Пронырсен набил мешок шишек и теперь, качаясь, шёл по старому рухнувшему дереву – оно лежало как мостик с берега на берег.

– Пекарь-мекарь, ха-ха-ха! – крикнул он Ковригсену. – Твои коврижки-замухрышки крошатся, сухари, как пескари, склизкие! А уж рыбовод из тебя получится ещё хуже! Фуф!

И он скрылся в норе со всем вместе – и шишками, и смехом.

– Ты когда-нибудь видел его в слезах? – спросил Ковригсен.

– Пронырсена? – разинул рот Простодурсен. – Нет, не видел.

– Тогда пошли. Торт будем печь, – сказал Ковригсен.

– Правда? Ты не шутишь насчёт торта?

– Нет. Я серьёзно говорю.

Мы с вами не успели глазом моргнуть, а они уже в четыре руки взбивали в пекарне крем. У запасливого Ковригсена нашлись коржи для парадного торта, пропитанные мёдом и пряным соусом из понарошки. Он хлопотал над ними, насвистывая и посыпая себя мукой, точно как в старые добрые деньки. Простодурсен был на подхвате: отцеживал из варенья вишенки, приносил засахаренные листочки кудыки, натирал на мелкой тёрке миндаль. Но он не понимал, что происходит, и побаивался за Ковригсена. Сами подумайте: они промучились всю ночь безо всякого толка, а Ковригсен вдруг взялся мастерить парадный торт.

– Похоже… – начал он осторожно. – Похоже, мы куда-то не туда забрели.

– Точнёхонько куда куропатка велела, – беззаботно присвистывая, ответил Ковригсен.

– Торт – первый сорт! – в восторге крикнул Утёнок. – Крем на креме сверху крема!

– Что ж мы тогда златорыбника не нашли? – не сдавался Простодурсен.

– Как не нашли, когда он нас шишками засыпал?

– Пронырсен? Ты думаешь, это Пронырсен? Он, конечно… Нет, это не может быть просто наш Пронырсен.

– Ещё как может.

– Но… – растерялся Простодурсен.

– Не но, а да, – сказал Ковригсен. – Теперь мне нужна спросонья, чтобы украсить торт.

Все мысли в голове Простодурсена вывернулись наизнанку. Он чуть не плакал. Неужели пекарь верит, что золотая рыбка плавает и плещется внутри Пронырсена? И как он собирается её оттуда достать? Нет, это невозможно. И неправда. Надо, чтобы всё стало как раньше. Тогда всё было понятно, а Ковригсен торговал свежими коврижками.

Как ни печально, но печаль постепенно одолела Простодурсена; он спрятался за книжный шкаф, где искал спросонью, и дал волю слезам. Они закапали на мох. Но золотая рыбка из них не вынырнула. Никакой золотой рыбки в его слезах не было, разумеется.

– Ты там плачешь? – спросил Ковригсен.

– Да, – всхлипнул Простодурсен.

– Это не ты должен плакать! – вмешался Утёнок. – Но если ты ревёшь, то чур я тоже!

И теперь Ковригсен доделывал торт, а Простодурсен с Утёнком плакали за шкафом.

– Слёзы бывают разные, – сказал Ковригсен.

Он пришёл к ним за шкаф с тортом. Торт получился белый с розовым, он источал острый свежий дух весенней воскресной прогулки в цветущем лесу.

– Мы уже садимся утешаться тортом? – деловито спросил Утёнок.

– Нет, – ответил Ковригсен.

– А что ж мы будем с ним делать? – шмыгнул Утёнок клювом; слеза висела на его кончике.

– Мы вынесем его на солнышко и пойдём вверх по речке. Это, может, и не очень умно, но…

– Совсем неумно, – ответил Утёнок. – Торт раскиснет, или на него какнет птица, и его вообще нельзя станет есть.

– Я не о торте, – сказал Ковригсен.

Тут распахнулась дверь – и вошли двое, ранее в истории о золотой рыбке не замеченные. Это пришли Октава со Сдобсеном, как вы правильно догадались.

– Что говорят! – затараторила Октава.

– Знаете, что говорят? – подхватил Сдобсен.

– Где говорят? – удивился Простодурсен.

– Говорят, пекарня закрылась до лучших времён! – выпалила Октава.

– Это правда? – спросил Сдобсен. – Случись такое за границей, там бы…

– Всё так, – ответил Ковригсен. – Но сейчас мы идём в гости.

– В какие такие гости? – спросил Утёнок.

Ковригсен стоял в своей старой пекарне в кольце изумлённо разинувших рот покупателей. Их было четверо. Ковригсен держал в руках расчудесный торт. Он сиял, как новая луна, и отчаянно манил запахом кисло-сладкого крема.

– Видите стеклянную банку на столе? – спросил Ковригсен.

Все посмотрели на банку. Она была большая, круглая, полная воды.

– Вот и я так смотрю по вечерам, – продолжал Ковригсен. – Когда все мои покупатели расходятся по домам, а я остаюсь один, и меня ждёт новое тесто на завтра, – тогда я подхожу к моей стеклянной банке и заглядываю в неё. Но вижу в воде только отражение собственного перепачканного мукой лица.

