Егерь счел своей обязанностью предупредить дам об опасности, в которую они попали. Он ушел в соседнюю комнату и вскоре открыл дверь, соединявшую комнаты графини и студента; графиня, дама лет сорока, бледная от страха, вышла к студенту и попросила его повторить ей все еще раз. Потом посовещались, что делать в таком затруднительном положении и порешили как можно незаметнее позвать к себе обоих слуг, извозчика и ремесленников, чтобы, в случае нападения, действовать против врагов сообща.

Когда все собрались, дверь из комнаты графини, выходившую в сени, заперли и загородили комодами и стульями. Графиня с камеристкой уселись на кровать, а слуги остались сторожить их. Прежние же посетители харчевни и егерь разместились в ожидании нападения в комнате студента вокруг стола. Было около десяти часов; в доме было тихо и спокойно, и ничто не выдавало, что собираются потревожить гостей. Оружейный мастер сказал тогда:

— Чтобы не заснуть, давайте сделаем, как раньше. Видите ли, мы рассказываем друг другу разные истории, какие знаем, и если господин егерь ничего не имеет против, мы будем продолжать.

Егерь не только ничего не имел против, но, чтобы доказать свою готовность, взялся сам рассказать историю. Он начал так:

Во времена Гаруна аль-Рашида, повелителя Багдада, жил в Бальсоре человек по имени Бенезар. Состояния его вполне хватало, чтобы жить приятно и спокойно, не занимаясь ни торговлей, ни иными делами, и когда у него родился сын, он и тогда не изменил своего образа жизни. «К чему мне в мои лета торговать и наживать деньги? — говорил он своему соседу. — Чтобы оставить Саиду, сыну моему, на тысячу золотых больше, если дело пойдет хорошо, или на тысячу меньше, если оно пойдет плохо? Где двое обедают, найдется место и третьему, говорит пословица, и если выйдет из сына дельный человек, то он не будет терпеть недостатка ни в чем». — Так сказал Бенезар и сдержал слово; ибо сына своего он не сделал ни торговцем, ни ремесленником, зато не упускал случая читать с ним книги мудрости, и так как, по его мнению, молодого человека, кроме учености и уважения к старшим, ничто так не красит, как меткая рука и мужество, он рано приучил его владеть оружием, и Саид вскоре прослыл среди ровесников, и даже среди юношей постарше, храбрым бойцом, а в верховой езде и в плавании никто не мог превзойти его.

Когда ему исполнилось восемнадцать лет, отец послал его в Мекку к гробу пророка, чтобы там на месте совершить молитву и религиозные обряды, как повелевают обычай и заповедь. Перед отъездом отец еще раз приказал Саиду явиться к нему, похвалил его поведение, надавал ему добрых советов, снабдил деньгами и под конец сказал: «Это еще не все, сын мой Саид. Я человек, поднявшийся над предрассудками толпы. И хотя я и люблю слушать сказки о феях и волшебниках, потому что тогда я приятно провожу время, все же я далек от того, чтобы верить, как многие невежественные люди, будто эти гении, или кто бы они ни были, имеют влияние на жизнь и поступки людей. Но мать твоя, умершая двенадцать лет тому назад, так же твердо верила в них, как в Коран; да, она даже созналась мне однажды наедине, после того как я поклялся ей, что не расскажу об этом никому кроме ее ребенка, что сама она со дня своего рождения находится в тесном общении с феей. Я поднял ее за это на смех, и все же я должен признаться, Саид, что при твоем рождении произошли вещи, которые поразили даже меня. Целый день шел дождь и гремел гром, и было так темно, что нельзя было читать без огня. В четыре часа дня пришли мне сказать, что у меня родился мальчонка. Я поспешил в покои твоей матери, чтобы взглянуть на своего первенца и благословить его, но все ее служанки стояли перед дверями и на мои расспросы отвечали мне, что сейчас никого нельзя впустить к Земире, твоей матери, что она пожелала остаться одна. Я стучал в дверь, но напрасно, — она оставалась запертой.

