Старуха покосилась на него, гнусно рассмеялась и сипло сказала:

– Тебе, значит, не нравится мой нос, мой красивый длинный нос? Ну что ж, и у тебя вырастет на лице такой же – до самого подбородка.

С этими словами она принялась за корзину, где лежала капуста. Беря в руку самые красивые белые кочаны, она сжимала их так, что они кряхтели, затем швыряла как попало назад в корзину и опять говорила:

– Дрянь товар!

– Не тряси так противно головой! – испуганно крикнул мальчик. – Ведь шея у тебя не толще кочерыжки, долго ли ей переломиться?

– Тебе не нравятся тонкие шеи? – пробормотала старуха со смехом. – Ну что ж, у тебя и вовсе шеи не будет; голове придется уйти в плечи, чтобы не свалиться с тельца.

– Хватит вам болтать вздор! – сказала жена сапожника. – Если вы хотите что-нибудь купить, то поторопитесь.

– Хорошо! – воскликнула старуха, метнув на нее злобный взгляд. – Я куплю у тебя эти шесть кочанов. Но позволь своему сыночку доставить мне товар на дом. Я заплачу ему.

Мальчик не хотел идти с ней и заплакал. Но мать строго приказала ему отнести капусту и не взваливать такую ношу на старую слабую женщину. Он повиновался и пошел за старухой с рынка.

В отдаленной части города она наконец остановилась у ветхой хижины.

Вынув из кармана старый ржавый крючок, она ловко вставила его в маленькую замочную скважину, и дверь со скрежетом распахнулась. Но внутри потолок и стены были мраморные, утварь – из прекраснейшего черного дерева с украшениями из золота и камней, а пол – стеклянный и такой гладкий, что мальчик поскользнулся и упал. Старуха же вынула из кармана серебряную дудочку и подула в нее. Тотчас по лестнице спустились несколько морских свинок. Ходили они прямо, на двух лапках, обутых в ореховые скорлупки, а одеты были по-человечески и даже носили модные шляпы.

– Куда вы девали мои туфли? – крикнула старуха и стала колотить их палкой. – Долго ли мне еще так стоять?

Они быстро взбежали по лестнице и вернулись с двумя скорлупами кокосового ореха, устланными внутри кожей, которые ловко надели старухе на ноги.

Теперь ее хромоты и ковыляния как не бывало. Она отшвырнула палку и заскользила по стеклянному полу, таща за собой Якоба за руку. Наконец она остановилась в комнате, которая напоминала кухню.

– Садись, – сказала старуха, прижав мальчика к углу одного из диванов и поставив перед ним стол так, чтобы Якоб уже не мог выбраться. – Теперь я должна дать тебе что-нибудь в награду. Я сварю такого супчику, который запомнится тебе на всю жизнь.

Она снова подула в дудочку, и явилось множество морских свинок. На них были фартуки, а за поясом торчали половники и кухонные ножи. Затем прискакала целая орава белок. На них были широкие турецкие штаны и зеленые бархатные шапочки, они ходили на задних лапах. Это были, по-видимому, поварята. Вот взвился огонь, вот что-то задымилось и закипело на сковородке, и приятный запах распространился по комнате.

В горшке забулькало и зашипело, из него пошел пар, и пена побежала в огонь. Старуха сняла горшок, вылила варево в серебряную миску и поставила ее перед Якобом.

Суп был отменно вкусным. Он благоухал травами и пряностями, был кисло-сладкий и очень крепкий.

Когда Якоб доедал последние капли этого чудесного супа, морские свинки зажгли арабское куренье, и по комнате поплыли синеватые клубы дыма. Запах опьянял мальчика, и наконец он уснул на диване старухи.

Ему снилось, будто старуха сняла с него одежду и напялила на него беличью шкурку. Теперь он мог, как белка, прыгать и лазить. Он дружил с прочими белками и морскими свинками и служил с ними у старухи. Сперва он должен был смазывать постным маслом и натирать до блеска кокосовые скорлупки, которые старуха носила вместо туфель.

Приблизительно через год, снилось ему, он должен был еще с несколькими белками ловить пылинки в солнечных лучах и просеивать их через тончайшее волосяное сито. Старуха считала пылинки нежнейшей вещью на свете, и хлеб для нее пекли из пылинок.

Еще через год он был переведен к слугам, которые собирали старухе воду для питья. Белки, и с ними Якоб, должны были вычерпывать скорлупками лесных орехов росу из роз, и она-то и служила старухе питьевой водой. Пила старуха очень много, поэтому работа у водоносов была тяжелая.

