— Девушка, тою ли дорогою в город идти? — и показал на дорогу.
— Тою самою, — отвечала Галя.
— И хорошо, — промолвил козак.
Но хоть было хорошо, однако он все еще стоял под Галиным окошечком и то на нее заглядывался, то зазирал в хатку. Галин испуг прошел, но сердце билось от удивленья и неожиданности.
— И я прямо этою дорогою войду в город? — спросил опять козак постоявши.
— Прямо войдете.
Узнал козак и то, что войдет прямо в город, а все еще его не несли ноги от Галиного окошечка.
— Не будет ли ваша ласка дать мне напиться? — попросил козак.
— Сейчас, — ответила Галя; и сейчас подала ему воды в окошечко.
Козак напился.
— Спасибо, девушка, — сказал он. — Какая славная вода! Из Днепра берете?
— Нет, из колодца.
— А где же тут у вас колодец?
И козак принялся осматриваться в вечерней тьме и искать колодца.
— Далеко, на лугу, вон там, под горою, — показывала ему Галя.
— Чудесный у вас луг какой: и Днепр шумит, и деревья кругом, и горы; свежо, благодатно! Хорошо вам, верно, жить!
Гале самой вдруг почему-то показалось, что тут вправду житье несравненное, и она ответила козаку:
— О, жить тут славно!
— А в город вы часто ходите? — спросил козак.
— Каждый день хожу.
— Каждый день? на работу?
— Да, на поденщину.
— Что ж, работы вволю всегда? Добрая работа?
И Гале опять почему-то показалось, что вправду работа добрая, и она ответила козаку:
— О, добрая работа!
— И родня у вас в городе есть? — спрашивал козак, до того любознательный!
— Нет, у меня никого нету в городе родного. Я сирота.
— И одни живете тут?
— Одна живу.
Кажись, так мало они говорили и сказали друг другу, а времени много прошло. Звезды, все слабей и слабей мерцая, словно уходили все дальше в лазурь; стало свежей; с Днепра ветерок потянул и с другого берега перенес запах цветущих там тополей. Не козак и не Галя спохватились, что рассвет близко, а наднепровская чайка его почуяла и пронеслась с криком над Днепром.
— Прощайте! — промолвил козак.
— Прощайте! — промолвила Галя.
И козак ушел по дороге в город. И Галя, проводивши его глазами, еще долго провожала мыслями, пока забылась кратким сном до утра, тут же, у окошечка, склонившись головой на сложенные руки.
Когда она проснулась, яркие солнечные лучи задали ей светом в глаза неожиданно: она проспала утреннюю зарю — вот тебе раз! И Галя засмеялась небывалому случаю, и стала спешить на работу, и, умываясь, уронила кувшин с водой нечаянно, и опрокинула ведро ненарочно, и все смеялась сама с собой: потому что все, видите, выходило как-то неожиданно, вдруг…
Шибко шла Галя на работу, еще шибче билось у ней сердце, а еще шибче роились мысли… Ей представлялся одинокий-одинокий весенний вечер у окошечка, своя одинокая песня, весеннее тепло, мгла, и свежесть, и мерцание звезд… И вдруг заслоненный свет в окошечке и молодой козак… так вдруг… вдруг… так нежданно!
В этот день Гале случилось работать на огороде вместе с другой женщиной, с которой она и прежде иногда вместе работывала и толковала о людских бедах и напастях, печаль делила, лихо тешила.
— Хоть ложись да умирай! — сказала эта женщина Гале, когда они принялись полоть.
— О, что это вы говорите, любочка! — вскрикнула Галя.
— Что ж я говорю? Что есть, то и говорю.
И вправду, женщина была не жилица на свете: худа, бледна, изможденна.
— Нет, нет, — сказала Галя, — вы не горюйте. Как знать, что впереди будет!
— Что же будет? — возразила женщина. — Ничего, кроме беды да лиха!
— Ой, нет! — вскрикнула Галя. — Все может быть, все! Не ждешь совсем, не чаешь — и вдруг нежданно-нечаянно.
И Галя бросила полотье и оглянулась кругом, словно готова была встретить что-то нежданное-нечаянное…
— Да будет тебе: лиха да еще с лихвою! — проговорила женщина.
— Чего-чего не случается! — защебетала опять Галя. — Все случается! Все может быть!
И Галя поглядела с улыбкой на играющее солнце, будто думая: «Скатись ты сейчас на землю, ясное солнышко, так я не удивлюсь теперь; даже руки подставлю — не боюсь!»
А женщина промолвила:
— Полно тебе, Галя! Ты наскажешь такое, что на вербе груши, а на сосне яблоки растут!