Терпение Утёнка лопнуло.

– Ну и скукотища – по гостям ходить, – буркнул он. – Только и разговоров, что о банке.

– Завтра утром в ней будет резвиться золотая рыбка, – сказал Ковригсен. – А если нет, то я закрываю пекарню навсегда.

– Сразу так? – спросил Сдобсен. – Вот за границей у них бывает такая штука – отпуск. Может, тебе съездить в отпуск за границу?

– Он думает, что его рыбка где-то внутри Пронырсена, – сказал Простодурсен.

Ему хотелось ввести Октаву со Сдобсеном в курс дела. Вдруг они сумеют повлиять на Ковригсена, и он станет обычным собой.

– Пронырсен вечно так, – откликнулась Октава. – У самого рыбок – как шпрот в банке, а с Ковригсеном не делится.

Тут она прервала себя посреди речи, повернула шляпу вполоборота и пристально взглянула на Простодурсена.

– Что ты сказал? Рыбка внутри Пронырсена?

– Ковригсен в это верит, – кивнул Простодурсен.

– А-а! И ты хочешь обкормить его тортом, чтоб всё пошло верхом? И посмотришь, не выйдет ли рыбка? Гениально! – повернулась Октава к Ковригсену.

– Нет! – заволновался Утёнок. – Рыбка приплывёт не так!

– Не пойти ли нам домой? – обратился Сдобсен к Октаве. – Посидим, почитаем о загранице, подождём, пока тут всё устроится.

– Ну нет! – решительно помотала головой Октава. – Я сто лет не была на рыбалке. И хочу… я хочу… спеть песню.

– Не галдите, – сказал Ковригсен, – подождите. Пронырсен – мой постоянный покупатель. Он всё время просит отдать ему сухой хлеб. Но никто не может жить на одних сухарях. Мне кажется, пришло время сдобрить его жизнь вкусным тортом и тёплой компанией. Октава подарит ему песню, и вам по дороге тоже может попасться что-нибудь подходящее. Наверняка он обрадуется сюрпризу. А вдруг он так сильно обрадуется, что…

– Ты думаешь, он нас впустит? – спросил Простодурсен. – Гостеприимством он не славится.

– Розочки-мимозочки! – ахнула Октава. – Мы свалимся ему как торт на голову! И как-нибудь протиснемся внутрь.

– Простите великодушно, – сказал Сдобсен. – А с золотой рыбкой это как-то связано?

– Конечно! – сказала Октава. – Вся наша жизнь как золотая рыбка. Блестит, переливается и хватает ртом воздух. О, какую прекрасную песню я сочиню!

Говорить больше было не о чем.

Простодурсен распахнул дверь. Они вышли за порог. День стоял яркий, ясный, солнце золотило вершины всех-всех гор и только ждало, когда кто-нибудь прибежит с ним поиграть.

Утёнок бродил среди травинок, шишек, шелухи и семечек в поисках подарка Пронырсену. Сдобсен шёл, приклеив взгляд к роскошному торту, и отвернул от него голову только когда второй раз оступился и чуть не упал. Октава мурлыкала себе под нос мелодию и думала, в каком порядке поставить слова в песенном сюрпризе для Пронырсена. А Простодурсен спустился к речке, мирно протекавшей через их страну в большой мир.

В кармане он нащупал два камня-булька. Есть хотелось отчаянно – прямо хоть ешь эти камни. Но Простодурсен знал, что они портят зубы. Зато улучшают настроение. Для этого их надо булькнуть в речку так, чтобы они описали правильную дугу и красиво сказали «бульк», уходя под воду.

Он булькнул первый бульк. Звук заставил его вспомнить, как хорошо всё было раньше. Они жили обычной жизнью, пекарь пёк коврижки, а Простодурсен их лопал. Короче говоря, булькнувший камень напомнил ему о позавчерашнем дне.

И у него остался ещё один камешек. Самый красивый. Простодурсен всегда оставлял напоследок всё самое красивое, а когда ел торт, то самое вкусное. «Может, надо подарить бульк Пронырсену?» – подумал он внезапно. Лучшего подарка Простодурсен просто не мог себе представить. Глупо, конечно, что он уже булькнул камешек поплоше. Лучше было бы подарить Пронырсену его. Тот и не узнал бы никогда, что был бульк получше, да и наверняка вообще в бульках не разбирается.

– Всё урчишь? – спросил его Утёнок, внезапно появившийся рядом с веточкой понарошки под мышкой.

– Урчу? – переспросил Простодурсен. – Это что такое?

– Сам не знаю, – беззаботно ответил Утёнок. – Слово такое. Оно из Октавиной песни выпало, а я подобрал. Вот нашёл веточку Пронырсену в подарок.

– Кто будет стучать? – спросил Ковригсен.

Они стояли перед добротной дверью добротной норы Пронырсена.

– Дурака валяете? – раздался у них за спиной рык Пронырсена. Он шагал по мокрой траве с полной охапкой веток на растопку. – Баклуши бьёте?