Можно легко себе представить едкие, если даже не сказать саркастические, замечания, которые отпускал Барсук, поэтому здесь нет нужды их повторять. Но что было особенно горько дядюшке Рэту, так это то, что даже Крот, который сколько мог пытался оправдывать друга, не удержался, чтобы не сказать:
— На этот раз ты оказался слегка тупицей, Рэтти! Ну и мистер Тоуд, я вам доложу!
— Он так это ловко разыграл, — сказал удрученный дядюшка Рэт.
— Он тебя разыграл, — возразил сердито Барсук. — Ну, разговорами делу не поможешь. В данный момент он исчез, это совершенно ясно. И что хуже всего, он сейчас так возгордится от своего, как ему будет казаться, умного поступка, что может натворить любые глупости. Одно утешение, что мы с вами теперь свободны и не должны тратить свои драгоценные часы на дежурство. Но давайте будем ночевать в Тоуд-Холле еще некоторое время. Тоуд может в любой момент вернуться — на носилках или под конвоем полиции.
Так говорил Барсук, еще не зная, что для них припасено у будущего и как много воды, и при этом довольно мутной, утечет, прежде чем Тоуд с удобством усядется в кресло в своем родовом Тоуд-Холле.
Тем временем Тоуд, веселый и беззаботный, быстро шагал вдоль дороги уже за много миль от дома. Вначале он пробирался тропами, пересек не одно поле и несколько раз менял направление, опасаясь погони. А сейчас, чувствуя себя в безопасности, и притом, что солнышко ему широко улыбалось, и вся Природа хором присоединялась к самохвальной песенке, которую внутри него пело его сердце, он шел по дороге, почти что танцуя, совершенно довольный собой.
— Ловко обделано дельце! — заметил он самому себе, похохатывая. — Мозг против грубой силы — и мозг вышел победителем, как и должно быть. Бедный старый Рэтти! Ох! И достанется ему, когда вернется Барсук! Стоящий парень Рэтти, с огромными достоинствами, но очень мало интеллекта и абсолютно никакого образования. Мне надо будет как-нибудь им заняться и посмотреть, не удастся ли мне сделать из него что-нибудь путное.
Исполненный самодовольных мыслей, подобных этим, он шагал, задрав голову, пока не дошел до маленького городка, где вывеска «Красный Лев», которая раскачивалась над тротуаром посредине главной улицы, напомнила ему, что он в этот день не завтракал, и ему страшно захотелось есть после продолжительной прогулки. Он важно вошел в гостиничное кафе, спросил самый лучший обед, какой только можно было подать без предварительного заказа, и сел за столик.
Когда он успел съесть примерно половину того, что стояло перед ним на столе, приближающийся и слишком знакомый ему звук заставил его вздрогнуть и затрепетать. «Би-би» становилось все ближе и ближе, и было слышно, как автомобиль свернул во двор гостиницы и замер. Мистер Тоуд вынужден был ухватиться за ножку стола, чтобы скрыть нахлынувшие на него чувства. Тут же приехавшая компания вошла в кафе, все голодные, возбужденные, веселые, и разговор только об одном — об удовольствиях, пережитых за утро, и достоинствах «колесницы», которая их сюда доставила.
Мистер Тоуд слушал их, на какое-то время весь обратившись в слух. Наконец его терпение лопнуло. Он выскользнул из помещения, заплатил по счету и, как только вышел за дверь, медленной походкой пошел на гостиничный двор.
— В этом ничего такого нет, — сказал он самому себе, — если я на него просто посмотрю.
Автомобиль стоял посреди двора, за ним совершенно никто не присматривал: и дворник, и конюх, и разные там зеваки — все ушли обедать. Тоуд медленно обошел машину, осматривая, оценивая, погружаясь в глубокие размышления.
— Интересно, — сказал он вдруг самому себе, — интересно, легко ли заводится автомобиль такой марки!
В следующий миг, едва осознавая, как это случилось, он уже схватил стартер и крутил его изо всех сил. Когда он услыхал знакомый звук заведенного мотора, прежняя страсть охватила его и полностью овладела его душой и телом. Как во сне, он вдруг оказался на шоферском месте, как во сне, он дернул рычаг скорости, швырнул машину за угол и — вон из двора через арку. И как во сне, всякое понимание того, что хорошо и что плохо, всякий страх за возможные последствия на время оставили его совершенно. Он прибавил скорость, и машина в одну минуту проглотила улицу, выпрыгнула на дорогу и понеслась по ней, а мистер Тоуд осознавал только то, что он снова Тоуд, Тоуд в полном блеске, Тоуд-гроза, Тоуд — кошмар дорожного движения, господин всей дороги, которому все должны уступать, иначе они будут обращены в ничто, и их поглотит вечная ночь. Он распевал во все горло, а машина вторила ему громким жужжанием. Миля за милей так и проглатывались, а он все мчался, сам не ведая куда, влекомый странным инстинктом движения, проживая свои звездный час, не заботясь о том, чем все это может обернуться для него.
