– Давай зажжём свечку, – предложил Утёнок. У него вообще было много идей. Они скакали и толкались в пушистой головёнке. – При свечке легче радоваться, что сидишь дома. Она трепещет, как маленькое солнце.

– Дело говоришь, – ответил Простодурсен и пошёл за свечкой.

И вот уже на столе стоит маленькая свечка. И горит. А день за окном постарел и побледнел. Ни света, ни яркости в нём почти не осталось.

– А что мы будем делать потом? – спросил Утёнок.

– Потом? – переспросил Простодурсен.

– Вот съедим мы изюмки. И у нас не останется чему радоваться.

– Мы можем их не есть, – сказал Простодурсен. – Раз нам от них так много радости, пусть лежат на столе дальше. Лично мне есть их совсем не хочется.

– Тебе обязательно надо всё испортить! – снова заныл Утёнок. – Что бы я ни придумал, ты найдёшь, как всё испортить!

Простодурсен отошёл к окну. Он стоял и думал. «А вынырнет ли вообще солнце из этих потоков воды хоть когда-нибудь?» – думал он. «Достаточно ли поблёк день, чтобы можно было лечь спать?» – думал он.

– Прости, я не хотел, – сказал он Утёнку.

– А чего ты хотел? – ответил Утёнок.

– Я всего лишь сказал, что не люблю изюм. Эти изюмки провалялись в шкафу незнамо сколько. Меня никогда не радовала мысль, что я смогу их съесть. Я держал их не для того. Просто выковырял из булки давным-давно, вот они и лежали. Так что можешь съесть все пять штук, вот что я хотел тебе сказать.

– Послушай, – сказал Утёнок.

Простодурсен послушал и ничего не услышал. Но сказать об этом он не решился: а вдруг Утёнок что-то слышит и радуется этому.

– Слышу, – ответил Простодурсен. – Да.

– Я слышу, как вздыхает лес, – сказал Утёнок. – Бедненький наш лес, он торчит на улице в любую погоду. Особенно в дождливую.

– Да, – сказал Простодурсен.

Прошло мгновение. Оно прошло как-то само по себе и кончилось.

– Ну вот, – сообщил Утёнок. – Сейчас я съем изюмки.

И тут случилось невероятное. Дождь прекратился. Пропал его шум. Куда-то делись дождевые облака. А на их месте засверкали отмытая до сияния луна и огромные россыпи отполированных до блеска звёзд.

– Смотри! – ахнул Простодурсен.

– Вижу, – откликнулся Утёнок.

Они стояли у окна и любовались.

– Эврика! – выдохнул Простодурсен.

– Где?

– Мы идём к Ковригсену за душистыми вечерними коврижками!

– Ура-ура-ура!!! – завопил Утёнок. – Давай пойдём прямо сейчас и будем всю дорогу радоваться! А ты можешь сначала побулькать камни в речку, тогда мы дольше будем радоваться коврижкам.

– Да, – закивал Простодурсен, – так и сделаем.

– А изюмки я припрячу на следующий дождь, – сказал запасливый Утёнок.

И в тот же самый вечер Ковригсена, когда он хлопотал над тестом для завтрашнего хлеба, осенила странная мысль. Он как раз развязал мешок муки. На полу стояли наготове два ведра с водой – он только что сходил за ней на реку. И теперь собирался принести дрожжи из холодной кладовки в глубине горы. Как вдруг к нему в голову пришла мысль. И Ковригсен вдруг её подумал.

«Неохота мне, – подумал он, потому что мысль была вот такого скверного характера. – Да ну их. Сил моих нет».

Он обернулся посмотреть, откуда мысль взялась. Из какой засады выскочила. Не иначе, сто лет ждала, пока он подвернётся. Но ничего необычного в глаза ему не бросилось. Ничто не разбито, не пролито, не упало, не пропало.

«Неохота мне тесто месить, – стал он думать вредную мысль дальше. – Покупатели мои греются себе по домам и только и мечтают свежими коврижками разжиться. Строят планы, как они спозаранку отправятся в пекарню. И никому нет дела, что творится в моей голове. А в неё, знаете ли, пришла мысль. Не желаю я возиться с этим дурацким тестом».

Слово «дурацкое» тоже пришло к нему в голову вместе с мыслью. И не оно одно, потому что следом Ковригсен подумал много разных плохих слов о тесте: вонючее, прилипучее, рассыпучее. «Тесто-пердесто», – подумал он – и сам испугался. Что это за слова такие? Он же пекарь. Ему нельзя так о тесте думать. Без теста ему никуда…

Ковригсен смешал крепкого сока кудыки со сладкой проточной речной водой. Воду он только начерпал, она ещё играла в вёдрах.

Он помешивал питьё в стакане и смотрел на воду, и тут в голову протиснулась ещё одна мысль. О золотой рыбке.

