По плотине бегали трясогузки. Отсюда им было удобно охотиться на комаров. Осенью на запруду опускались пролетные стаи диких уток. Однажды Бобренок видел, как по верху плотины, как по мосту, через речку переправилась куница. Олениха с детенышем приходила к запруде на водопой.
И Бобренку хотелось крикнуть зверям, птицам, деревьям, травам — всем, кто волосатыми губами, клювами, корнями пил воду, которую плотина для них сберегла: «Знаете, кто построил эту плотину? Мой отец вместе с другими бобрами. А скоро буду строить и я, сын бобра!»
Звереныш гордился своим родом, который пошел от Великого Бобра, первого строителя плотин. Но в эту осень случилось происшествие, которое Бобренка и смутило, и встревожило.
Выплыв из дома еще засветло, он увидел на берегу медведя, над которым с криком кружились дрозды-рябинники:
— Пусть тебе не будет покоя от блох! Пусть тебя зажалят пчелы! Ты сломал нашу любимую рябину! Ты губишь лес!
— Но я нечаянно, — сконфуженно оправдывался медведь. — Уж очень захотелось ягод. Я не знал, что рябина такая ломкая…
Однако, заметив Бобренка, медведь переменил тон:
— Где справедливость? Мне за одну рябину чуть было глаза не выклевали, а бобры сколько деревьев валят, а им ничего!
— Сравнил! — вступился за честь своего семейства Бобренок. — Ты все ешь — мясо, рыбу, ягоды, а нам без коры осины и лозы не прожить. И самое главное: вода нужна всем, а строить плотины умеем только мы.
И все же последнее слово осталось за медведем:
— Не больно-то важничай. Плотины человека лучше ваших!
Кому же теперь верить? Отец рассказывал, что уже первая плотина Великого Бобра была построена по-хитрому, с выгибом, чтоб не снесло в половодье, которое на языке бобров называется «Большая вода». И вдруг оказывается, что какой-то человек…
Вот почему Бобренок с таким нетерпением ждал отца. Отец ему скажет: есть ли на свете строитель лучше Великого Бобра.
Прежде всего Старый Бобр выслушал Бобриху. В его отсутствие случилось несчастье. Одна из малышек-бобрят не послушалась приказа матери: пока не прибавишь в весе, сиди дома. Плывущую по реке малышку подхватил и унес в когтях болотный лунь. Если бы ей удалось нырнуть, она бы спаслась. Но легкое да еще в пушистом меху тельце всплывало, как поплавок.
— Надеюсь, что остальные дети живы? — угрюмо спросил Старый Бобр. — А знают ли они, почему им каждую ночь нужно грызть дерево?
— Знаем! — дружно откликнулись бобрята. — Чтоб стачивать зубы. Наши зубы все время растут. Кто ленится, у того так отрастут зубы, что не закроется рот.
— Ну так вот: с этой ночи вы будете отгрызать сучья от деревьев, которые я повалю, и сплавлять к нашей хатке. Пора делать запасы. Ворона предсказывала: ожидается ранняя зима.
Всю ночь бобрята грызли сучья в семейном осиннике. Росший на берегу лес был поделен между местными бобрами, и Старый Бобр из своей летней норы зорко следил, чтобы соседи не тронули деревьев, которыми по праву владела его семья.
Домой вернулись только на рассвете. Все очень устали, и все же Бобренок не утерпел, попросил отца:
— Расскажи мне про человека. На кого он охотится? Какие у него зубы? Правда ли, что он строит лучше, чем мы?
— У человека плохие зубы, — ответил Старый Бобр, — дерево ими не спилишь, зато хорошая голова. Чего он только не придумал! Он пилит стальными зубами — они так и называются «пила», — плавает в лодке, не замочив ни спины, ни брюха. Он перекрыл плотинами из камня такие большие реки, каких нам не перекрыть. Но все-таки первую на свете плотину построил не он, а Великий Бобр.
— Я хотел бы послушать, — сказал Бобренок, — о чем говорят у каменной плотины голоса реки.
