ночи. Решил пойти к Лаврентию, разбудить его и всю обиду свою в глаза ему сказать.

Но будить медведя Лаврентия не пришлось. Не спал он. Сидел на завалинке, душой скорбел: «Ах, Спиридон, Спиридон...» А он вот он, медведь-то Спиридон, сам идет к нему, нахмуренный, ненастный. Подошел и ну корить, выговаривать:

Что ж ты, Лаврентий, пал-то как, враньем себя грязнишь. Небылицы обо мне плетешь, будто жулик я, мед из твоих ульев ворую по ночам, а я и не корыстен вовсе. Зачем лжешь?

Отвернулся медведь Лаврентий. Говорит, а голос глухой, печальный, будто и не медвежий вовсе:

Не в том углу сидишь, Спиридон, не те песни поешь. Не говорил я о тебе такое. Это ты вон ходишь по роще, смеешься надо мной, что лопух я, медом тебя в дело и не в дело кормлю.

Что ты, поклеп, небывальщина это, — затоптался медведь Спиридон, — чтобы я да о тебе говорил такое!

И тут поняли медведи, что обманул их Филька, поссорить задумал, а им и невдогад. В душу вполз, как змея запазушная.

Что ж, жаль кулака, да надо бить дурака, а то неуче-

ным жизнь проживет, петлять будет. Пришли медведи в берлогу к Спиридону, подняли потихоньку матрац с Филькой, отнесли к речке и опустили на воду.

Сказали:

Лаком ты, милый, к меду, да попей-ка воду. Плыви, крапивное семя, из нашей рощи.

И пошли к медведю Лаврентию спать.

Проснулся Филька перед утром. Лежит в заревом затишье, нежится, глаз не открывает, думает: «Позавтракаю сейчас у Спиридона, а обедать к Лаврентию пойду. Так и буду кормиться возле них, медок посасывать. С умом жить — в достатке быть. Врать — не мякину жевать, не подавишься».