Мысль о золотой рыбке не была новой. Это была старая хорошая мысль, и она навещала его частенько. «Мне нужна золотая рыбка, – думал Ковригсен тогда. – Как бы кстати пришлась тут, во мраке моей горы, отливающая золотом рыбка. От неё в пекарне стало бы светлее. Она бы плавала мирно и красиво в моей стеклянной банке. А я бы рассказывал ей, что пора ставить тесто. А потом бы докладывал, что тесто уже подошло. И мы бы вместе завтракали по утрам. Я бы насыпал ей в банку самые лучшие крошки. А по вечерам читал вслух книги. Я сочинял бы ей стихи. О, как хорошо бы мне жилось с золотой рыбкой! С золотою рыбкою на пару вмиг бы мы поставили опару».

Ковригсен взял стакан сока из кудыки, вышел из-за прилавка и сел за стол. На нём как раз и стояла стеклянная банка. Ковригсен давно положил в неё несколько камешков и иногда вставлял туда еловую веточку. Но это совсем не то. Стеклянная банка нужна, чтобы в ней плавала золотая рыбка.

Раньше он думал, что рыбка живёт в реке. Поэтому он много-много раз ходил ловить золотую рыбку. Но она ни разу даже хвостиком ему не махнула. Нет золотой рыбки в их реке.

А у банки без рыбки вид голый, холодный и бессмысленный. Вот стоит она со своей затхлой водой и позеленевшими камнями, а той, которая должна блестеть и сверкать, кружить и плавать, слушать его стихи, ждать его каждое утро, – её нет как нет.

«Просто у меня одинчанка, – подумал он. – Мне нужна рядом живая душа. Я и на тесто злюсь, потому что больше не на кого. Оно хоть как-то шевелится – поднимается, подходит, пухнет. Но друг из него никакой. Что я из него слеплю, то и получится. И оно не плавает и не ждёт, пока я накрошу корм. Не мечтает послушать хорошую историю. Нет, тесто – это тесто, а рыбка – это рыбка. И пока золотая рыбка не поселится в этой стеклянной банке, ни коврижек, ни плюшек в пекарне никто печь не будет. Вот».

Ковригсен думал так долго, что срочно должен был развести себе ещё стакан сока. А потом он вылил из рыбкиной банки стоялую воду и налил свежую.

– Всё должно быть готово для нашей рыбки, – наставительно сказал он банке. – И чисто, и уютно, и водичка свежая.

Он так предвкушал встречу с золотой рыбкой, что чуть не расплакался. Ему казалось, что в этот холодный вечер рыбка где-то плавает и зовёт его. Что её тоже одолела одинчанка, и она только и мечтает, чтобы Ковригсен уже нашёл её наконец.

Ковригсен надел пальто с непромокаемыми карманами – он сшил его специально для ловли золотой рыбки. Потом оглянулся напоследок. И увидел мешок муки и пустой чан для теста.

– Да-да, – только и сказал он муке.

Он шагнул в вечерний холод – и тут же столкнулся с двумя покупателями.

– Добрый вечер, – сказал большой покупатель. Это был Простодурсен.

– Кляк-кляк, – добавил небольшой покупатель. Это был Утёнок.

– Добрый вечер, – буркнул Ковригсен. – Гуляете?

– Да вот думали разжиться вечерней коврижечкой, – сказал Простодурсен.

– Дико прекрасной, громко хрустящей коврижкой с сиропом! – объяснил Утёнок.

Ковригсен посмотрел на славную парочку. Большой и маленький. «Прямо как я буду с рыбкой», – подумал он.

– Ты нас впустишь? – напомнил Простодурсен.

– Пекарня временно закрыта.

– Закрыта? – удивился Простодурсен. – Временно? Это что значит?

– Это значит, что, пока я не найду золотую рыбку, пекарня не откроется, – объяснил Ковригсен.

Маленький Утёнок сидел в кармане у Простодурсена и смотрел в небо. Оно такое удивительное. Утёнку никогда не надоедало смотреть на него.

– Золотая рыбка? – спросил он теперь. – Это какая такая?

– Она сияет, – объяснил Ковригсен. – В тёмные одинокие вечера она дружелюбно блестит во мраке.

– Думаешь, у нас в реке такие водятся? – спросил Простодурсен.

– Думаю, нет, – ответил Ковригсен. – Золотые рыбки – большая редкость. В нашей речке я её не нашёл. Мне кажется, искать надо в других местах.

– Где?

– За холмами. Или за широкими долами. В глуши лесной или в глуби морской.

– Но уже темно. И ночь скоро.

– Ну, – сказал Утёнок, – рыбка только в темноте и сияет. Ты забыл?

– Всё так, но как-то это печально звучит, – вздохнул Простодурсен.

– Лучше нам пойти с ним, – сказал Утёнок. – Мы полны отваги, мы спасём беднягу.

– Разве мы полны отваги? – удивился Простодурсен.

– Я точно полон, – сказал Утёнок. – Я езжу в твоём кармане, хотя ты ходишь вразвалку и обо всё спотыкаешься и запинаешься. И я смотрю в небо, а голова у меня не кружится.

– О, какие же вы счастливые! – простонал Ковригсен.

– Почему? – спросил Простодурсен.