— О том, что если ты встретишься с человеком, ныряй немедля, иначе ты погиб. Были у людей племена, которые называли бобров братьями. Но это было давно. А сейчас кого мы больше всего боимся? Человека! Своей меховой шубы, как у нас, у него нет. Ради теплого меха он истребил столько бобров, что нас осталось совсем мало. И мы прячемся от людей в лесной глуши, чтобы вовсе не перевелся наш род.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Над рекой уже давно взошло солнце, но в хатке, как всегда, было темно. Все семейство спало, только Бобренку не спалось. Он думал про стальные зубы — пилу, про весла — длинные деревянные плавники по бокам лодки, и про другие хитрости человека.
За стенами хатки послышались чьи-то шаги.
— Кто-то ходит возле нашего дома. Наверное, медведь.
— Шаги не медвежьи, — приподнял с перины голову Старый Бобр. — Это самые страшные шаги. К нам пришел человек!
«Ныряй немедля!» — вспомнил Бобренок и нырнул в подводный коридор.
Однако, выплыв в реку, Бобренок успокоился, даже высунул голову из воды. Ему очень хотелось посмотреть, каков из себя человек.
Человек был не в мехах, а в осеннем наряде. Толстая, на вид скользкая и блестящая, как у угря, чужая кожа защищала его от дождя.
Волосы у человека росли только на голове, и самые длинные вокруг рта. Потом отец объяснил Бобренку, что такой длинный пучок волос называется «борода».
Человек уплыл в лодке, никого не тронув. Но возле хатки на березе осталась его метка, издали заметный черный знак.
Зверь метит дерево своим запахом, чтобы все, кто пройдет мимо, знали: «Это моя дорога! Я здесь был». Другой зверь, прочитав невидимую, но пахучую надпись, оставит на том же дереве и свою: «Где был ты, там был и я!»
Но что означал противно пахнущий знак человека? Ни один нос этого не понял, хотя черную метку нюхала вся бобровая семья.
«Может, это значит, что Борода вернется, чтоб всех нас погубить?» — тревожился Бобренок.
Человек больше не появился. Никто не мешал бобрам закончить осенние работы в срок.
Река замерзла. Семейный осинник засыпало снегом. Бобры простились с лесом, но не простились с водой.
Зимние запасы сучьев были сложены неподалеку от хатки на дне реки. Когда Бобренку хотелось есть, он нырял за ними под лед. Плавал в ледяной воде и ни разу не простудился. Густой да еще смазанный жиром подшерсток оставался сухим.
Озябли только лапы. Тут Бобренка выручал его очень жирный и потому всегда теплый хвост. Вернувшись в хатку, Бобренок подстилал под себя свой чешуйчатый, плоский хвост и сидел на нем, как на грелке, пока лапам не становилось тепло.
Даже зимой Бобренок слушал голоса реки. Они звучали глухо и грустно. Река роптала, что ее, вольную речку, заковало в лед. Река обещала Бобренку, что весной, когда ему исполнится два года, она, вырвавшись на свободу, возьмет его с собою.
Бобренок жадно ждал весны. Родительский дом стал для него тесным, его тянуло в неизвестную даль.
Весной, когда трясогузка известила, что начался ледоход, в семье бобров не стало старшего сына. Его увела Большая вода.
Над разливом кричали в небе пролетные стаи гусей и уток. Река вышла из берегов, и трудно было сказать, чья дорога шире: птичья, воздушная, или водная, по которой плыл Бобр.
Теперь я буду так его называть потому, что тот, кто покинул родительский дом, уже не детеныш, а самостоятельный бобр.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})— Что может быть лучше Большой воды! — сказал Бобр проплывавшему мимо серебристому окуню. — Я рад. А ты?
Окунь в ответ согласно плеснул хвостом.
Но из затопленного леса послышался недовольный голос:
— Кто радуется Большой воде?
Из дупла высунулась острая мордочка горностаюшки.
— Может, тебе, бобру, чей хвост в чешуйках, и приятно рыбье общество, но я не звала к себе в гости щуку. Река отняла землю у леса. Для нас, лесных зверей, Большая вода — это большая беда. Мои малыши захлебнулись бы, если бы я в зубах не перетаскала их в дупло.
Большая вода все перепутала, нельзя было понять, где начинается лес и где кончается широко разлившаяся река. В нору горностая заглянула щука, оленьей тропой завладела плотва. Водяные крысы покинули затопленные норы и, как птицы, бок о бок сидели на суку.