Через год он был поставлен обслуживать дом. Его обязанностью было содержать в чистоте полы. А так как полы были из стекла и любое пятнышко на них бросалось в глаза, работа эта была совсем нелегкая. Приходилось тереть полы щетками и, привязав к ногам старые суконки, скользить на них по комнате.

На пятый год его наконец перевели на кухню. Это было почетное место, получить которое можно было только после долгого испытания. Якоб начал там поваренком и, дослужившись до старшего паштетника, приобрел такое необыкновенное мастерство и такой опыт во всех кухонных делах, что сам себе удивлялся. Труднейшие блюда, паштеты из двухсот составных частей, супы сразу из всех растущих на земле трав – все он умел приготовить быстро и вкусно.

Так на службе у старухи прошло семь лет.

И вот однажды она приказала ему ощипать курицу, начинить ее травами и зажарить к своему приходу. Он сделал это по всем правилам искусства: свернул курице шею, ошпарил ее кипятком, ловко ощипал, затем поскоблил кожу, чтобы та стала гладкой и нежной, и выпотрошил ее. Потом он стал собирать травы для начинки. Но в кладовке, где хранились травы, он заметил на этот раз стенной шкафчик с полуоткрытой дверкой, которого никогда прежде не замечал. Он с любопытством подошел поближе, и в шкафчике оказалось много корзиночек, от которых шел сильный приятный запах. Он открыл одну из них и нашел травку какого-то особого вида и цвета. Стебли и листья были синевато-зеленые, а цветок маленький, огненно-красный с желтой каемкой. Он внимательно осмотрел цветок и обнюхал его. Оказалось, что цветок этот источает тот же душистый запах, которым когда-то благоухал сваренный ему старухой суп. Но запах был такой душистый, что Якоб начал чихать, чихал все сильней и наконец проснулся.

Лежа на диване старухи, он удивленно огляделся вокруг. «Бывают же такие яркие сны! – сказал он себе. – Готов поклясться, что я был несчастной белкой, товарищем морских свинок, но при этом великим поваром. Ну и посмеется же мать, когда я все ей расскажу! Но, наверно, она и побранит меня за то, что я уснул в чужом доме, вместо того чтобы помогать ей на рынке». С этими мыслями он поднялся, чтобы уйти. Все тело его, однако, совсем одеревенело от сна, особенно затылок, он просто не мог как следует пошевелить головой.

Когда он пришел на рынок, мать сидела на своем месте, и в корзине у нее было еще довольно много овощей, значит, спал он недолго. Но ему издали показалось, что она очень печальна: она не зазывала покупателей и сидела, подперев голову рукой.

Наконец он собрался с духом, подкрался к ней сзади, ласково положил руку ей на плечо и сказал:

– Матушка, что с тобой? Ты зла на меня?

Женщина обернулась к нему и тут же отпрянула.

– Что тебе нужно, гадкий карлик? – воскликнула она. – Иди прочь! Терпеть не могу таких шуток.

– Да что с тобой, матушка? – спросил Якоб испуганно.

– Ступай своей дорогой! – сердито ответила Ханна. – У меня ты ничего не заработаешь своим кривляньем, гадкий уродец!

«Право же, Бог отнял у нее разум!» – подумал Якоб.

– Образумься, милая матушка, я ведь твой сын, твой Якоб.

– Взгляните-ка на этого гадкого карлика! – обратилась Ханна к соседке. – Он смеется над моим горем. Бессовестный!

Тут соседки начали на чем свет стоит бранить его за то, что он смеется над горем бедной Ганны, у которой семь лет назад украли красавца мальчика, и грозить, что если он не уберется, они набросятся на него и исцарапают.

Бедный Якоб не знал, что ему обо всем этом и думать. Ведь он немножко поспал и вернулся, а мать и соседки говорят о каких-то семи годах! И называют его мерзким карликом!

Глаза его наполнились слезами, и он печально побрел к лачуге, где сапожничал его отец. Дойдя до хибары сапожника, он стал у двери. Мастер был так занят работой, что не заметил его. Но, случайно взглянув потом на дверь, он уронил на пол башмак, дратву и шило и вскрикнул:

– Боже мой, что это?

– Добрый вечер! – сказал Якоб, входя в лавку. – Как поживаете?

– Плохо! – отвечал отец, не узнавая Якоба. – Дело у меня перестало ладиться. Я старею, а подмастерье мне не по средствам.

– Разве у вас нет сына, который мог бы помогать вам в работе? – спросил Якоб.

– Был у меня сын, звали его Якоб, сейчас это был бы парень двадцати лет, который еще как смог бы мне помогать. Уже в двенадцать лет он был услужлив и ловок и в ремесле уже смыслил, да и собой был хорош. Он приманил бы мне таких заказчиков, что я скоро перестал бы чинить старье, а тачал бы только новую обувь!