И ввечеру дома, сидючи под своим окошечком, Галя думала о том, что все может быть и случится, всего надо ждать нечаянного, и улыбалась и, кажется, смело и весело ждала всего; но когда показалась высокая фигура на дороге к хатке, Галю обдало жаром и холодом. И чем ближе подходила фигура, тем жар жарче, а холод холодней ее обдавал. И когда вчерашний козак подошел к окошечку и сказал ей: «Добрый вечер!», Галя ему в ответ едва вымолвила свой «добрый вечер!»
В этот раз козак не спрашивал о дороге, а подошел как знакомый, гуляя, и завел речь о том, что за город Киев, красив и велик, и рассказал, что он недавно сюда приехал с товарищами на разные дива поглядеть и очень рад тому, что приехал…
И в самом деле видно было, что козак рад. И Галя рада была.
Потом он рассказал, как забрел на луг в первый раз. Товарищ, видите, назначил ему свиданье под городом, и он товарища искал, не нашел; увидел луг, Днепр, захотелось ему над Днепром по лугу пройтись — он и пошел, и видит — хата, и подумал: чья эта хатка стоит? И услышал Галину песню; слушал-слушал и подошел под окошечко…
И хоть козак не прибавил, что он рад, что подошел, только это и без козацких слов было видно. И Галя рада была.
Потом он рассказал, что он тоже сирота, тоже без роду и племени; что он козак из далекого села Глибова, зовут его Михайло Нарада. Тут он спросил, как зовут девушку, и девушка ему сказала: «Галею». Рассказал, что село его большое и богатое: там две церкви, и у них хаты все славные, сплошь сады; село на горе, а под горою тот же самый Днепр шумит, что и под Киевом; что люди у них все хорошие и девушки мастерицы вышивать сорочки.
Галя слушала-слушала-слушала, они поздно расстались.
И Галя не уснула в эту ночь, а просидела до утра под окошечком, и ей так же отчетливо, как бы во сне, грезилось большое село на горе, в зеленых садах, две высокие церкви с золотыми крестами, синий Днепр под горой; грезились люди с такими привлекательными лицами, каких она никогда еще не встречала; девушки такие разряженные и милые, каких она никогда не видала. И будто весенний тихий, душистый вечер и далекое село грезилось ей бесшумно, беззвучно, хоть живо, — и ничего не слышно было нигде, кроме своего сердечного биенья.
Козак стал приходить каждый вечер, и у них велись речи чуть не до зари утренней. Галя уже знала, что Козакова хата стоит недалеко от церкви, из окна виден Днепр и далеко окрестные горы и леса, что у него сад большой и пасека. И узнала Галя тоже разные многие тревоги, радости, тоску и блаженство, неведомые ей до тех пор. С того времени, как она нежданно познакомилась с козаком, Галя все ждала чего-то особенного, и ждала смело и весело, но вместе с тем дало себя знать ей ожиданье ожиданного. Сначала она сиживала под окошечком и ждала, а потом несносно стало ей сидеть спокойно, когда душа вся волновалась, сердце колотилось и дух захватывало; она начинала ходить по лугу, рвала попадавшиеся цветки, страстно впивала их запах, будто лекарство от нетерпенья; то она шла в одну сторону, то в другую, то стояла на одном месте, пока козак Нарада не показывался на дороге.
Раз она воротилась с работы и застала козака уже на лугу около хатки, и он сейчас же сказал ей:
— Я ехать собираюсь домой.
Галя побелела, вспыхнула и опять помертвела. И ничего не могла ему ответить.
— Галя, будь мне женою и поедем со мной, — сказал козак.
И тут Галя ничего не могла ему ответить.
Но зато, погодя, как она щебетала, плакала и смеялась, краснела и бледнела от своего счастья!
И в первое воскресенье после этого вечера Галя в свежем венке, рука об руку с козаком Нарадою пошла в церковь — рано-рано поутру, без дружек и сватов, без родни и друзей, вдвоем — и перевенчалась с ним.
И в тот же воскресный вечер из Киева выехал славный новый воз, запряженный двумя могучими волами. На возу сидел красивый молодой козак, которому, видно, хорошо было жить на свете, и около него сидела близко молодая козачка в белой намитке — о, какая прелестная, счастливая козачка! Поехали они по дороге в село Глибово.
VВ горах над Днепром есть много каменных пещер, и в одной такой пещере собралось девять братьев-молодцов. Кто лежал, кто сидел; несколько трубок курилось… У, какие утесы кругом! Днепр врывается между них и гремит по каменьям и высоко брызжет, перелетая через них. Отраженье ясного неба вертится в скачущих и бьющих волнах; кроме ясного неба вверху да гремящего Днепра внизу, за окружными утесами видны в вышине далекие темные леса, позлащенные искрящим солнцем.