Старый тюремщик мрачно кивнул, положив свою увядшую руку на плечо мистера Тоуда. Ржавый ключ заскрипел, повернувшись в замке, огромная дверь защелкнулась за ними, и Тоуд оказался заточенным в самом дальнем каземате, в крепкой крепости, другой такой не найдешь, обыщи хоть вдоль и поперек всю старую добрую Англию.

Крапивник насвистывал свою незатейливую песенку, спрятавшись в кустах, окаймлявших берег. Было уже десять часов вечера, но небо все еще хранило верность ушедшему дню, оно не хотело с ним расставаться, и с самого краешка возле горизонта никак не отпускало дневные лучи. Изматывающий жар летнего послеполудня наконец разжал кулаки, свернулся клубком, укатился, подталкиваемый прохладными пальцами июльской ночи.

Крот лежал, растянувшись на бережке, тяжело дыша от ударов яростного дня, который был безоблачным от рассвета до заката, и ждал, когда его друг вернется.

Он провел несколько часов на реке с приятелями, давая возможность дядюшке Рэту завершить какое-то серьезное, требующее много времени дело с дядюшкой Выдрой. Когда Крот вернулся, дом был пустой, темный и никаких признаков дядюшки Рэта не было. Он, по-видимому, задерживался у своего старого приятеля. Было еще слишком жарко и душно, чтобы оставаться в помещении. Поэтому Крот растянулся на листьях конского щавеля и стал вспоминать события дня и размышлять, какими они все были примечательными.

Вскоре послышались легкие шаги дядюшки Рэта, который приближался, идя по выжженной солнцем траве.

— О, благословенная прохлада! — сказал он и уселся рядом, задумчиво глядя на реку, молчаливый и погруженный в какие-то свои мысли.

— Ты там поужинал? — спросил его через некоторое время Крот.

— Мне просто пришлось, — сказал дядюшка Рэт. — Они даже слышать не хотели, чтобы я ушел без ужина. Ты ведь знаешь, как они всегда добры. И старались, чтобы мне было хорошо до самой той минуты, пока я не ушел. Но я все время чувствовал себя негодяем, потому что мне было ясно, как им тяжело, хотя они всячески пытались это скрыть. Крот, боюсь, что у них случилось несчастье. Маленького Портли опять нет, а ты ведь знаешь, как отец к нему относится, хоть он и не любит на эту тему распространяться.

— Что, опять? — спросил Крот беззаботно. — Ну и что? Он постоянно удирает и теряется, а потом находится, он такой, он любит приключения. Все в округе его знают и любят так же, как и доброго Выдру. Вот увидишь, кто-нибудь из зверей на него наткнется и приведет его домой целехоньким. Да мы и сами, помнишь, не раз его находили за несколько миль от дома, и он был веселехонек и прекрасно себя чувствовал.

— Да. Но на этот раз все гораздо серьезнее, — сказал дядюшка Рэт мрачно. — Его уже несколько дней нет, и его домашние обшарили уже все вдоль и поперек, и даже ни единого следочка не нашли. И каждого зверя опросили на несколько миль вокруг, и никто ничего про него не слыхал. Выдра, видимо, даже больше встревожен, чем хочет показать. Я из него выудил, что маленький Портли еще не научился как следует плавать. Я понимаю, он думает о плотине. Там сильный водосброс, а малышу это место кажется очень привлекательным. Ну, и бывают… ну, капканы там и другое, сам понимаешь. Выдра не такой отец, чтобы паниковать раньше времени, а сейчас он в отчаянии. Когда я уходил, он вышел меня проводить, сказал, что хочет подышать воздухом, размяться и все такое. Но я понял, что не в этом дело, я выспросил его, все из него вытряс в конце концов. Он сказал, что проведет ночь возле брода. Ну, ты знаешь, то место, где раньше был брод, в давние времена, до того как построили мост.

— Хорошо знаю, — сказал Крот. — Но почему он решил ждать именно там?

— В том месте он начинал учить Портли плавать, — продолжал дядюшка Рэт. — С той гравийной насыпи, где мелко. И в том самом месте он его учил рыбачить, и малышка именно там поймал свою первую рыбку. Выдра говорит, Портли очень полюбил это местечко, и где бы он ни находился (где бы он ни находился, бедняжка!), вероятнее всего, что пойдет через брод, который он так любит, и, может быть, решит там задержаться и поиграть. Выдра ходит туда каждую ночь и ждет: а вдруг, ну просто — а вдруг.

Оба какое-то время помолчали, думая об одном и том же — о печальном одиноком звере, сгорбившемся возле брода, ждущем целую долгую ночь — а вдруг!

— Ну, что же, — сказал дядюшка Рэт. — Пора нам и на боковую. — Но при этом даже не шелохнулся.

