И сразу понежнела Лиса, помела хвостом:

Не приходи, говорю, ко мне больше поздно так. Уж я всегда жду, жду. Измечусь по окошкам, а тебя все нет и нет.

А, это другое дело, а то уж я подумал... — прогудел медведь и головой покачал. — Ох и язык у тебя, у бесовки! Так и колется, острый такой. Ну уж ладно, так и быть, я завтра пораньше приду.

И пришел. Только Лиса гуся поджарила, а медведь лезет через порог, кряхтит:

Здравствуй, Лисонька, это опять я. Ну, чем ты меня, хорошая, сегодня угощать будешь?

Лиса даже покраснела вся от гнева:

Раскаткой по башке! — кричит.

Что-о?! — возвысился над нею медведь.

И простонала Лиса:

Раскаткой по башке, говорю, угостила бы тебя, если бы не люб ты был мне, а то вон гуся приготовила, укропцем его присыпала. Что у порога стоишь, отаптываешься? В красный угол проходи. Я дорогих гостей в красном углу встречаю с полотенцем через плечо.

А, — прогудел медведь Тяжелая Лапа и за стол вдвинулся. — А мне уж подумалось... Ну да ладно. Где твой гусь-то?.. У, мясистый какой. И пахнет вкусно, на всю избу. Волоки его сюда скорее.

Жадным рос Шакал, жадным вырос, большой эконом был.

Все греб к себе, прятал. Жену учитывал во всем, попрекал: то долго спит она, нерадивая, постель мнет, то ест много, ломтищами огромными — сразу за двоих.

— Мне и надо много, — оправдывалась жена. — Сын у меня грудничок. Не поем я как следует, и молока у меня не будет кормить его.

— Будет, — говорит Шакал, — ты в теле. Поела немного и ладно. Лишняя еда баловством зовется и не в пользу идет, в разор вводит; Так-то.

Исхудала его жена, кожа да кости остались, пока сына на ноги поставила. Идет, бывало, и ветром ее качает. А Шакал все меньше и меньше еды ей давал.

Не вытерпела она однажды, заплакала:

— Слабею я, — говорит, — хожу еле. У меня ведь круглый год говенье, до костей изговелась. Плачу.

— Ничего, слезы, что слюнки: потекут да обсохнут, — сказал Шакал и успокоил жену: — Скоро сына отдадим, одним ртом у нас меньше станет, наешься тогда. И опять войдешь в тело. Потерпи, я-то терплю. Съел крупицу, похлебал водицы и сыт. Больше терпела, немного уж потерпи.

И терпела она. Из последних сил тянулась. Вырос сын. Стал Шакал к свадьбе готовиться. Как представил, сколько нужно всего, и голову от жадности потерял. Сам высох и жену высушил. Только и слышно было, как он покрикивает на нее да попрекает:

— И что ты все жуешь и жуешь, расточительница. Я от

тебя помощи жду, а от тебя дождешься ее, как от вора добра. И как в тебе столько еды помещается?

Да ведь изголодалась я, — начнет она, бывало, жаловаться, а он цыкнет на нее, зубами для острастки прищелкнет:

Мне разве не хочется? Да я креплюсь. Соберутся гости, чем я их угощать буду? Ты об этом подумала? Конечно, тебе зачем думать? С тебя спрос маленький: не ты, я хозяин, обо мне и говорить потом будут — не угостил. Не радеешь ты о чести семьи нашей. А я и по ночам не сплю, все ворочаюсь, и во сне-то думаю — сэкономить бы что, для свадьбы поберечь.

А за неделю до свадьбы сказал жене:

Ну, жена, отделим в воскресенье сына, и конец нашим мукам. Только ты уж эту неделю поднапрягись, не ешь совсем, поэкономить нужно немножко. В воскресенье за все сразу и наедимся, поблинничаем. Родительница ты своему сыну, понимать должна.

А жена его уж так обессилела, что и слова сказать не может, только глядит на него и даже глазами не моргает — сил нет.

В хлопотах пролетела неделя. Собрались в воскресенье к Шакалу гости. Усадил он их за стол, раздал всем ложки. К жене повернулся:

А тебе, жена, и ложки не хватило. Ну да ладно, ты ведь хозяйка, тебе и так приятно за общим столом посидеть — твой сын женится.

Смотрит, а ее и нет за столом.

Где это она? — забеспокоился Шакал: Уж не в кладовой ли, не запасы ли мои поедает, бесстыжая!

А запасов у него разных столько было, что и за три зимы не поесть. Кинулся он к ним — целы они, только плесенью покрылись, прозеленели.

Запасы целы, а жены нет возле них. Шакал в спальню — наверное, спит-лежит, постель мнет, нерадивая. Уж она такая у него. У нее будто дыра в горсти: что ни возьмет, все вытекает.

И точно: в спальне была жена его. Только не живая уже, мертвая. Всю жизнь в голоде жила и на свадьбе сына не пришлось досыта наесться — не дотянула.

Всплеснул Шакал лапами:

Горе-то какое!..