Пока я, недовольный, стоял среди служанок, небо так неожиданно прояснилось, как мне никогда прежде не приходилось этого видеть; но удивительнее всего было, что как раз над дорогой нашей Бальсорой появился чистый, голубой небесный свод, кругом же по-прежнему лежали черные свитки облаков и среди них сверкали и извивались молнии. В то время как я с любопытством наблюдал это зрелище, распахнулись двери в покои моей супруги; я велел служанкам подождать снаружи и вошел один, чтобы спросить твою мать, зачем она заперлась. Не успел я войти, как мне навстречу заструилось такое одуряющее благоухание гвоздик и гиацинтов, что мне чуть не сделалось дурно. Твоя мать поднесла мне тебя и одновременно указала на серебряную дудочку, которая на тоненькой, как шелк, золотой цепочке висела у тебя на шее. „Добрейшая женщина, о которой я тебе говорила, была сейчас тут, — сказала твоя мать. — Она подарила мальчику эту вещицу“. — „Так, значит, это колдунья принесла нам хорошую погоду и оставила после себя запах роз и гвоздик? — недоверчиво и со смехом сказал я. — Она могла бы подарить что-нибудь получше этой дудочки, например, мешок с червонцами, коня или что-нибудь в этом роде“. Твоя мать умоляла меня не издеваться над феей, так как феи легко гневаются и могут тогда свое благословение обратить в проклятие.

Я уступил ей и замолчал, потому что она была больна; и мы не говорили больше об этом странном происшествии, пока она через шесть лет не почувствовала, что, несмотря на свои молодые годы, должна умереть. Тогда она отдала мне эту дудочку, велела передать ее тебе в день твоего двадцатилетия и ни в коем случае не отпускать тебя от себя хотя бы на час раньше этого срока. Она умерла. Вот этот подарок, — продолжал Бенезар, вынимая из ларчика серебряную дудочку на длинной золотой цепочке, — я отдаю его тебе на восемнадцатом году твоей жизни, а не на двадцатом, потому что ты уезжаешь, а я, может быть, еще до твоего возвращения буду отозван к праотцам. Я не вижу никакой разумной причины оставаться тебе еще два года здесь, как желала того твоя заботливая мать. Ты добрый и рассудительный юноша, владеешь оружием, как двадцатичетырехлетний, поэтому я сегодня же могу объявить тебя совершеннолетним, как если бы тебе было уже двадцать лет. А теперь поезжай с миром и, в счастье и в несчастье, от которого да хранит тебя небо, помни о своем отце».

Так говорил Бенезар из Бальсоры, отпуская своего сына. Саид с волнением простился с ним, повесил на шею цепочку, а дудочку спрятал за пояс, вскочил на коня и поскакал к тому месту, откуда отправлялся караван в Мекку. В скором времени собралось восемьдесят верблюдов и несколько сот всадников; караван тронулся в путь, и Саид выехал за ворота Бальсоры, своего родного города, который ему не суждено было видеть в течение долгого времени.

Новизна такого путешествия и множество никогда не виданных прежде предметов, встретившихся Саиду, вначале развлекали его; когда же они стали приближаться к пустыне и местность вокруг становилась все более дикой и голой, он начал размышлять и, между прочим, задумался над словами, сказанными ему на прощанье его отцом Бенезаром.

Он вынул дудочку, рассмотрел ее со всех сторон и, наконец, поднес ко рту, чтобы узнать, не издаст ли она чистого и приятного звука; но увы, она не зазвучала; он надул щеки и изо всех сил дунул в нее, однако не мог извлечь из нее ни малейшего звука и, сердясь на бесполезный дар, засунул ее обратно за пояс. Вскоре все его мысли снова обратились к таинственным словам его матери; неоднократно слыхал он о феях, но никогда не говорили, что тот или иной сосед в Бальсоре находится в постоянном общении со сверхъестественным гением, наоборот, эти предания о духах переносили всегда в отдаленные страны и в древние времена, и он думал, что теперь таких явлений больше не бывает и что феи перестали посещать людей и принимать участие в их судьбах. И хотя он так думал, им снова и снова овладевало искушение поверить в то таинственное и сверхъестественное, что произошло с его матерью, и вышло так, что он почти целый день ехал на своем коне как во сне, не принимая участия в разговорах путешественников и не обращая внимания на их пение и смех.

Саид был очень красивый юноша: глаза, сверкавшие мужеством и отвагою, прелестный рот, достоинство, несмотря на его молодость выражавшееся во всей его фигуре и редко встречающееся в его годы, осанка, с какой он легко и самоуверенно в полном вооружении сидел на коне, привлекли к нему взоры многих путников.

Один старый человек, ехавший рядом с ним, находил удовольствие глядеть на него и захотел различными вопросами испытать его душу. Саид, которому внушено было почтение к старости, отвечал скромно, но умно и осмотрительно, что очень радовало старика. А так как душа молодого человека весь день была занята лишь одним предметом, то случилось, что разговор зашел о таинственном царстве фей, и наконец Саид прямо спросил старика, верит ли он в существование фей, добрых и злых духов, помогающих людям или преследующих их.