— Рэтти, я просто не могу лечь и заснуть и ничего не предпринять, хотя я и не знаю, что тут можно предпринять. Давай выведем лодку и поедем вверх по течению. Луна покажется примерно через часок, и мы как сможем — поищем, во всяком случае, это лучше, чем завалиться спать и не делать уж совсем ничего.

— Я как раз и сам об этом подумал, — сказал дядюшка Рэт. — Это не такая ночь, чтобы спать. Да и рассвет не так уж далеко, и к тому же мы можем что-нибудь разузнать о нем от тех, кто встает на рассвете.

Они вывели лодку, дядюшка Рэт сел на весла и начал тихо грести. Посредине реки тянулась ясная узкая полоса, которая слабо отражала небо, но там, где тени от кустов или деревьев падали на воду с берега, они казались такими же плотными, как и сам берег, и Кроту надо было внимательно следить за рулем. Было темно и пусто, ночь была полна неясных звуков, чьих-то песен, разговоров, шорохов, говоривших о том, что мелкое ночное население бодрствует, поглощенное своими занятиями, пока рассвет их всех не застигнет и не отправит на отдых, который они вполне заработали. Шум самой воды был ночью тоже слышнее, чем днем, хлюпанье и журчание были более отчетливыми и возникали как бы под рукой, и оба они постоянно вздрагивали от неожиданного и почти что членораздельными словами выраженного звука.

Линия горизонта была ясна и тверда, а в одном месте вдруг прорисовалась и вовсе черным на фоне фосфорического сияния, которое все разгоралось и разгоралось. Наконец над краем замершей в ожидании земли поднялась луна, медленно и величественно, и покачнулась над горизонтом, и поплыла, словно отбросив якорный канат, и снова стали видимы поверхности, широко раскинувшиеся луга, спокойные сады и сама река — от берега до берега, все мягко себя обнаружило, все избавилось от таинственности и страха, все осветилось как днем, а вместе с тем вовсе не как днем, а совсем, совсем иначе.

Знакомые, любимые места по берегам вновь их приветствовали, но точно в иных одеяниях, как будто они незаметно исчезли, а затем тихонько вернулись назад, но только в других, чистых одежках, и теперь застенчиво улыбались, ожидая, будут ли они узнаны в новом облачении.

Привязав лодку к стволу старой ивы, друзья сошли на берег в этом тихом серебристом королевстве и терпеливо обыскали заросли кустарника, дуплистые деревья, ручьи, овражки, пересохшие русла весенних протоков. Снова вернувшись на борт и переправившись на противоположный берег, все то же проделали и там, а луна, спокойная и далекая в безоблачном небе, всячески старалась им помочь в их поисках, пока не настал ее час, и она нехотя не спустилась к земле и не оставила их, и таинственность снова не окутала реку и землю.

И тогда все стало медленно изменяться. Горизонт прояснился, поля и деревья стали приобретать четкие очертания, и вид у них был уже немножечко другой, тайна стала от них отступать.

Неожиданно свистнула какая-то птица, и снова все замолкло. И возник легкий ветерок и заставил шелестеть камыши и осоку.

Дядюшка Рэт, который в этот раз правил лодкой, вдруг выпрямился и стал к чему-то жадно прислушиваться. Крот, нежными прикосновениями к воде заставляя лодку медленно двигаться, чтобы можно было хорошенечко оглядеть берега, взглянул на него с любопытством.

— Исчезло! — воскликнул дядюшка Рэт, сгорбившись на сиденье. — Так красиво, странно и необычно! Уж если это должно было так быстро кончиться, лучше бы этого и не слыхать вовсе! Во мне проснулась какая-то тоска, и кажется, ничего бы я больше в жизни не хотел, только слушать и слушать. Нет! Вот оно снова! — воскликнул он опять, настораживаясь.

Некоторое время он молчал как зачарованный.

— Опять исчезает, опять удаляется! О, Крот, какая красота! Веселая, радостная мелодия, прекрасные звуки отдаленной свирели. Я и во сне никогда не слыхал такой музыки! Она зовет! Греби, греби, Крот! Эта музыка для нас, она нас призывает к себе!

Крот, впадая в величайшее изумление, подчинился.

— Я ничего не слышу, — сказал он. — Я слышу только, как ветер играет в камышах, и в осоке, и в ивах.

Рэт ничего не ответил, а может быть, и не услышал, что сказал Крот. Восхищенный, он весь отдался восторгу, который заключил его, маленького, трепещущего, в свои сильные и мощные объятия.

Крот молчал и только непрерывно взмахивал веслами, и вскоре они достигли того места, где с одной стороны от реки отделялась большая заводь. Легким движением головы Рэт, который давно уже бросил заниматься лодкой, указал гребцу держать в сторону заводи. Медленный прилив света в небе все увеличивался и увеличивался, и можно было различить, какого цвета цветы, точно драгоценными камнями окаймлявшие берег.