К словам «царь Бархат и остался на бобах» (с. 377) Афанасьевым дана сноска: «В рукописи Тихонова: и остался на бобах — на голубых щеках».

Пяльцы.

Прискакала (Ред.).

Записано в Шенкурском уезде Архангельской губ. А. Харитоновым.

AT —. Это героическое устное сказание о Куликовской битве 1380 г. анализируется в статьях С. Н. Азбелева: 1) Куликовская битва в славянском фольклоре. — Русский фольклор. М.; Л., 1968, XI, с. 78—101; 2) Отзвуки Куликовской битвы в сербском и русском фольклоре. — Советское славяноведение, 1970, № 6, с. 50—57. В них исследователь высказывает сомнение в том, что сказка «про Мамая безбожного» создана непосредственно на материале сказания о Мамаевом побоище (Дмитриев Л. А. К литературной истории сказания о Мамаевом побоище. — В кн.: Повести о Куликовской битве / Издание подготовили М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. М.: Изд-во АН СССР, 1959, с. 446). А. Н. Азбелев считает, что текст сборника Афанасьева, насыщенный эпическими мотивами и отчасти напоминающий ритмичностью и стилистической обрядностью склад былин, не имея близкого соответствия ни в одном из 103-х известных в настоящее время рукописных списков XVI—XVIII вв. повествований о Мамаевом побоище, находит значительную аналогию в юнацкой сербской песне «Бој Руса са татарами», где, как и в устном сказании, на первый план не только в событиях, предшествующих сражению на поле Куликовом, но в самом сражении выдвигается героическая роль посла Захария. В так называемой «распространенной редакции» книжной повести (см.: Повести о Куликовской битве, 1959, с. 109—162) — это посол Захарий Тютчев, направленный великим князем Дмитрием в Золотую Орду. В другой редакции в летописце Хворостинина (из собр. Уварова, ГИМ; см.: Повести о Куликовской битве, с. 474—475), он именуется Назарием Тетюшковым. Об участии Захария в битве там ничего не говорится. Между тем в сказании «Про Мамая безбожного» Захарий Тютрин, возглавляющий во время сражения отряд донских казаков, решает его победный исход. Обратив на это внимание С. Н. Азбелев высказал предположение, что в древнерусской литературе и в сказании, записанном А. Харитоновым, и в сербской песне о Куликовской битве трактуются разные фольклорные версии о ней и, вероятно, «сюжет о подвигах Захария существовал в фольклоре и в виде предания, близкого к былинам, и в виде песни» («Русский фольклор», XI, с. 86). При этом учитывается, что в архангельском сказании есть поздние наслоения, которые могли появиться не ранее XVII в., например, упоминание о шведском короле и о «короле турецком», будто бы намеревавшихся послать свои войска в русскую землю на помощь Мамаю или князю Дмитрию Ивановичу — тому из них, кто скажется сильнее. Эта гипотеза оставляет неясным вопросы об отношении опубликованного Афанасьевым сказания к книжной традиции. Несмотря на фольклорную эпическую основу, она проявляется и в стиле, и в общности некоторых персонажей, эпизодов данного сказания и книжных повествований. Наряду с послом Захарием в последних иногда действуют воеводы Василий Тупик, Иван Квашня, двенадцать князей Белозерских (князь Федор Семенович и его сыновья). См., например: «Повести о Куликовской битве», с. 7—26, 41—76, 77—108, 163—207. Этим персонажам в устном сказании соответствуют воеводы Семен Тупик, Иван Квашнин, семь братьев Белозерцев. Традиционным для древнерусских повествований о Куликовской битве эпизодам единоборства иноков Пересвета и Осляби с татарским великаном (Таврулом или носящим другое имя) соответствуют в устном сказании поединки двух «незнакомых» воинов с огромным Кроволином-татарином. Как и в книжных повествованиях, в данном сказании Дмитрий Донской перед сражением произносит речь. Вместе с тем как в книжных повествованиях, так и в данном сказании «Про Мамая безбожного» отразилась, осложнившись подробностями, легенда о том, что в начале сражения великий князь Дмитрий был тяжко ранен и незаметно покинул поле боя, а после победы был найден воинами лежащим в беспамятстве у сломанной березы. В работах акад. М. Н. Тихомирова обоснованно утверждается, что принижающая героическую роль Дмитрия Донского несообразная легенда «представляет своего рода памфлет, направленный против великого князя и, вероятно, возникший в кругах, близких к Владимиру Андреевичу Серпуховскому» (Тихомиров М. Н. Куликовская битва 1380 г. — В кн.: Повести о Куликовской битве, с. 370).

К словам: «и по всем дальним печищам» (с. 380): в словаре Даля дано такое толкование областного архангельского слова «печище» — «деревушка из 3—6 дворов».

Обувь, сапоги.

Наоборот.

Испугался.

Двумя руками суковатую дубину (Ред.).

Поставить на округ — окружить, обстать кого-нибудь со всех сторон, лишить средств к побегу; так говорят: «мы двоима с собакой постановили медведя на округ», т. е. с одной стороны охотник, а с прочих собаки не позволили зверю выйти из известного круга.

Просить, умолять.

Опятнать — значит собственно найти сбежавшего коня по его следу на земле; в настоящем же случае опятнать — доправить, найти на земле след копыт.

Наловил.

Разодрал.

Облака, тучи.

Не слышно.

Поленицы — богатырши (Ред.).

Верес — можжевельник.

Хвалынское море — Каспийское море (Ред.).

Иначе, в противном случае.

Отрубки, щепки.

Нищий, калека, убогой.

Крестьяне Шенкурского уезда, живущие по рекам Сюме и Нелинге, называют всякую деревню печищем: печище Маслово, печище Часовинское, печище Подволочское и пр. Не назывался ли первоначально этим словом каждый дом в деревне, так же как дым, труба заменяли прежде слово: изба?

Заметывать — метить (Ред.).

Комель — корень.

Туловище.

Отряд, полк.

В сенокосную пору.

Замолился.

Мало — спустя несколько времени, через несколько минут.

Дон-мать — Матерь Дона, донская пресвятая богородица.

Орда, у крестьян архангельской губернии — зыбкая тундра, болото, покрытое мохом

На общем собрании.

Отдаленный предмет, чернеющий вдали.

Записано в Саратовской губ. А. Леопольдовым.

АТ —. Устный пересказ лубочной версии легенды о Гогах и Магогах из «Александрии» — средневекового романа об Александре Македонском, известного в древней Руси в двух редакциях (XI—XII вв. — перевод с греческого и нач. XV в. — перевод с сербского). Эпизод о сражении Александра с Гогами, Магогами и заточении их в горах перешел в XVIII в. из этого романа в русский лубок (Ровинский, II, с. 10—13), послуживший источником для народных рассказчиков. Исследования: Костюхин Е. А. Александр Македонский в фольклорной традиции. М., 1972, с. 169—179. В фольклорном «Сказании об Александре Македонском», как отметил Е. А. Костюхин, исторический герой приобрел черты сказочного богатыря и стиль повествования проникся традиционными сказочными формулами. Средневековый роман об Александре Македонском, сформировавшийся под влиянием устных легенд о походе Александра в Индию, оказал обратное влияние также на западнославянский фольклор. Об этом см. в кн.: Krzyżanowski J. Romans pseudohistoryczny w Polsce wieku XVI. Kraków, 1926.