Эх, неужели же должна будет окончиться эта замечательная бродячая жизнь?

— Мусенька, какого Петрушку готовить к вечернему спектаклю? — закричал Олег, вытаскивая из мешка обоих Петрушек и поднимая их над головой.

Сашин Петрушка подпрыгивал на его руке и заглядывал Олегу в лицо: «Меня! Меня!» А Учёный Петрушка уныло висел на другой руке Олега: «Не всё ли равно?»

Но стоило только Мусе ответить с другого конца комнаты: «Готовь Сашиного!» — как Учёный Петрушка весь напружинился и, повернув голову к Сашиному Петрушке, прошипел: «Пош-шмотрим!»

Наш маленький неучёный Петрушка прямо обомлел — столько злости слышалось в шипящем голосе его учёного собрата.

И как только Олег и Муся, приготовив актёров, ушли обедать, разыгралось что-то невероятное.

— Не допущ-щу! — возмущался и шипел Учёный Петрушка. — Меня, заслуженного деятеля петруш-шечных ишкуштв, — в отштавку! И кого же, кого же взамен? Неуча! Мальчишку!

— Совершенно правильно, дорогой! Совершенно правильно! — щебетала лиса Люся, оглядываясь на Сашиного Петрушку — не слышит ли он.

— Хр-рю! — хрюкала Хризалида. — В хр-раме искусства такое свинство!

— Гав! Гав! — орал Брехун.

Наш маленький Петрушка ничего не понимал. Неужто его новые друзья так коварны? Правда, из речей Хризалиды и Брехуна ничего нельзя было понять. Но держались они воинственно, и Брехун лаял над его ухом так громко, как будто хотел его оглушить.

Одна только верная Кудлатка прыгала около нашего бедного Петрушки и даже лизнула его в нос. А кукла Школьница сказала:

— Не надо ссориться! Мы все должны дружить.

Тут кот Мартын, дремавший на ручке кресла, приоткрыл один зелёный глаз и лениво взглянул на куклу. Она, как и все девочки, очень любила кошек и стала гладить и чесать его между ушами и совсем забыла о Петрушках. А пёс Брехун гаркнул: «Гав!» — и на этом первый акт закончился. Но драма продолжалась.

Играл-то вечером всё-таки наш Петрушка — Мусе как-то приятнее и удобней было работать с ним. По правде говоря, и Люсе и Брехуну было веселее с ним играть. Но такие уж у них были характеры: ей очень хотелось немножко посплетничать, а ему — поворчать и позлиться.

Но что стало с Учёным Петрушкой! Он на глазах у всех молниеносно превратился из учёного и заслуженного артиста в самого настоящего интригана и завистника. Он дошёл до того, что подговорил Брехуна подставить Петрушке во время представления подножку!

Петрушка растянулся во весь рост, но это было очень смешно, и зрители решили, что так и нужно, и наградили актёра звонкими аплодисментами.

Учёный Петрушка чуть не задохнулся от злости и подговорил Брехуна прогрызть дыру в кармане за ширмой, который предназначался для Петрушки.

И когда Муся, сунув его туда во время действия, через несколько минут хотела снова его достать, чтобы выпустить на ширму, Петрушки там не оказалось: он валялся на полу, в пыли.

Мусе некогда было его разыскивать, она схватила другого — Учёного Петрушку — и с ним продолжала спектакль. Тот торжествовал, но от злости и чванства совсем позабыл свою роль и играл из рук вон плохо.

Зрители, думавшие, что продолжает игру их любимец, недоумевали.

— Наверно, он заболел, — сказала одна сердобольная девочка.

И чтоб утешить Петрушку, все стали дружно аплодировать. Кто-то даже бросил на ширму букетик полевых цветов.

А наш бедный Петрушка лежал на полу и очень огорчался.

Он попробовал утешить себя изречением, которое слышал от Учёного Петрушки: «Искусство требует жертв», но изречение не помогало. Ему всё-таки было очень обидно.

После этого бурного спектакля склока в маленьком закулисном мирке не затихла, а, наоборот, ещё пуще разгорелась.

Вы думаете, если сцена в этом театре была небольшая, а актёры совсем маленькие, то и страсти у них были махонькие?

Уверяю вас — это совсем не так. Чем меньше бывает круг зрения действующих лиц, тем сильнее их маленькие страсти.

С утра уже всё кипело. Лиса Люся бегала от одного Петрушки к другому и каждому говорила «дорогой», и каждому сплетничала и обвиняла другого. Свинья Хризалида противно хрюкала, а Брехун облаивал каждое слово нашего Петрушки.