Но тут же просиял весь радостью:

Хорошо, — говорит, — что она сегодня умерла: заодно уж вместе со свадьбой и поминки справлю. Дважды не расходоваться.

И пошел к гостям радостный.

Никогда не случалось Ежику в заморских странах бывать, но от перелетных птиц много он о них всякого слышал и любил говорить при случае:

— У нас что, вот в стране заморской...

И начинал рассказывать. И выходило по его рассказу, что в заморских странах и леса выше, чем у нас, и птицы в них поют звонче, и вода в родниках ядренее. Пьешь и зубы скрипят.

— Одно слово — заморские страны. В них все заморское, не наше. Все хоть немножко, да получше, чем у нас, — говорил Ежик.

И мечтал, не пряча тоски своей:

— Эх, побывать бы хоть в одной какой-нибудь стране заморской! Ну почему я не птица? Взмахнул бы крыльями и полетел.

— В заморскую страну не только на крыльях, и пешком попасть можно, — сказал Хомяк. — Я уж сколько раз там бывал.

— Ну и как там? — заблестел Ежик маленькими глазками.

— Все так, как ты говоришь: и выше, и звонче, и ядренее. — Послушай, своди меня в страну заморскую, я, знаешь, как тогда рассказывать буду! Иссох я в мечтах о ней.

— Сводить можно, — сказал Хомяк, — да только идти туда с завязанными глазами надо.

— Зачем это?

— Потому что пеший путь в заморскую страну только я знаю. А это моя тайна.

— Ну коли так, — сказал Ежик, — завязывай мне глаза.

И выдвинул вперед остренькую мордочку, решился. Целую неделю водил его Хомяк с завязанными глазами по родному лесу, а потом привел его на ту же поляну, с которой ушли они, и снял с его глаз повязку.

— Вот, — говорит, — перед тобой и страна заморская. Смотри досыта.

Смотрит Ежик — вот это да, куда попал он! Деревья вокруг вершинами кверху стоят и все луной облитые. А травы густые и дымятся росой белодымной. Из-за куста синичка-пухлячок свисточек подает. Вот это роща! В такой жить никогда не надоест.

Воздух Ежик понюхал, и сердце его радостью взыграло. — Чистый какой! У нас вроде и такой, а совсем не такой: нет в нашем воздухе запахов этих тонких заморских. А звезды какие яркие! Частые, все небо словно блестками

утыкано. Что значит страна заморская: звезды в ней и то другие. Благоговею, благоговею!

Всю ночь ходил Ежик по родной роще и все удивлялся ей, ахал:

Красотища какая! — И все повторял: — Благоговею! Благоговею!

А когда взошло, выпуталось из-за деревьев солнце, совсем голову потерял. Кричит Хомяку суматошливо:

Смотри, смотри, какое солнце в заморской стране круглое. И какое большое! Наше рядом с ним, что горошина рядом с арбузом. А сосны как вытянулись! У нас хоть бы одна такая стройная была, посмотреть не на что. Бла-го- говею!

Родничок увидел, водички из него похлебал и опять заахал:

А родничок-то ишь как под солнцем бликует. И совсем как наш, очень похож, а вода (куда нашей до нее, сквозистая какая, дно видать) — сама сласть! Весь день можно пить и все пить будет хотеться. И голубь, слышь, в чаще, совсем не по-нашему курлычет. Что значит страна заморская, голуби в.ней и те на ином языке изъясняются. На всю жизнь теперь рассказывать хватит. А ты что же не удивляешься?

Чему же удивляться? — сказал Хомяк. — Я это каждый день вижу.

Ну?! Счастливый ты какой. А можно мне здесь- навсегда остаться? Больно хорошо здесь, самое место для жизни.

Оставайся, — разрешил Хомяк, — полезай вон под тот куст боярышника и живи.

Глянул Ежик, куда Хомяк показывал, и лапками всплеснул:

Смотри ты, совсем как мой куст, под которым я в нашей роще живу. И паук вон так же ловушки нанитил. Да, вроде и такой нее куст, а совсем не такой. На этом и листьев больше, и пораскидистее он моего, больше тени дает. Эх! Даже боярышники в заморской стране не такие, как у нас — побоярышестее... А-а-а, а ты откуда тут взялась? — это Ежик, заикаясь от неожиданности, у жены спросил, которая вдруг выкатилась серым комышком из-за куста. А она, как увидела его, так и подкатилась к нему счастливая :

Вернулся! Пропадущий, у меня уж и сердце по тебе изболело. Думала, пропал ты, ведь целую неделю дома не был. Ты, поди, есть хочешь? Ишь нос как вытянулся, заострился как.

И только тут понял Ежик, что посмеялся Хомяк над 62

ним. И помутилось все перед глазами его, все сразу померкло, ушла благодать. Ничего не сказал ему. И жене не сказал ничего. Только ссутулился вдруг и ушел к себе в домик. И после этого никто никогда больше не слышал от Ежика ничего о заморских странах.