— По-моему, — бодро заметил Председатель суда, — единственная трудность, которая возникает в этом, во всех остальных смыслах очень ясном, случае, так это, как нам по заслугам выдать неисправимому негодяю и бесстыдному головорезу, который сидит тут перед нами на скамье подсудимых и весь сжимается от страха. Значит, так. Мы признаем его виновным благодаря несомненным свидетельским показаниям, во-первых, в краже дорогостоящего автомобиля, во-вторых, в том, что создавал опасные аварийные ситуации на дорогах, и, в-третьих, в грубости и сопротивлении местным полицейским властям. Уважаемый Секретарь, не будете ли вы любезны сказать, какое самое суровое наказание мы можем дать ему за каждое из означенных преступлений?
Секретарь почесал нос карандашом.
— Некоторые могли бы посчитать, что кража автомобиля — самое большое из его преступлений. Так оно и есть. Но дерзить полиции тоже недозволительно и тоже заслуживает самого сурового наказания. Предположим, можно дать год за кражу, что достаточно мягко. Скажем, три года за бешеную езду, что, конечно, снисходительно. И пятнадцать лет за дерзость, потому что это была дерзость самого худшего свойства, если судить по тому, что мы слышали тут от свидетелей, если даже вы поверите одной десятой услышанного. Лично я никогда не верю больше одной десятой. Эти числа в сумме дают девятнадцать лет…
— Отлично! — сказал Председатель.
— Но вам стоит округлить срок до двадцати, чтобы быть уверенным, что вы выполнили свой долг.
— Отличное предложение! — произнес Председатель одобрительно. — Заключенный! Возьмите себя в руки, станьте прямо. На этот раз вы осуждены на двадцать лет. И имейте в виду, если вы предстанете перед нами еще раз по какому угодно обвинению, мы не окажем вам никакого снисхождения!
Вслед за этим жестокие стражи закона схватили несчастного мистера Тоуда, заковали его тяжелыми цепями и повлекли из зала суда. Тоуд кричал, молил, протестовал! Они, не слушая, протащили его через рыночную площадь, где собралось чуть ли не все население города, которое всегда столь же решительно настроено против пойманного преступника, сколь снисходительно к тому, который только еще разыскивается. Они швырялись в него глумливыми замечаниями, морковками и принятыми в городе ругательствами. Потом повели его мимо школы, где невинные личики школьников осветились радостью, которую они всегда извлекают из беды, если в нее попадают взрослые, потом по отозвавшемуся гулким звуком подъемному мосту, под нахмуренной аркой старого мрачного замка, чьи башни возвышались, словно парили в небесах, мимо дежурок, куда набилась сменившаяся с дежурства, скалившаяся на него солдатня, мимо часовых, которые при виде его презрительно кашляли, потому что только так стоящий в карауле часовой имеет право выразить свое презрение и отвращение к преступнику, поднялись по истертым от времени каменным ступеням винтовой лестницы, мимо тяжеловооруженных рыцарей в стальных латах и шлемах, бросавших на них устрашающие взгляды сквозь забрала, мимо придворных, которые держали на поводках огромных догов, и те когтили воздух лапами, пытаясь дотянуться до него, мимо древних стражников, которые, прислонив алебарды к стене, дремали над куском пирога и фляжкой темного эля. А его все вели и вели — мимо камеры пыток, где выворачивают пальцы, мимо дыбы, мимо двери, которая выводила прямо к эшафоту, пока не пришли к входу в самый мрачный каземат, который находился в самой середине крепости. Они, наконец, остановились перед древним стражем, который перебирал пальцами связку здоровенных ключей.
— Гром и молния! — сказал полицейский сержант, снимая шлем и вытирая вспотевший лоб. — Шевелись, деревенщина, и прими от нас под охрану этого дикого зверя, эту жабу, особо опасного преступника непревзойденной хитрости и энергии. Стереги и сохраняй его со всем возможным искусством и намотай на ус и на свою седую бороду: если что-нибудь с ним приключится, то твоя голова в ответе за его голову, чтоб вам обоим было пусто!