Кукла Школьница ничего не могла поделать — она всё-таки была только девочкой. Она затыкала уши и повторяла:

— Мальчики, не шумите! Мальчики, не надо ссориться!

Но её никто не слушал.

Спектакли не ладились, так как мысли актёров были заняты совсем не тем, что происходило на сцене. Даже наш маленький жизнерадостный герой кричал зрителям своё «Здр-расьте!» уже не так весело, как раньше.

Замечали ли Олег и Муся, что происходило у них в театре, а если замечали, то на чьей были стороне?

Олег только посмеивался — ему это всё казалось очень забавным — и даже подзадоривал иногда «этих маленьких дурачков», как он называл их.

Муся относилась ко всему гораздо серьёзнее. Её возмущало, что в театре нарушен железный порядок, который она установила, и маленькие актёры вышли из повиновения. В этом отношении она была настоящим режиссёром.

Но действительного положения дел они оба не знали, так как хотя и понимали своих актёров, но не во всём и не всегда.

А к кому же из двух соперников лучше относилась Муся, которая, как вы уже, конечно, заметили, была настоящей главой этого маленького театра?

Право же, трудно сказать. Она охотно играла с нашим весёлым Петрушкой, и ей нравился его молодой, непосредственный талант.

Но с Учёным Петрушкой она работала уже около двадцати лет, очень ценила его и не хотела обижать.

Муся назначала их в очередь: то один играл, то другой. Но чаще всё-таки Сашин Петрушка, так как учёный актёр становился частенько невыносимым не только за кулисами, но и на ширме.

Атмосфера, как говорится, сгущалась.

И вот однажды пёс Брехун, которого подговорил Учёный Петрушка, решился на гадкое дело.

Стащив из реквизита пьесы «Петрушка-первоклассник» чернильницу-непроливашку, школьную тетрадь и ручку, он уселся однажды в самом тёмном углу перед ящиком и принялся строчить донос.

Донос предназначался «Гражданину Мосгосэстраде в собственные руки», и в нём должна была заключаться жалоба на «бесхозяйственность и бестолковость бездарных режиссёров вашего уважаемого театра, не умеющих ценить подлинных представителей театрально-кукольного искусства и поддерживающих всяких проходимцев». («Проходимцами» Брехун обозвал, как вы сами догадались, нашего бедного Петрушку.)

Но так как писать Брехун умел не так хорошо, как лаять, то вся эта великолепно-гнусная фраза была изложена следующим образом:

«Гав! Гав! Гав!»

Вероятно, гражданин Мосгосэстрада не понял бы этого своеобразного доноса, а если бы и понял, то не дал бы ему ходу, так как славных режиссёров своего маленького кукольного театра высоко ценил и уважал.

Но доносу Брехуна не суждено было дойти до «собственных рук гражданина Мосгосэстрады».

Когда Брехун, удовлетворённо ворча, заклеивал языком конверт, Олег вытащил его из-под самого носа Брехуна и, прочитав, беззлобно обругал пса дураком и велел идти в угол, чтоб на досуге подумать о своей глупости. Что Брехун и исполнил, хотя с недовольным ворчаньем.

Но поздно вечером, после спектакля, Олег и Муся посовещались и решили, что, как это ни грустно, Сашиного Петрушку надо отправить домой.

— Иначе атмосфера в театре никогда не улучшится, — со вздохом сказала Муся.

Итак, он снова был дома. Саша ему так обрадовалась! Она не могла на него наглядеться и называла разными ласковыми именами.

Даже Крикун обрадовался, сконфуженно пробормотал вместо обычных речей: «Пойду обрадую ку-ур!» — и удалился, чтобы не мешать встрече друзей. Иногда и петухи бывают тактичными.

Только Клавдия Григорьевна недовольно поморщилась: «Опять этот Петрушка!» Но и она ничего не сказала.

А сам Петрушка? Ну конечно, он был рад.

Когда Клавдия Григорьевна ушла на работу, он вместе с Сашей обежал все углы своего немножко забытого дома, ткнулся носом в букет желтоватых листьев. («Скоро осень, Петрушка!» — сказала Саша.)

Потом они прошли вместе мимо закрытой двери в Наталкину комнату. («Не тянись туда, Петрушка! У Ирины кончился отпуск, и Наталку опять отвезли к бабушке».)

Потом вышли во двор.

Петрушка увидел знакомую, привядшую уже немного траву, и немного потускневшее солнце, и Крикуна, важно разгуливавшего в глубине двора, — тоже уже не такого нарядного, как прежде.

Отчего это всё как будто немного потускнело? Может быть, оттого, что уже близилась осень, такая ранняя в этом краю. А может быть, и оттого, что сам он стал немного старше, а главное, жил это время такой яркой, такой театральной жизнью!